7

[1] [2]

7

Он услышал какой-то стук. Неохотно открыл глаза. В комнате было темно. Погруженный в сладостное забытье, он не знал и не хотел знать, где он находится, который сейчас час, день это или ночь. Робкий стук повторился; он увидел, что дверь гостиной со скрипом приоткрылась и на пол спальни упала узкая полоска желтого света. Он понял, что он один и находится в своей кровати, в номере 654 римской гостиницы.

– Войдите, – сказал он, натягивая до шеи смятую простыню, потому что он лежал совершенно голый.

Дверь отворилась шире, и он увидел горничную с пиджаком. Она стояла, улыбаясь ртом, в котором недоставало нескольких зубов, и держа в руке вешалку с пиджаком, как охотничий трофей. Посмотри, что я поймала сегодня в римских джунглях: американский пиджак, окропленный американской кровью.

– La giacca, – радостно произнесла она. – La giacca del signore. E pulita[17].

Горничная, тяжело волоча ноги по ковру, источая еле уловимый запах пота, прошла к шкафу и повесила пиджак; при этом она с нежностью поглаживала его, словно это было ее любимое домашнее животное. Джек хотел дать ей чаевые, но он не мог подняться с кровати. Он понимал, что вряд ли бы шокировал пожилую женщину, за тридцать лег вдоволь насмотревшуюся в спальнях римских гостиниц на наготу тела и души, но все же Джек решил, что свою сотню лир она получит в другой раз.

Grazie[18], – сказал Джек, вдыхая тонкий аромат, который оставила после себя Вероника. – Grazie tanto [19].

– Prego, prego[20], – жалобно пропела она, внимательно осматривая комнату, не упуская из виду ничего, – новоявленный Шерлок Холмс в голубом переднике, составляющий в своей каморке опасное, как динамит, досье на обитателей христианского города.

Не получив своей сотни лир и возмущаясь скупостью богатых, она покинула номер. Горничная не закрыла за собой дверь, и Джек услышал, как она идет по гостиной, ворча себе под нос. Наконец хлопнула наружная дверь, и Джек с блаженством вытянулся в теплой кровати, слушая ч урчание пара в батареях, отдаваясь сладостным воспоминаниям о прошедшем дне. Не так уж и плохо, что из носа пошла кровь, подумал он, иначе какой предлог нашла бы Вероника для того, чтобы подняться к нему в номер? Если встречу снова того пьяного, возможно, я пожму его руку.

Он зажег ночник и посмотрел на часы. Семь часов. От бессонницы есть неплохое средство. Единственным подтверждением того, что недавно здесь была Вероника, служил тончайший аромат, испускаемый простынями. Когда она ушла? Одна француженка сказала ему, что мужчина, засыпающий после любви, поступает невежливо. Я – грубый, невоспитанный американец, дикий индеец, подумал Джек.

Он вспомнил о жене и попытался понять, испытывает ли чувство вины. Лежа в теплой смятой постели, он испытывал множество чувств, но среди них не было чувства вины. Прожив с Элен восемь лет, он ни разу не изменил ей. Раз или два он был близок к тому, чтобы вступить в связь с другой женщиной, но в последний момент воздерживался от этого. Не по соображениям нравственного порядка – этические табу играли важную роль в иных вопросах; пройдя через несколько браков, хорошо зная, как живут другие семейные пары, он считал физическую верность скорее исключением, чем нормой. Хранил ли он верность Элен потому, что любил ее? Но порой он вовсе не любил ее – как, например, в день отлета из Парижа. Или потому, что недостаточно сильно любил жену и испытывал чувство вины, заставлявшее его блюсти внешнюю сторону брака в надежде, что когда-нибудь изображаемое превратится в реальность? А может, потому, что он был благодарен Элен за ее доброту, красоту и любовь к нему? Или причина крылась в том, что он был женат слишком много раз, страдал сам и приносил страдания другим? Или в том, что после бурной молодости его устраивали покой и размеренность жизни, дополняемые искусно поддерживаемой страстью? Сегодня, подумал он, душевному покою и размеренности жизни пришел конец. Если бы он чувствовал, что может влюбиться в Веронику, говорил себе Джек, он не позволил бы ей подняться в номер. Но происшедшее (о, благословенный случай!) никому не принесло вреда. Он лениво переместился на то место, где недавно лежала Вероника, оставившая на подушке два длинных темных волоса. В конце концов, подумал Джек, это всего лишь две недели.

