14 (2)

– Ты пришла к такому заключению на основании одного письма? – спросил Джек.

– Она не требует денег, – заметила Карлотта, кусая гренок. – Она могла бы обобрать тебя до нитки.

– Ты потребуешь денег, когда мы будем разводиться? – с усмешкой спросил Джек.

– Руку и ногу, – сказала Карлотта.

– В таком случае, – произнес Джек, – мне не следует расставаться с тобой.

– Согласна, – сказала Карлотта.

Она подошла к нему, поцеловала в макушку, потом взъерошила его волосы.

Оказывается, в Калифорнии бывают замечательные утра, – заметил Джек. – Ты не находишь?

– Нахожу, – отозвалась она.

Карлотта снова поцеловала его и вернулась на свое место, чтобы закончить завтрак.

– А что скажешь о той женщине из фильма?… Ты был на ней женат?

– Да.

– Она принесла тебе счастье?

– Да, она принесла мне счастье.

«Этого бы не случилось, – произнес говоривший на кокни молодой однорукий лифтер, – если бы я спал в своей кровати, но к нам пришла моя тетя Пенелопа, и мама уговорила ее заночевать у нас, поэтому я отправился к Альфреду, моему Другу, жившему на соседней улице, и лег спать у него. Когда прилетели бомбардировщики, я вскочил с кровати и бросился к окну, чтобы распахнуть его, потом услышал свист. Бомба угодила в соседний дом; пол подо мной вздрогнул, а зеркало, висевшее на стене, сорвалось с крюка; все происходило у меня на глазах, словно в замедленном кино; плавно вращаясь, зеркало начало падать вниз и начисто отрезало мне руку выше локтя…»

Им недавно выдали деньги, и они играли в покер в отеле; лейтенант ВВС, только что вернувшийся из Штатов, молодой, возбужденный, радостный, чувствовавший себя асом после двух боевых вылетов, легко проматывал свои полетные. «Честное слово, – сказал лейтенант, – такого отпуска у меня еще не было. За три дня я надевал трусы два раза. Перед моим убытием из Викторвилла в Лос-Анджелес приятель дал мне один телефон и велел позвонить по нему; леди дает всем, сообщил он, зато делает это мгновенно, без проволочек и с огромным энтузиазмом. Я позвонил ей. Она спросила, как меня зовут; я представился: „Лейтенант Дайнин, мэм". Она сказала: „Лейтенант Дайнин, приходите в восемнадцать ноль-ноль". И я пришел. Она оказалась старой, тридцатилетней, но еще привлекательной и умелой. Она едва дала мне допить бокал, а потом мы прервали наши забавы лишь в половине двенадцатого, чтобы пообедать. Она сказала, что недавно кончила сниматься в одной картине, а работа над следующей еще не началась, поэтому она располагала временем; мы три дня ходили голые по большому белому дому, стоящему на вершине холма возле глубокого каньона; на нас обоих не было ничего, кроме ее обручального кольца, а ее огромный полицейский пес неотступно следовал за нами по пятам, наслаждаясь зрелищем. Наконец я взмолился: „Леди, если это война, пощадите противника". Я заслужил вечную благодарность летчиков целой эскадрильи В-17, передав им перед возвращением в Европу ее телефон».

– Три короля, – спокойным тоном произнес Джек. – Я выиграл.

Он придвинул к себе лежащие на столе деньги. Семьдесят два фунта.

– Ей уже за тридцать, лейтенант, – сказал Джек. – Ей тридцать два.

Чуть позже он прошел в соседнюю комнату и позвонил. Этой ночью, впервые после женитьбы на Карлотте, он спал с другой женщиной. В письме, отправленном Карлотте, он не упоминал ни молодого лейтенанта, ни эскадрилью В-17. Когда он писал Карлотте, что любит ее, он был совершенно искренен и не кривил душой. Он слишком часто страдал от ревности, живя с Джулией, чтобы сохранить способность изводить себя этим чувством; это война, сказал себе Джек, а почти все, связанное с войной, гадко, печально, сложно, и брак не является тут исключением.

