12. Перекресток Париж (1)

Алекс отдернул молнию на сумке и вытащил увесистый сценарий с грифом «Путни продакшн» на обложке. Не веря глазам, Бобби пробормотал:

– И вы это мне даете, чтобы я пролистал, так?

– Ну конечно, у меня с собой два экземпляра.

Нора поняла, что экземпляр, который Бобби сейчас держал в благоговейных руках, предназначался для нее. Теперь Бобби его получил. Мэтр хочет узнать вкусы нового поколения. Бедный Саша, неужели ты не понимаешь, что Бобби Корбах не представляет широких масс кинозрителей? Ну, пусть они обменяются взглядами. Им явно хочется подружиться. Второй раз за вечер тема григовского концерта проплыла над ее головой. Она оглянулась и заметила, что по крайней мере десяток людей наблюдает за ней с грустной симпатией в глазах. Сладостная и болезненная меланхолия, казалось, заменяла запахи утонченной кухни в этом гастрономическом чертоге. Двое мужчин за ее столом вроде бы забыли о ее присутствии. Теперь они увлеклись разговором о природе Ренессанса. Что это было: возрождение великой традиции, классических искусств и словес после трудно объяснимой тысячелетней дегенерации или новый триумф плоти над робким духом, первичного греха над первозданной чистотой небес, а если второе верно, то какое отношение Данте имеет к Ренессансу?

Мерзавцы, они даже не думают, что женщине тоже есть что сказать по данному предмету, хотя бы по археологическому фону Ренессанса. Сейчас выберу мужчину из тех, кто на меня таращил глаза, и буду с ним кокетничать. Она оглянулась вокруг и была разочарована: никто за ужином не обращал на нее внимания, все были полностью увлечены мягким пережевыванием пищи.

Общеизвестно, что французы творят священный ритуал из своих трапез. Какая концепция Ренессанса действует здесь, в этом огромном зале «Belle Epoque»? Если для них рестораны – своего рода церкви, то этот, очевидно, кафедральный собор. Стоит взглянуть на статного бровастого метрдотеля, что идет по проходу, как епископ. Похоже, что собирается сделать какое-то важное заявление, призвать гостей к еще более благоговейному блаженству.

Внимание, внимание, медам и месье! Бровастый поднял руки в манере циркового шпрехшталмейстера. Прежде всего позвольте мне сказать, что я чрезвычайно рад моей привилегии поблагодарить вас от лица нашей администрации и всего коллектива, включая двух волшебников кулинарии, месье Пьюсана и мадам Фатон. Моя неизмеримо почтеннейшая публика, мы прекрасно знаем, что наша историческая институция время от времени становится местом действия того или иного романа, часто написанных на внешних языках. Это, между прочим, происходит сейчас, дорогие гости. Мы знаем, что среди наших регулярных прихожан присутствуют люди, которые не очень-то оценивают вдохновенно приготовленные блюда, все искусство и культ Куполь-де-Монпарнас, будучи вместо этого вовлечены в посторонние беседы, к примеру, о противоречиях Ренессанса. Мы можем также предположить, что среди сегодняшних дам присутствует одна, чей смех не звучит как полная манифестация наслаждения и чьи глаза полны печали за их радужными оболочками.

Дорогие друзья, я надеюсь, что встречу всеобщее одобрение, если я скажу этим нежданным гостям, так искусно обнаруженным нашей спецслужбой: добро пожаловать! В соответствии с нашей всемирно известной традицией мы им говорим: иностранцы, вы нам не обуза! Мы уверены, что рано или поздно и вы приобщитесь к таинствам нашего храма. И для того чтобы доказать наше гостеприимство, мы проводим сегодня акцию пожертвования! Каждый приглашается внести свою лепту! Allez-y![214]

Маленький, но изощренный оркестр начал тут тихонько играть попурри бессмертных тем, вроде «Shadow of Your Smile», «Dream a Little Dream», «Over and Over», что привело Нору на грань рыданий. Два маленьких аннамита вкатили гигантское, густо позолоченное блюдо пожертвований. Они медленно проходили по главной аллее, а также проникали в боковые авеню между столиками. Не было ни одного прихожанина, кто бы постарался увильнуть от донаций. Некоторые дамы вставали как-то рывками, господа – с полным достоинством. Одни делали это с полуироническими улыбками, другие со слезами на глазах. Одни ставили на блюдо маленькую вазочку с персидской икрой, другие предлагали простой корнишон. Вообразите диапазон цен, просто вообразите! Первый слой пожертвований быстро покрыл золоченое блюдо и продолжал наращиваться, превращаясь в поистине благоуханную пирамиду.