Он ничего не знал об Элен. Даже фраза о том, что она в три часа утра танцевала в клубе, в равной степени могла быть правдой, выдумкой или ложью. Она была парижанкой, истинной француженкой, умевшей хранить свои тайны. У привлекательной, нравящейся мужчинам Элен было до замужества несколько романов, о которых Джек знал; наверняка были и другие, неведомые ему. Она почти каждый день выходила из дому, придумывая себе, как все парижские женщины, разнообразные поручения; он не пытался проверить, на что она тратит это время. Если бы Джек, приехав в Париж, увидел ее в чьей-нибудь гостиной, он решил бы, что у этой женщины, несомненно, есть любовники. Пережитая радость делала Джека терпимей; если у нее кто-то есть и благодаря этому ей сейчас так же хорошо, как и мне, я благословляю Элен.

Отбросив простыню, он встал с кровати, негромко насвистывая себе под нос. Зажег светильник и посмотрел, не оставила ли Вероника на столе записку. Ее там не оказалось. Он был уверен, что девушка не могла уйти, не оставив своего адреса или телефона, и, голый, с босыми ногами, зашагал в гостиную. Но там тоже ничего не нашел. Он пожал плечами. Может, так даже лучше, подумал он, похоже, она умнее, чем мне показалось.

Насвистывая, Джек вернулся в спальню. Он понял, что за мелодия привязалась к нему. «Провожая домой мою крошку».

Перестав свистеть, он прошел в ванную, чтобы пустить воду. Включив свет, он увидел большую букву В, выведенную губной помадой на зеркале, висящем над раковиной. Он усмехнулся. "Нет, это не похоже на расставание. Телефон еще зазвонит.

Обрадованный, он повернул краны. В стену ванной было вделано большое, в человеческий рост, зеркало; он задумчиво посмотрел на отражение своего обнаженного тела, за которым поднимался идущий от воды пар. В молодости он часто разглядывал свое тело в зеркале. Учась в колледже, он играл в футбол, пока не повредил колено; доктора пригрозили ему, что хромота останется на всю жизнь, если он не откажется от спорта. Тогда у него было тело атлета, и он с гордостью рассматривал округлые мощные плечи, плоский мускулистый живот, длинные, сильные ноги. При каждом движении мышцы играли под гладкой кожей. Поступив в театр, он четыре раза в неделю занимался в гимнастическом зале, делая упражнения на кольцах, брусьях, турнике, чтобы удовлетворять требованиям любой роли. Но после госпиталя, утратив из-за длительного приема морфия упругость мускулатуры, приобретя красные рубцы, следы пересадки кожи, и утолщение челюсти, он старался избегать зеркал. Джек не хотел причинять себе боль. Случайно оказываясь перед зеркалом, он смотрел на себя с отвращением, замечая появляющуюся с годами грузность. Он частично восстановил свою форму – дряблость мышц исчезла, тело снова стало налитым, крепким, – но гибкость и стройность пропали. От паренька, мощным ударом вводящего мяч в игру, в прыжке перехватывающего пасы, осталось только смутное воспоминание.

Но сейчас он ощутил, что разглядывает свое тело с одобрением. Вспоминая, как славно оно послужило ему сегодня, он как бы заново открыл его для себя. Не так уж я плох, подумал Джек, посмеиваясь над своим тщеславием; ушедшая молодость не все забрала с собой, зрелость принесла не только разрушение. Скинь десяток фунтов, сказал он себе, критически изучая талию, и ты будешь в полном порядке. Животик пока не наметился, и все основные линии сохранились.

Забравшись в ванну, он долго лежал в ней, каждые две-три минуты добавляя горячую воду; очищающий пот тек по его лбу. На запотевшем зеркале над раковиной алела буква В; надо попросить горничную не стирать ее в течение двух недель, до его отъезда, подумал Джек.