Но последние цепи юношеского целомудрия теперь пали, и Джек начал заниматься любовью со всеми доступными девчонками, которых в этот последний военный год было полно в Лондоне. Он спал с красавицами, испытывая при этом эстетическое наслаждение. Он спал с дурнушками, испытывая к ним чувство жалости. Но удовольствие от секса Джек получал всегда. Он стал пользоваться большой популярностью после того, как все узнали о перемене, происшедшей с ним. Он ни разу не сказал женщине, что любит ее, какой бы хорошенькой она ни была. Лгать он не мог. Когда наступил день высадки десанта, Джек вместе с киногруппой войск связи, в которую его включили как человека, имевшего опыт работы в кино, покинул Лондон со вздохом сожаления, поскольку в этом городе осталось триста или четыреста девушек, с которыми он еще не переспал.

Ставки принимаются только наличными…

В палате было тихо, тускло светил ночник, освещая темно-бордовые халаты, висевшие на стене у кроватей; один человек негромко похрапывал, другой повернулся во сне и пробормотал какое-то слово, похожее на «саванну». Джек не спал. Боль усилилась, она захватила его целиком. Тяжелые молоточки ритмично стучали в его голове, горле, туловище. Когда он пошевелился на подушке, ему показалось, что его голова сделана из тонкой прозрачной резины и ее медленно, безжалостно накачивают горящим бензином. Ему хотелось закричать, он но сдержался. В палате спали пятнадцать человек, он не мог их разбудить. Если через пять минут боль не ослабнет, решил он, я позвоню снова. Спустя две минуты он нажал кнопку.

Ему показалось, что медсестра пришла через два или три часа. Он не узнал ее. Молодая, хорошенькая, она работала недавно и боялась совершить какую-нибудь ошибку.

– Вам же дали таблетку, лейтенант, – прошептала она. – Почему вы не спите?

Она сочувственно коснулась рукой подушки.

– Я умираю, – сказал он.

– Ну, ну, – произнесла девушка. – Нельзя падать духом. Она снова дотронулась до подушки. Она, видно, почему-то считала, что этот жест делает ее похожей на настоящую медсестру.

Мне кажется, надо позвать доктора, – произнес Джек, – и сказать ему, что я умираю.

– Доктор смотрел вас в восемь часов, лейтенант, – произнесла медсестра, стараясь скрыть свое раздражение. – Он сказал, что у вас небольшое воспаление; утром он посмотрит вас снова.

Теперь Джек узнал эту медсестру. За ночь он уже трижды вызывал ее; она напоминала ему секретаршу в конторе отца, которая всегда бросала важные бумаги в корзину для мусора. Он видел девушку сквозь красную пелену, но все же вспомнил ее; все три раза она повторяла одни и те же слова. Это была субботняя ночь, половина госпитального штата отсутствовала, а она появилась здесь недавно и не осмеливалась подвергнуть сомнению слова врача. Доктор сказал в восемь часов, что воспаление не представляет опасности и больной может подождать до утра; это утверждение прозвучало для медсестры как приказ. К тому же в палате лежали люди, считавшиеся выздоравливающими. Они не должны были умирать, особенно посреди ночи, во время ее дежурства.

Поэтому она снова коснулась подушки и ушла.

Джек полежал с минуту, потом, помогая себе здоровой рукой, сел на край кровати. Но когда он попытался встать, ноги подогнулись от слабости, и он упал, точнее, опустился на пол. Он лежал там, окутанный красным туманом, и думал. Через некоторое время дернул здоровой рукой одеяло соседа. Уилсон зашевелился. Проснувшись, он поискал глазами Джека.

– Уилсон, – повторил Джек.

– Где ты, черт возьми? – спросил Уилсон; Джек увидел его приподнятую над постелью голову. Спустя несколько секунд Уилсон сполз на пол. Из его бедер извлекли осколки, поэтому он двигался с большой осторожностью.
[1] [2] [3] [4]