Было здесь немало и початых кушаний: ломтики лососины, филе-соль, комки картофельного пюре под грибным соусом, скелетики маринованной сельди, похожие на червячков анчоусы, остатки бульона на бычьих хвостах, хвосты и лапы омаров и лангустин, соплеподобные серебристые устрицы, дюны цветной капусты с зонтиковидными брокколи, одна персона, которая как-то не может определиться, животное она (он, оно) или растение, а именно морской еж, и его близкие родственники по гастрономическим пещерам Парижа, мы имеем в виду, конечно, разрезанные пополам лимоны, рогатеньких улиток, морскую траву, напоминающую пряди подводных дев, а также больших вкладчиков в общий обонятельный букет, сыры различных видов, ну, и остатки наших плотоядных утех, а именно позвоночки ягнят, телячьи почки, кусочки филе-миньонов, которые прикидываются не частью чьей-то плоти, а просто какой-то отвлеченно вкусной едой, птица также, немало птицы, кусочками, как индейки и фазаны, или цельной штучкой, как хрустящие цыплята, например, или перепелки, иные из них уже утратившие ножку или две в процессе пиршества, прерванного благотворительной церемонией.

Было бы нечестно не упомянуть тут тех, которые уже завершали ужин, а потому могли предложить только элементы десерта, в основном деформированные зубами и языками, всякие там яблочные пироги, крем-карамель, смородиновые шербеты, торты типа «тысяча листиков» и так далее. О ценности вклада в данных условиях, конечно, нельзя было судить по его нетронутости. Гораздо важнее был порыв. Мы видели литературную мамзель в парике, чьи челюсти советской работы застряли в ломтике иорданской халвы. Она тем не менее вырвала все это хозяйство изо рта и водрузила свой вклад на вершину пирамиды, чем заслужила аплодисменты.

Нора в ужасе наблюдала рост пирамиды. Рано или поздно круг будет завершен и жертвенное блюдо направится к персоне, которой она предназначена, к ней. Терпение ее в конце концов лопнуло, и она бросилась к бровастому церемониймейстеру.

– Что означает весь этот кич?! – взвизгнула она с истерической интонацией, которую ранее она никогда за собой не замечала, но догадывалась о ее существовании в своих глубинах.

– Вы знаете, мадам, – ответил с поклоном сияющий монстр.

– Таким вот уродливым образом вы представляете здесь конец моей любви?

– Это вы сказали, мадам.

Весь ресторан, несколько сотен едоков, взорвался в аплодисментах. Чудовищная гора объедков приближалась, как будто открывая свои ароматные объятия для Норы. Достоин удивления тот факт, как быстро эта масса начала гнить, распространяя вонь удушающего разложения. Ну достаточно, вы, автор, хватит уж тратить бумагу на все это дерьмо!

Они завершили свой ужин и после кофе покинули «Куполь» в прекрасном дружелюбном настроении. На углу Распая Алекс показал Бобби небольшой образчик своего шутовского профессионализма. Там работал мим, который незаметно пристраивался к гражданам и имитировал все их движения: подзывание такси, чтение газеты, целование девицы, поедание хот-дога с неизбежным разбрызгиванием кетчупа. Алекс незаметно пристроился к самому миму и начал имитировать его имитацию. Бобби хохотал как безумный. Ну, подружились, думала Нора, глядя на них и пытаясь стряхнуть со своих уст подобие материнской улыбки.

– Приходи ко мне завтра в четыре часа дня, – шепнула она Алексу.

– Почему так поздно? – шепнул он в ответ, показывая определенное нетерпение.

– В четыре часа, – повторила она, и они расстались.

Он отправился на площадь Сен-Сюльпис, где давно уже заприметил в тени большой церкви отельчик, который показался ему почему-то воплощением литературной парижскости. Надеюсь, у них найдется комната для меня, подумал он и по-католически перекрестился. Это помогло. Как раз в тот момент, когда он вошел в маленькое фойе с изогнутой лестницей и скульптурой робкой нимфы, ночной портье говорил по телефону с одним из гостей. Этот человек сообщил, что на пару дней задержится в полиции и потому отменяет свою резервацию.

АЯ вошел в крохотную комнатку с окном, выходящим на импозантный фонтан с великолепными мраморными фигурами. Струящаяся вода создавала ощущение мирно падающего времени. Он сел на кровать и стал смотреть на суровых епископов, могучих львов и довольно похабненьких морских чудищ. И те, и другие, и третьи представляли собой вызов бесчеловечным законам материализма. И в то же время каким-то смирением веяло от всей композиции: что было, мол, то прошло.

Она хотела спасти нашу любовь, и она это сделала. Спасенная любовь ушла в прошлое. Необратимо. Где-то хранится, вне нашего времени. Для Данте Беатриче была посланницей Небес. Блок дрожал в тени высокой колонны, с купола церкви на него нисходил образ Прекрасной Дамы. Оба они были молоды ко времени своих мистических встреч – еще не развращенные души. В отличие от великих мы с Норой встретились, будучи уже жалкими развратниками. Мы жаждали великой любви, но мы не могли ее представить без траханья, без безумных совокуплений, так что наша великая любовь была обречена, пока она ее не спасла. Необратимо. Эти мысли без конца приходили ему в голову, пока он не заснул в парижском отеле, в комнате, которую так нескладно зарезервировал для себя футбольный хулиган из Ливерпуля.

[1] [2] [3] [4]