Глава пятая. Лондонские годы (3)

[1] [2] [3]

Шел к концу 1916 год – третий год всемирной империалистической бойни. На фронтах продолжали убивать, калечить, уродовать людей, уничтожать города и человеческие надежды. Газеты Лондона и Парижа призывали к новым усилиям, чтобы добить кайзеровскую армию. В России газеты утверждали, что «лучший ответ на предложение о мире – усиленная подписка на военный заем», сообщали, что на фронтах наблюдается оживленная деятельность летательных аппаратов. Публика с волнением перечитывала корреспонденции с фронтов. Их характер определял не талант, а умонастроение. 25-летний Илья Эренбург писал в своем очерке «Россия в Шампани», опубликованном в «Биржевых ведомостях» 19 декабря: «Были дожди. Разлилась и зеленовато-серая спокойная Марна, и мелкие речонки затопили луга, и кое-где из воды торчат то верхи изгороди, то воронье пугало. Я еду на север, вглубь, в сердце Шампани. Сегодня нежный осенний день, сквозь пуховые облака пробирается луч солнца, неяркий и застенчивый. На западе холмы с уступами виноградников, за ними Реймс…

Через несколько минут я брожу по улочкам М. Это большая деревня, частью разрушенная немцами… Я здесь будто в русской коренной деревне: всюду русские надписи, даже на лавчонках. Всюду русские лица, русская речь… В лавчонке толпятся солдаты. Продают пиво, сахар, колбасу, бананы.

– А мы из разных местов будем, – объясняют мне солдаты, – так что есть ливенские, есть и елецкие, а вон ён вовсе воронежский… Восемнадцать дён болтались по морю, думал, ну душу богу отдам, а доплыли ведь…

Мы идем в русскую часовенку, недавно сколоченную. Умиротворяюще глядит со стены Божья Матерь… «Утоли моя печали»… И я в тот час, как блудный сын, не хочу думать ни о прошлом, ни о будущем, ни о Париже, ни об Испании, я повторяю: Отче, согрешил я против Тебя».

В Петербурге в Александрийском театре шли комедии князя Сумбатова, давал свои концерты Рахманинов, и рецензент столичной газеты писал, что в его музыке слышна «поступь солдата, идущего на битву».

Но не Невский проспект Петербурга определял состояние России, измученной войной, не из корреспонденции с фронтов можно было узнать о ее надеждах и чаяниях. В России зрела новая революция. И уже был близок день, когда падет режим, построенный на крови и страданиях народа, режим, против которого поднимали Россию Ленин и его партия.

Новый год Литвинов встречал дома. Собрались ближайшие друзья. За столом сидели торжественные, чуть-чуть грустные. Думали о России, о будущем.

Вдали прозвучал бой часов Биг Бена. И все посмотрели на свои карманные часы. Наступил Новый, 1917 год. Он вошел неслышный, и еще никто не мог предсказать его громы. Говорили о тюрьмах, побегах, явках. Потом вспомнили, что они впервые собрались у Литвинова после его женитьбы. Все закричали: «Горько! Горько!» Литвинова и Айви заставили целоваться.

Долго сидели русские в ту ночь в Лондоне на улице Саут-Хилл, дом 86, в квартире секретаря большевистской группы Литвинова. Кто-то сказал: «Максим, если там, у нас, в этом году произойдет революция, ты будешь послом Российской республики в Англии».

Новый год, казалось, не принес перемен. Из Лондона продолжали отправлять рекрутов во Францию и на Салоникский фронт. Газеты писали, что большинство населения во всех союзных странах предпочитает скорее увеличить приносимые жертвы, чем подвергнуться несчастью преждевременного мира с Германией. В Германии немцев уверяли, что война будет выиграна. Теперь бюргеры молились уже не только на кайзера, но и на Гинденбурга. В Берлине и других городах делали гвоздики с золотыми шляпками, чтобы забить их в деревянный монумент Гинденбургу, верили, что, когда деревянный генерал-фельдмаршал будет обит золотом, Германия выиграет войну…

В середине февраля Литвинов отвез жену в больницу, а в ночь на 17 февраля она родила сына. Офис графства Мидлсекс зарегистрировал это событие по всем правилам, указав, что отцом ребенка, которого назвали Михаилом, является русский эмигрант переводчик Максим Литвинов, а мать – английская гражданка Айви Лоу.

Теперь Литвинов делил свое время между больницей и «Герценовским кружком». Там с нетерпением ждали новостей, но из России поступали скудные сообщения. Литвинов встречался с членами парламента – лейбористами, пытался у них что-нибудь узнать. Те разводили руками или говорили: Россия – верный союзник. Конечно, там много Недовольных, но все хотят победы. В последние дни сообщения из России и вовсе перестали поступать. Там что-то происходило.

