4. «Ужин ваших бабушек»

4. «Ужин ваших бабушек»

Всегда поражаешься на Манхаттане, как много тут всего накоплено. Ведь совсем еще недавно был здесь один только плохо проходимый лес. В районе Таймс-сквера пробегала в день лиса-другая, и больше не случалось ничего, кроме копошения насекомых. За какую-то чепуху времени остров оброс камнем, железом и стеклом и накопил в себе много всякой всячины, не говоря уже о полифонии еды.

Это слово «еда» имеет в себе столь много всего, непосредственно к понятию не относящегося. Эва, простейшее вгрызание, отрывание куска от целого, размельчение оторванного специально для этого образованными во рту затверделостями, вся эта череда простейших действий превратилась в явление культуры, в праздник не только плоти, но отчасти и духа. Многие патриотические принципы связаны с этническими кухнями. Вот, скажем, пельменные войны. Ведь не раз схватывались русские и китайские армии в жестоких битвах за пельменный приоритет. И несмотря на эти побоища и хитроумные мирные конференции, спроси сейчас любого русского, хоть академика Лихачева, хоть скульптора Неизвестного, хоть и автора этих слов, что является первейшей русской исконной едой, и любой русский тебе немедленно ответит: пельмень!

Быстро, пока не засекли, перескакиваем к русскому вопросу. С некоторых пор магнат Стенли Корбах стал замечать за собой какие-то странные прорусские настроения. Существует, говорил он своей банде, стереотип русского как патологического антисемита. Это неверный взгляд, ребята. Конечно, есть слово «погром» и оно русского происхождения, но с другой стороны, почему мы не спрашиваем себя, как случилось, что в ходе столетий евреи, изгнанные испанцами, французами, британцами и немцами, беспрерывно шли на Восток, в Россию?

Конечно, мы всегда возмущались презренной чертой оседлости, но почему евреи со времен Екатерины шли туда и оседали сотнями тысяч? Не означает ли это, что они получали там некоторую, хоть и жалкую, протекцию со стороны русской администрации, рожденную, возможно, подсознательным желанием видеть рядом этих странных чужеземцев. Посмотрите дальше на то, что происходило быстрым темпом в развитии русского еврейства. Вчерашние жалкие менялы-ростовщики, сапожники, шинкари, обитатели штетлов, что ютились вокруг полуразвалившихся синагог и темных хедеров, смогли добиться значительного успеха на русской земле. Новые поколения еврейских инженеров, врачей, фармацевтов, торговцев, банкиров сделали эту пресловутую черту практически для себя невидимой. Не говоря уже о художественных полях, господа! Евреи немало способствовали великой русской художественной революции. Достаточно назвать дальнего родственника наших Корбахов скульптора Марка Антокольского, художника Левитана, поэта Надсона, музыканта Рубинштейна, это в девятнадцатом веке, а в двадцатом веке великих имен становилось все больше: Мандельштам, Пастернак, Лифшиц, Шагал, Лисицкий, Мейерхольд, Рувим Корбах, дедушка нашего Алекса; их было множество в авангарде.

К 1914 году стало ясно, что черта оседлости безнадежно устарела. Конечно, там были «черные сотни» и Пуришкевичи, однако русское общество оказалось достаточно зрелым, чтобы отвергнуть «дело Бейлиса» как чистую провокацию. Мои слова, может быть, прозвучат парадоксально, но мне кажется, в первые десятилетия нашего века в России стала зарождаться какая-то странная взаимная симпатия между русскими и евреями. Мне скажут, а как насчет жестоких еврейских комиссаров времен Гражданской войны? Однако, во-первых, жестокости той войны мотивировались не этническими причинами, а чисто политическими, а во-вторых, кто знает, присутствие евреев среди победителей, может быть, хотя бы слегка смягчило пролетарский подход к уничтоженным классам.

Хотите пример – он у вас, говоря в местечковой манере. В 1921 году большевистское правительство было чрезвычайно раздражено деятельностью Вольной Философской академии, «Волфилы». Ленин как истинный русский революционер предложил самую быструю и эффективную акцию: ночная облава и экзекуция всех буржуазных псевдофилософов. Однако Троцкий, которого заботило международное мнение, настоял на высылке. Как опытный демагог он говорил: не надо создавать мучеников из этих болтунов, не надо, товарищи, давать врагам пропагандистское оружие. В результате сто двадцать блестящих русских интеллектуалов были насильно посажены на пароход, отправляющийся в Германию. Еврейский здравый смысл помог сохранить для России целую философскую школу.

Теперь позвольте мне перепрыгнуть через четверть века к концу Второй мировой войны. Так или иначе, это русские освободили остатки обреченных на газовые камеры еврейских контингентов. Мы не должны никогда забывать тех офицеров и солдат, что открыли ворота Освенцима и Майданека. И мы никогда не должны забывать сотен тысяч евреев, что сражались в рядах Советской Армии как равные. Неизвестно, как русские повели бы себя по отношению к евреям, если бы Сталин успел начать свой план геноцида, но этого, слава Богу, не случилось.

Есть люди, равно как и целые народы, начисто лишенные чувства благодарности. Мы, евреи, я надеюсь, не из этого числа. Мы должны думать о России, дети мои, особенно сейчас, когда разваливается ее трахнутая утопия, дети мои.

