Глава шестая. На подъеме (1)

Конференция открылась утром 2 декабря в здании Наркоминдела на Кузнецком мосту. Был хмурый зимний день, и в зале заседаний зажгли свечи. За длинным столом, покрытым зеленым сукном, сидели делегации и сопровождавшие их эксперты.

Обстановка на конференции была нелегкой. Прибалтийские страны послали в Москву своих опытнейших дипломатов отнюдь не для того, чтобы пойти навстречу пожеланиям Советской России. Польшу представлял крупнейший помещик и друг Пилсудского князь Радзивилл, Финляндию – министр иностранных дел Энкель, Эстонию – Сельяма, Латвию – Весманис, Литву – Заунюс. Все они были связаны с аграрными и промышленными кругами в своих странах.

Сразу после открытия конференции Литвинов выступил с заявлением советской делегации. «Российское правительство, – заявил Литвинов, – отдает себе ясный отчет в том, что при нынешнем социально-экономическом строе большинства стран, основанном на эксплуатации человека человеком и одних народов другими, не может быть придумано такого средства, которое полностью устраняло бы возможность вооруженных международных конфликтов. Делавшиеся и ныне делаемые великими державами попытки урегулирования международных отношений, устранив некоторые из прежде существовавших между народами несправедливостей, создали ряд новых и более вопиющих несправедливостей и новых возможных источников войны в будущем. В то же время Российское правительство вполне убеждено в том, что не только полное, но даже частичное разоружение в значительной мере уменьшило бы шансы вооруженных столкновений и к тому же дало бы непосредственные осязательные результаты в виде сокращения налоговых финансовых тягот. Этой цели и служат вносимые Российским правительством предложения. Эти предложения, по мнению Российского правительства, вполне конкретны, осуществимы и не могут быть заменены никакими разговорами о так называемом „моральном разоружении“, о котором так часто приходится слышать на международных конференциях, когда их участники желают под благовидным предлогом уйти от действительного осуществления популярного лозунга разоружения».

Литвинов изложил конкретную программу Советской России: план взаимного сокращения сухопутных вооруженных сил, основанный на уменьшении в течение ближайших полутора-двух лет наличного состава российской армии до одной четверти его нынешних размеров, то есть до 200 тысяч человек, и на соответствующем понижении численного состава сухопутных армий государств, граничащих с Россией на западе.

Это предложение Литвинов подкрепил следующими конкретными предложениями: договаривающиеся государства ограничивают свои военные бюджеты. Нейтрализуют пограничные зоны. Ликвидируют иррегулярные воинские части, в данном случае речь шла об остатках белогвардейских армий, нашедших пристанище в прибалтийских государствах.

И. М. Майский, участвовавший в работе конференции, писал: «М. М. Литвинов говорил веско, твердо, выразительно. Речь его, несомненно, произвела сильное впечатление на участников конференции. Однако я с некоторым беспокойством заметил, что на губах князя Радзивилла играла ехидная улыбка, когда советский делегат говорил о сокращении армий на 75 процентов. Очень скоро выяснилось, что мое беспокойство оказалось небезосновательным».

Литвинов, выражаясь военным языком, упредил партнеров по переговорам и заявил, что задача конференции состоит в том, чтобы конкретно решать важную для народов проблему, а не заниматься суесловием о «моральном разоружении». Но именно в этом направлении и начали атаку партнеры. Первым это сделал эстонский делегат Сельяма, заявивший в своей речи, что «разоружение материальное должно быть предшествуемо и сопровождаемо разоружением политическим». Он действовал вполне по английской и французской инструкции. Сельяму подкрепил князь Радзивилл, а затем и остальные делегаты.

Литвинову не впервые пришлось столкнуться с подобной тактикой противников. В сущности, этот метод применял и О’Греди во время копенгагенских переговоров, а затем такие опытные и ловкие противники, с какими советские дипломаты сошлись лицом к лицу в Генуе, а затем и в Гааге. Их надо было заставить принять бой, пустив в ход конкретные предложения. Так именно и поступил Литвинов 5 декабря, когда окончательно прояснилась тактика западных дипломатов.

4 декабря польская делегация выдвинула проект, предусматривавший моральное разоружение как основу материального разоружения. Тем самым прибалтийские дипломаты намеревались отделаться разговорами, а практические мероприятия, связанные с подлинным уменьшением армий и сокращением вооружения, отложить на неопределенный срок.