16 марта грянул гром. Литвинов был дома, когда к нему Примчались друзья с газетами. В России революция. Литвинов отправился в здание парламента, требовал немедленного свидания с Ллойд Джорджем. С премьер-министром встретиться не удалось, и Литвинов просил лейбористов – членов парламента выступить с сообщением о революции в России.

В тот день «цеппелины» совершили налет на Лондон. Литвинов ничего не видел, не слышал. Помчался в русское посольство, потребовал у посла Набокова немедленно снять портрет царя Николая II и царский герб со здания посольства. Портрет и герб сняли.

Когда Литвинов приехал в клуб на Шарлот-стрит, там уже было столпотворение. Эмигранты пришли с детьми, обнимались, поздравляли друг друга. На следующий день начали поступать поздравительные телеграммы из русских колоний в Швейцарии, Франции, Норвегии, Швеции, Дании. Россияне ликовали. Вечером прямо из клуба на Шарлот-стрит отправились гулять по ночному Лондону. На Риджен-стрит пели песни, танцевали, обнимались, кричали «ура». Прохожие со смешанным чувством страха и недоумения смотрели на ошалевших от радости русских, решили, что кайзер капитулировал. Им пояснили, что капитулировал другой кайзер – русский, и капитулировал навсегда.

На следующий день, потрясенный событиями, Литвинов продиктовал жене свои мысли, которые она озаглавила «Из дневника русского политического эмигранта»:

«Марта 17-го, Лондон.

Я лег вчера в большом волнении. Новость, которую я узнал, казалось, открыла все шлюзы в моем мозгу. Затопившие мысли не дали мне уснуть всю ночь. Мне стало невмоготу лежать, и я вскочил в шесть утра, бурля нетерпением скорее увидеть газеты. Неужели это и есть Народная Революция? Газетные строки прыгали перед глазами. От восторга я не мог заставить себя читать все подряд и то перескакивал к концу столбца, то заглядывал на середину другого – я словно хотел проглотить эту новость всю разом! Не помню, как прошло утро. Как-то машинально проделал все утренние процедуры. Пытался побриться зубным порошком, потом сел в пустую ванну и забыл открыть кран. Завтракал ли я в тот день? Не помню.

Какая радость, какая радость! Неужели нельзя мне никак попасть в Россию? Сейчас же? Я ринулся в Русское консульство, чтобы выхлопотать себе паспорт, но унылые чиновники сообщили, что никаких инструкций не получали, что я должен снестись с Хоум-офис и т. д. и т. д.

Что делать? Может, запросить по телефону у Временного правительства разрешение на выезд? Но у них сейчас дела поважнее, чем мое возвращение в Россию. Я вспомнил, как в 1905 году мне было жаль товарищей в ссылке, когда они не могли вместе со мной наблюдать радостное зрелище революционных событий. А теперь я сам в подобном положении. Невероятное счастье и невероятная боль. Какая трагедия – провести полжизни в…»

На этом запись обрывается.

После Февральской революции в Лондоне был создан делегатский комитет для содействия возвращению эмигрантов на родину. Секретарем комитета стал Георгий Васильевич Чичерин.

Делегатскому комитету предстояла большая и сложная работа. Падение самодержавия открыло эмигрантам дорогу на родину. Лондон сразу же стал центром притяжения многочисленных российских колоний, разбросанных по Европе. Через Германию было трудно пробраться в Россию. Оставался один реальный путь – из Англии через Скандинавию в Архангельск или Петроград.

Уже в марте Лондон стал местом паломничества эмигрантов, прибывших туда из Франции, Швейцарии и других стран. Делегатский комитет взял на себя заботу о прибывающих и дальнейшей их отправке в Россию. Комитет разместился на Шарлот-стрит в двух комнатах. В первой сидел Чичерин, а во второй – Анжель Нагель, дочь русского эмигранта-народовольца Людвига Нагеля и социал-демократки Соколовой. Когда началась мировая война, Людвига Нагеля, как немца, выслали на остров Айл-оф-Мэн, Анжель работала на фабрике, тесно была связана с российской колонией. Анжель прикрепили к Чичерину в качестве секретаря.

Добирались российские эмигранты до Лондона кружными путями, кто как мог. Многие приезжали семьями с маленькими детьми. Паспорта у них были самые что ни есть «липовые», самодельные, прибывали эмигранты часто без гроша в кармане. Всех их надо было разместить, накормить и отправить на родину.

Главную проблему – финансовую – Чичерин и Литвинов решили сравнительно просто. Отправились к поверенному в делах Временного правительства Набокову и решительно потребовали у него предоставить средства посольства в распоряжение делегатского комитета. Набоков вначале сопротивлялся, потом сдался.
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.