Sовеsть. Короткое эссе от Ивакина Алексея Геннадьевича.

      — Мама, кто там стучит к нам в окно?
       — Не бойся, малыш, это дождь и ветер. Это дождь и ветер…

М. Фейгин

Дряхлый старик внимательно смотрел в окно, отвернув лицо от телекамеры:
-Что было после допроса, мистер Вилкас?
-Меня били. Меня жестоко били, сэр… — старик заплакал. — Эти коммунисты, эти энкавэдешники… Меня били целый час. Сапогами. Стараясь попасть по лицу…
-А потом? — журналист не старался скрывать слезы.
-Потом я потерял сознание. И очнулся уже в вагоне. Нас везли в Сибирь.
-Это была сталинская депортация? — британец потрясенно расширил глаза.
-Да, это была сталинская депортация… Я про себя не скажу, я был просто двадцатилетним парнем, защищавшим свою Родину, но другие…
-Что другие, мистер Вилкас?
-Этт-то… — чуть заикаясь, сказал старик. — Это был цвет литовской нации. Журналисты. Ученые. Политики. И даже…
-Кто? Кто, мистер Вилкас?
-Даже молодых девочек они вывозили…
-Коммунисты?
-Да… Разве вина этих девочек, что они в годы нацисткой окуппации работали в публичных домах?
-Стоп, стоп, стоп! — закричал журналист. — Переснимаем! Артурас, мы же договаривались!
-Простите… — утер морщинистой рукой хлюпающий нос дряхлый литовец. — Расчувствовался! Забылся…
Старик виновато улыбнулся.
-Ничего страшного… — вежливой улыбкой осветился британец. — Группа! Работаем! — хлопнул ладонями журналист.
-Дубль восемь! Свет! Звук готов?
-Готов!
-Поехали!
-Даже молодых девочек они вывозили…
-Коммунисты?
-Да… Даже девочек… Они… — старик закрыл лицо руками. Помолчал. Потом продолжил, утирая слезы. — Они всех их изнасиловали. Эти коммунисты… Эти русские… А мы просто защищали свою землю от нацистов, а потом от коммунистов…
-Стоп! — опять закричал человек с микрофоном в руках. — Снято! Теперь на меня камеру! Памятник видно? Весь? Отлично…
Журналист резко раздвинул шторы.
За окном квартиры стоял бронзовый памятник. С непременным 'ППШ' и девочкой на руках.
Потом англичанин жизнерадостно улыбнулся в камеру и сказал:
-С вами был Фил Мартин, канал 'Дискавери'. Смотрите и узнавайте правду! Снято!
Улыбка исчезла.
Журналист отряхнул пиджак и поправил галстук. Потом пошел к выходу. Не оглядываясь.
Бригада же немедленно начала сматывать кабели и укладывать аппаратуру. Из прихожей вышел маленький неприметный человечек и подошел к старику:
-Артурас? Твой гонорар.
-Пятьсот?
-Нет, четыреста, кризис, извините… — ухмыльнулся человечек.
Вилкас попытался встать с кресла, но…
-Сидите уже, мистер Вилкас! — человечек похлопал его по плечу и, повернувшись к нему спиной, пошел в сторону двери, топча ковры немытыми ботинками.
'Как потом полы мыть…' — зачем-то мелькнула нелепая мысль в голове Артура Вилкаса, бывшего когда-то…
Внезапно человечек вернулся в комнату, отпихнув плечом осветителя:
-Зиг хайль, герр Вилкас, зиг хайль! — и всдернул руку к потолку. А потом засмеялся, смешно выпучив глаза. А потом вдруг замолчал и сплюнул на пол.
'И как теперь полы мыть…' — снова подумал Артур…