Литвинов готовил свое заявление накануне вечером. У него не было времени, да и возможности согласовать его с кем бы то ни было. Владимир Ильич был занят на конгрессе Коммунистического Интернационала. Чичерин находился в Лозанне… Но Литвинова это не смущает: директивы ЦК и правительства получены, основные установки согласованы. И Литвинов не боится взять на себя ответственность. «Российское правительство считало и считает, – заявил он, – что увеличение вооруженных сил или даже сохранение их на нынешнем уровне является выражением именно того недоверия, о котором так много здесь говорилось представителями других делегаций… По мнению Российского правительства, доверие может проявиться лишь в готовности всех заинтересованных государств сократить вооружение… Первым условием морального разоружения является разоружение материальное, потому что в первом случае, при моральном разоружении, мы ограничимся словами, ограничимся бумажками, а во втором случае мы докажем свою готовность на деле».

В закулисных интригах польский делегат призывает отвергнуть все советские предложения, сообщает партнерам, что Советская Россия «готовит нападение на лимитрофы». Литвинову становятся известны интриги князя, и он заявляет на заседании: в качестве председателя российской делегации и руководителя Народного комиссариата по иностранным делам считаю долгом от имени Советского правительства сделать категорическое заявление, что «у Российского правительства нет никаких намерений нападать на территорию своих соседей, близких или отдаленных, или разрешать какие бы то ни было споры с ними силой оружия. Это заявление будет занесено в протоколы и стенограмму настоящего заседания. Если нужна моя подпись, я могу подписать это».

5 декабря Литвинов еще раз сформулировал позицию Советской России: опасность войны находится в пропорциональной зависимости от количества штыков и винтовок, сокращение их даст неизмеримо большие гарантии от войны, чем подписание любых мирных резолюций.

Советская Россия не будет создавать никаких иллюзий и обманывать народы, сказал Литвинов.

Дискуссия продолжалась, и с каждым днем становилось все яснее, что прибалтийские дипломаты хотят завести конференцию в тупик. Наконец они заявили, что не могут сократить армии на 75 процентов. Вот на меньшее сокращение они пошли бы. Литвинов сразу же сманеврировал, заявив, что Советская Россия согласна сократить армию на 25 процентов и одновременно предлагает заключить соглашение о ненападении.

Тогда представители Польши, Финляндии, Латвии и Эстонии пошли на открытый срыв конференции, огласив 11 декабря совместную декларацию, в которой признали неприемлемым взаимное разоружение на основе пропорционального сокращения вооружений, и, кроме того, представили фальсифицированные данные о численности своих армий. Литвинов сделал еще одну попытку перевести конференцию на практические рельсы, выступил с декларацией, где с цифрами в руках доказал, «что пропорциональное сокращение вооруженных сил России и ее западных соседей, в особенности в столь скромных размерах, как это предполагалось на настоящей конференции, не только не изменило бы соотношения сил в пользу России, а, наоборот, ввиду обширности ее территории и протяженности ее восточных и юго-восточных границ, только ухудшило бы это соотношение с точки зрения России». Русская делегация пошла на ряд уступок. Но и это не помогло. Партнеры по переговорам продолжают свою линию торпедирования переговоров. Они хотят до конца потопить разоружение в многословных дебатах о «моральном разоружении». Если российская делегация должна будет считать заявление делегаций прибалтийских стран о прекращении работы комиссии военных экспертов окончательным, то она должна рассматривать действия партнеров как «отказ от принятия предложений Российского правительства о фактическом разоружении и спокойно предоставить общественному мнению народных масс всего мира, а прежде всего представленных на конференции стран, сделать из этого факта надлежащие выводы».

Теперь задача заключалась в том, чтобы приковать внимание мировой общественности к подлинным целям Советского правительства на этой конференции. Литвинов собрал пресс-конференцию советских и иностранных журналистов. Кратко подвел итоги, сказал, что Россия хочет мира и только мир даст ей возможность энергично взяться за социалистическое строительство. Конечно, конференция не приняла решений, которых от нее ждали. Но пользу она принесла. «Если в результате конференции у соседних с нами народов, – сказал Литвинов, – исчезнут навязываемые им правительствами предубеждения о нашей агрессивности, если эти народы убедятся в полном абсолютном миролюбии нашего рабоче-крестьянского правительства, посвящающего всю свою энергию на дело экономического восстановления России, то этим самым конференция оправдает свое назначение».

Западные дипломаты уехали из Москвы, гадая, выиграли они или проиграли. На этот вопрос недвусмысленно ответили многие органы мировой прессы: начиная с призыва большевиков к миру в октябре 1917 года, они прочно держат эту инициативу в своих руках.