– Какие мы, на хер, дети твои, Стенли? – удивилась в этот момент Бернадетта де Люкс. – Коман,[190] не изображай из себя патриарха, бэби! – Как бы для подтверждения относительности всех масштабов из лифа высунулась и тявкнула головка известного всем Кукки.

Все присутствующие расхохотались, но не все еще собрались, чтобы сотрясти стены ресторана «Фимми Хаус», что на углу Сиворд-авеню и Орчад-стрит в Нижнем Ист-Сайде Манхаттана. Именно сюда Стенли и Александр приехали прямо с вокзала. Ресторация сия была посвящена восточноевропейской ностальгии. «Добро пожаловать к ужину ваших дедушек и бабушек!» – гласило меню на английском, на идиш и на иврите. В центре каждого стола здесь фигурировал графин с напитком янтарного цвета. Боже упаси, не примите это за что-нибудь освежающее! В графинах, господа, содержится не что иное, как чистый куриный жир, без которого, очевидно, был немыслим ужин ваших дедушек и бабушек. Ну, а как же без него, сами посудите! Закажите, например, рубленую печенку. Вам принесут оловянный таз с заказанным продуктом, и вот тогда-то в ход пойдет янтарный графин. Не менее половины его содержимого выливается в таз и там перемешивается с рубленой печенкой. Деликатес готов. Половником, достойным кухни артиллерийской бригады, печенка с куриным жиром наплюхивается в миски гостей. А какая мамалыга мыслима без перемешивания с куриным жиром? Ответим в стиле всего этого ужина: никакая!

А какая, тут кто-нибудь воскликнет, картофельная пюре мыслима без куриного жира?! Вы скажете, что пюре немыслимо в женском роде? Нет, оно просто немыслимо без куриного жира! И уж нечего говорить о кнелях, блинцах и прочая и прочая.

Такой вот очаг жира существует посреди салатно-фруктово-клетчаточной Америки как напоминание о тех временах, когда прибавление в весе считалось признаком здоровья. Ну, в общем, что тут говорить, «Бифштексная Фимми» – это не просто обжорка, это часть культурного наследия, а упомянутые выше деликатесы всего лишь увертюра. Главная опера начинается с подачи стейков. Стейки у Фимми бывают трех видов: малые, средние и большие. Малый стейк представляет собой продолговатую штуку мяса длиною три четверти фута и толщиною два дюйма. Взяв эту вещь за один конец, любой из воинства Стенли Корбаха сможет отхлестать по щекам, а то и оглушить любого из воинства Норма Бламсдейла. Птицам лучше не попадаться среди этих траекторий – упадут замертво! Но вообще-то, господа хорошие, лучше уж ешьте эти вещи, кусок за куском, сдабривая их горчицей с добавлением куриного жира, пристрастием к которому еврейский люд заслужил особенную ненависть среди коренных народов.

В отличие от малого средний стейк удивляет своей округлостью. Он покрывает собой всю большую тарелку и посылает в сторону здоровенную кость, напоминая таким образом сильно увеличенную ракетку для пинг-понга. Ну и, наконец, перед нами венец Нижнего Ист-Сайда, большой стейк Фимми, этот уж напомнит нам о кортах Уимблдона! Тарелки для него не сыщете на Манхаттане, а посему подается он на деревянной доске. Густейший сок стекает с доски на скатерть, ставя под вопрос строгости кошрута. Еврейские полнокровные молодцы, что сто лет назад были нью-йоркскими биндюжниками, а сейчас стали адвокатами и кинопродюсерами, творят раблезианский пир, охлаждая себя кубами льда, из которых торчат горлышки водочных бутылок, и все более от такого охлаждения разгораясь.

Тут к этому привыкли, надо сказать. Любой удавшийся ужин кончается энным количеством проломанных черепов, раздробленных челюстей, пропоротых животов, оторванных ушей, ущемленных мошонок и самолюбий, особенно если к полуночи заведение попадает в осаду подонков короля Пикрошоля.

Пока что танцевали и пели. Публика рвалась к самодеятельности. Прилетевший из Израиля рок-бэнд хабадников вламывал по заказу любой ритм, только пейсы разлетались. Один народный певец заказывал «Хаванагилу», другой «Рэйчл, ю ар лайк э тиар ин май ай»,[191] третий вдруг возбужденно выскакивал с «Корнетом Оболенским». То и дело помещение сотрясалось массовым танцем, в котором неизменно можно было увидеть объевшегося старичка, что плясал, засунув большие пальцы под мышки, словно Ленин после принятия плана ГОЭЛРО. Тут же была и соблазнительная дамочка, заголявшаяся со скоростью морской львицы.

В тот вечер было особенно шумно, и потому Стенли попросил перенести все съестные сокровища своей компании в отдельный кабинет. Следуя по пятам за этим очередным парадом наших персонажей, мы должны сказать, что не очень отчетливо представляем себе, во что выльется этот чем-то чреватый ужин. В романостроительстве предварительно заготовленные чертежи нередко полностью опровергаются. Попав под влияние героев, автор отказывается писать по чертежам; ну что там, просто неинтересно. Невзирая на профессиональные дела и контрактные обязательства, мы должны признаться: не было бы нам интересно писать романы, мы их не писали б.
[1] [2] [3]