Одевшись, он почувствовал, что идти на коктейль совсем не хочется: слишком хорошо было у него на душе. Джек спустился вниз и попросил швейцара сказать шоферу, что сегодня ему не понадобится машина. Пройдя в бар, он заказал мартини, радуясь одиночеству, перспективе провести вечер наедине с собой. Он заметил уже знакомую ему компанию молодых итальянцев, сейчас они не пробудили в нем ревности.

Он допил мартини, вышел из гостиницы и направился вдоль улицы, поглядывая в окна; несмотря на холодный, порывистый ветер, Джек распахнул пальто. Он обнаружил, что (и вряд ли случайно) движется в сторону кинотеатра, где демонстрировалась «Украденная полночь». Дойдя до кинотеатра, он остановился и стал с любопытством, но без волнения и грусти рассматривать фотографии – кадры из фильма. Увидев Карлотту, ему захотелось узнать, где она сейчас, как выглядит, что он пережил бы, если бы она вошла сегодня в его номер. Он на мгновение испытал соблазн снова посмотреть картину, изучить себя прежнего и попытаться понять, чем пленилась Вероника. Но потом Джек отверг эту идею, решив, что он уже исчерпал дневную норму нарциссизма.

Он пообедал в маленьком безлюдном ресторане. Вспомнив про десять фунтов, отказался от хлеба и pasta. Поев, зашагал в сторону Форума, по дороге он выпил чашечку кофе и рюмку итальянского бренди. Над пустынным Форумом с запертыми на ночь воротами висел месяц. Джек застегнул пальто на все пуговицы.

Стоя с непокрытой головой на зимнем ветру, он испытывал радостное чувство свободы от всяческих уз. Сейчас никто на свете не знал, где он находится, никто не мог потребовать что-либо от него в этот миг; он был недосягаем для всех, принадлежал лишь самому себе. Я спрятался в центре Европы, у корней континента, среди руин, подумал он.

Он вспомнил отрывок из речи Цицерона, некогда произнесенный среди этих камней. О tempora, о mores. Senatus haec intellegit, consul videt; hie tamen vivit. Vivit? Immo vera etiam in senatum venit.fit publici consili particeps, notat et designat oculis ad caedem unum qnemque nostrum. Школьная программа по латыни, шпаргалка, лежащая на парте. О, времена! О, нравы! Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек все еще жив. Да разве только жив? Нет, даже приходит в Сенат, участвует в обсуждении государственных дел, намечает и указывает тех из нас, кто должен быть убит [21]. Цицерона задушили далеко от места его триумфа, спустя годы после того, как стихли аплодисменты. Несчастный старик, должно быть, проклял свой ораторский дар, когда его схватили.

Я – римлянин, мысленно произнес Джек, вспомнив игру, любимую им в детстве, когда он лежал вечером в постели с закрытыми глазами и говорил себе: «Я – эскимос, в моем иглу тепло, я слышу крики тюленей». Или: «Я – Натан Хейл[22], утром меня повесят». Или: «Я – Джабел Эрли [23], объезжающий войска конфедератов на вороном коне». Я – римлянин, подумал Джек, перенесшийся в тот век, когда родился и был распят Христос. Я только что пообедал, зимний ветер приносит стужу с Апеннин, я немного перебрал и слышу, как человек из Афин играет на флейте, а мальчик аккомпанирует ему на лире. Благословенны безмолвие и темнота, царящие на ступенях Сената. Говорят, на завтра назначен выход Августа, состоятся игры, гладиатор, вооруженный сетью и трезубцем, сразится с африканским львом. Даже сейчас слышен рев зверя, запертого под Колизеем в подвале с каменными стенами. Гладиатор готовится к завтрашнему утру: чинит свою сеть, проверяет прочность узлов, точит трезубец.

Римлянин, ты прогуливаешься в одиночестве на холодном полночном ветру, среди высоких мраморных колонн; думаешь 0 жестоких, безжалостных людях, коварных сластолюбцах в тогах, заполняющих это место днем, ощущаешь перманентность И неискоренимость зла, процветающего и на этих холмах.
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.