Это было лучшее доказательство полезности Московской конференции по разоружению.

После Генуи и Гааги еще более монолитным и слаженным стал руководящий костяк Наркоминдела. Руководя Наркоминделом, Чичерин много внимания в эти годы уделяет Востоку. Литвинов больше занимается Западом, но и Восток не выпадает из поля его зрения. Стиль работы у них по-прежнему разный. Чичерин в своей квартире в доме Наркоминдела любил работать по ночам. Когда очень устанет, садится за рояль, и мелодии Моцарта плывут куда-то вдаль, уносят его далеко-далеко. Все уже свыклись с ночными бдениями Чичерина. Он встает около одиннадцати часов, работает, успевает сделать массу дел, после обеда отдыхает, потом снова работает: быстро, энергично, умно. Иногда случались и курьезы. Вскоре после революции из Лондона в Москву приехала известный скульптор Клэр Шеридан, она намеревалась сделать портреты руководителей Советского государства. Обратилась к Чичерину, чтобы договориться о встрече. Георгий Васильевич ответил: «Приходите в четыре часа ночи. Это самое удобное время». Англичанка изумленно посмотрела на Чичерина: «Я тоже считаю это время самым удобным, но только для сна». Свидание с Чичериным не состоялось.

У Литвинова другой режим. Лишь при крайней необходимости он работает вечерами в своей квартире на Софийской набережной. После Гаагской конференции по его просьбе комендант выделил ему еще одну комнатку для работы. Теперь у Литвинова квартира из трех крохотных комнат. В одной сын и дочь, в другой Литвинов с женой. В третьей – кабинет.

Утром, точно в установленное время, он уже в Наркоминделе. Часовщик как-то не без основания сказал, что если его подведет старинный брегет, доставшийся от бабушки, то он «по Литвинову» будет устанавливать точное время. Обычно два раза в неделю заседает коллегия Наркоминдела, решаются самые серьезные вопросы. Нередко спорят. Чины здесь ни при чем. Важно обоснование мнения. Большая роль отводилась заведующим отделами. Если решался очень важный вопрос, а заведующий нужным отделом отсутствовал, то Чичерин говорил: «Подождем и послушаем, что скажет заведующий отделом».

Случалось, что на коллегии возникали принципиальные разногласия. Если принималось предложение, с которым Чичерин был не согласен, Георгий Васильевич просил своего секретаря Б. И. Короткина записать «особое мнение». И излагал его в письме в ЦК. Если был не согласен Литвинов, то он в обычной своей манере буркнет секретарю: «Запишите в протокол мое особое мнение». И затем тоже излагал его в письме в ЦК. На Политбюро принималось решение, которое и считалось окончательным. Если решение принято руководящей инстанцией партии и государства, оно выполняется с железной последовательностью. Очень часто бывало, что именно противник того или иного решения сам и проводил его в жизнь.

Уже на этом этапе деятельности Литвинова в Наркоминделе четко определились стиль работы, взаимоотношения с сотрудниками. Его стиль – это прежде всего точность, аккуратность, предельное осмысление поставленной задачи. Этот стиль был присущ Литвинову всю жизнь.

Ю. М. Козловский, долгие годы работавший с Литвиновым, свидетельствует: «У Максима Максимовича было точное расписание работы. Он все делал вовремя. Утром разбирал шифровки, почту. В точно назначенное время принимал сотрудников и других посетителей. Вовремя завтракал, вовремя обедал. Литвинов считал, что человек, не могущий укладываться в рабочее время, – плохой организатор. Как-то, уже в более поздние годы, произошел такой случай. В приемную вошел Николай Николаевич Крестинский, первый заместитель наркома, и хотел пройти к Литвинову, но у самой двери взглянул на часы – было пять минут седьмого – и остановился: „Ах да, его уже нет“. Литвинова действительно не было в кабинете. Рабочий день кончился, ничего срочного не было, и он, как всегда, уехал».

Вот свидетельство другого ответственного сотрудника Наркоминдела – однофамильца секретаря Литвинова – Б. И. Козловского, многие годы проработавшего генеральным консулом СССР в Китае и на других руководящих дипломатических постах: «Литвинов – это образец организованности. Он никогда ни у кого не отнимал минуты, не заставлял ждать, но не разрешал и у себя „воровать“ минуты. Принимал точно в назначенное время, укладывался в него. В конце беседы извинялся, смотрел на часы: меня ждут следующие».
[1] [2] [3] [4]