-…Ты идиот, Артур! Как теперь полы мыть? — орал на него командир батальона…
А что Артур? Он просто исполнял приказ!
Шарфюрер Артур Вилкас подошел к окну. Раздвинул занавески. Посмотрел вниз — британцы рассаживались по машинам. Поехали снимать передачу, как энкаведешники сжигали Хатынь. Или Саласпилс расстреливали? Не помню… Помню, что молодые, веселые… Как Артур тогда… Да…
Чайник надо поставить.
И сходить в магазин. Есть денежки! Чертова власть! Все дорожает — вино, хлеб, мясо, шпроты! Ненавижу шпроты! Внук из Германии третий год приехать не может… Чертова дороговизна! А все эти русские!
Чертовы русские…
Артур отсидел целых пять лет на торфяниках Кировской области. Потом работал как проклятый на верфи в Клайпеде. А после всего этого ему дали — всего лишь! — однокомнатную квартиру, напротив этого памятника. Как ни подойдешь к окну — а он смотрит на тебя. И кажется, что вот-вот поднимет автомат…
Вилкат побрел на маленькую хрущевскую кухонку.
Нет, вы скажите, разве можно так издеваться над людьми — пять квадратных метров, на которых надо разместить и газовую плиту, и холодильник, и стол… Проклятые коммунисты!
Он тщательно — по-стариковски — проверил — не смотрит ли через щель в занавесках памятник? Потом сел за стол.
Жена умерла в восемьдесят девятом… Прямо тут… За столом… Не иначе как из-за Чернобыля…
А все-таки жаль, что он тогда не всех убил.
Дом, кажется, сорок три? Проспект Витауто? У сына там гараж потом был.
Гаражное сообщество 'Летукис'… Двадцать седьмого июня… Сорок первого…
Даже немцы так не могли!
А он смог!
Он смог!!
СМОГ!!!
Думаете это просто? За час убить пятьдесят человек? Ломом! По затылкам! Оооо… Как передать этот волшебный звук? Хруст костей, всхлип мозга, всхлип мозга, хруст костей!
Раз в минуту по человеку. Да разве по человеку? По еврею!
Артур мог бы больше, но просто устал. Хоть и было ему тогда всего шестнадцать лет. Но! Взмахните по черепам ломом пятьдесят раз в час! Тоже устанете…
-Ты — идиот, Артурас! Как теперь полы мыть? — кричал ему кто-то.
А он бил их и бил.
Детей, кстати, неинтересно убивать. Они орут и гадят под себя. Да и звук черепов у них — мягкий. То ли дело у взрослых — хруст такой, что стены дрожжат. Или уши? Хрясь, хрясь… Поднимись, рука! Устала?
Он схватил шланг, рыча как зверь, воткнул его в глотку какой-то еврейке:
-Соси, ссука, соси! — и открутил вентиль. Сначала у нее разорвало щеки…
-Вилкас, Вилкас, хватит! — блевал кто-то в углу.
А он схватил аккордеон, залез на груду трупов и начал петь:

- Lietuva, Tėvyne mūsų
Tu didvyrių žeme,
Iš praeities Tavo sūnūs
Tą stiprybę semia.
…Литва, отчизна наша, ты — земля героев, и сыны твои на прошлом все величье строят….
Строй, Литва, строй. На прошлом величии…

…Артур вдруг очнулся. Телефонный звонок рвал тишину однокомнатной советской хрущевки. Что ли сын?
-Артур Вилкас? — улыбнулся женский голос из трубки.
-Да… А кто…
-Завтра состоится очередной 'Антикомми-марш' с участием ветеранов шумабатальонов. Вы сможете принять участие?
-Знаете, я уже стар…
-Мы в курсе, но участие оплачивается. Пятьдесят литов и продовольственный набор…
Артур поморщился. Шпроты он не любил.
-Где сбор? — прокряхтел он в трубку.
-У бронзового памятника, как обычно, — мурлыкнул голос.
-Конечно буду, конечно, — а потом он положил трубку, осторожно держа ее артритными пальцами. И подумал:
'Вот внуку, в Германию, пошлю еще денюшек… Он там рад будет…'