16 (2)

— Слышу, — крикнул Христиан навстречу ветру, через голову лейтенанта.

Лейтенант повернулся на своем сиденье. Лицо его исказилось, глаза мрачно блестели из-под черных от пыли век, рот был открыт, и зубы казались ослепительно белыми на фоне почерневших губ.

— Я приказываю тебе замолчать! — бешено заорал он, словно обучал на плацу при сильном ветре целую роту новобранцев. — Заткни свою глотку, или я…

В этот момент руль резко рванулся в сторону, переднее колесо занесло поперек дороги, и лейтенант выпустил рукоятки. Христиан понял, что падает, и полетел вперед, увлекая за собой лейтенанта. Гарденбург ударился о вздыбившееся переднее колесо, мотоцикл юзом пошел в сторону, продолжая громко тарахтеть, и опрокинулся. Христиан почувствовал, что летит, и закричал, но какой-то внутренний голос спокойно говорил ему: «Это уж слишком». Потом он обо что-то ударился и почувствовал боль в плече, но все же приподнялся на одно колено.

Лейтенант лежал под мотоциклом, переднее колесо которого продолжало крутиться, а заднее было совершенно исковеркано. Он лежал неподвижно, из рассеченного лба струилась кровь, нелепо согнутые ноги были прижаты машиной. Христиан медленно подошел к нему и потряс его, но это не помогло. Тогда он с трудом поднял мотоцикл и перевернул его на другую сторону. Отдохнув немного, он достал индивидуальный пакет и неумело наложил повязку на лоб лейтенанта. Вначале казалось, что повязка сделана очень аккуратно, но вскоре через нее просочилась кровь, и она выглядела теперь так же, как все другие повязки, которые ему приходилось видеть.

Вдруг лейтенант сел, одним взглядом окинул машину и твердо произнес:

— Теперь пойдем пешком. — Но когда он попытался встать, у него ничего не вышло. Он задумчиво посмотрел на свои ноги. — Ничего серьезного, — сказал он, словно стараясь убедить себя, — уверяю тебя, ничего серьезного. А у тебя все в порядке?

— Да, господин лейтенант.

— Пожалуй, я отдохну минут десять, а там посмотрим. — Он лег на спину, прижав руками ко лбу пропитанную кровью повязку.

Христиан присел около него. Он наблюдал, как все еще вертящееся переднее колесо медленно останавливалось; оно негромко гудело, с каждым оборотом все тише и тише. Потом остановилось, и наступила тишина. Молчал мотоцикл, молчал лейтенант, молчала пустыня, молчали армии, перепутавшиеся друг с другом где-то позади.

В лучах утреннего солнца пустыня казалась свежей и спокойной. Даже обломки мотоцикла при этом свете выглядели просто и безобидно. Христиан медленно откупорил флягу, отпил глоток воды, тщательно прополоскал рот и только тогда проглотил ее с громким, деревянным звуком. Гарденбург приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть, что он делает.

— Береги воду, — машинально приказал он.

— Слушаюсь, — ответил Христиан, подумав с восхищением: «Этот человек будет приказывать самому дьяволу, когда тот станет совать его в адскую печь. Гарденбург — это триумф немецкой военной школы. Приказы бьют из него струей, словно кровь из артерии. Даже на смертном одре он будет излагать свои планы на очередной бой».

Наконец Гарденбург со вздохом уселся. Ощупав промокшую повязку, он спросил:

— Это ты меня перевязал?

— Я.

— Она свалится при первом движении, — сказал Гарденбург холодно и беззлобно, как беспристрастный критик. — Кто тебя учил накладывать повязки?

— Виноват, — смутился Христиан, — должно быть, мне тоже было не по себе после этой встряски.

— Вероятно, — согласился Гарденбург. — И все же глупо зря тратить бинт. — Он расстегнул китель и достал клеенчатый планшет с аккуратно сложенной картой местности. Разложив карту на песке, он сказал: — Сейчас посмотрим, где мы находимся.

«Удивительно, — подумал Христиан, — он всегда готов к любым неожиданностям».

Изучая карту, Гарденбург время от времени зажмуривал глаза, а когда касался рукой повязки, лицо его искажалось от боли. Однако он торопливо что-то прикидывал, бормоча себе под нос. Затем свернул карту, быстро сунул ее в планшет и тщательно запрятал его под китель.

— Очень хорошо, — проговорил он, — эта дорога соединяется с другой, ведущей на запад, километрах в восьми отсюда. Ну как, сможешь столько пройти?

— Смогу, а как вы?

Гарденбург презрительно посмотрел на него.

— Обо мне не беспокойся. Встать! — рявкнул он так, словно опять обращался к все той же воображаемой роте.

Христиан медленно поднялся. Ныло плечо, и он с трудом мог двигать рукой, но он был уверен, что если не все, то несколько километров из восьми он сможет пройти. Он видел, как Гарденбург с невероятным усилием поднимался с песка; на лице его выступил пот, через повязку на лбу снова просочилась кровь, но когда Христиан наклонился, чтобы помочь ему, Гарденбург сурово посмотрел на него и рявкнул:

— Уходи прочь!

Христиан отступил назад и молча стал наблюдать, как Гарденбург изо всех сил старается подняться; он уперся ногами в песок, как будто приготовился принять удар нападающего на него гиганта, затем, опираясь на правый локоть, он с невероятным усилием немного оттолкнулся от земли. Медленно, с искаженным от боли мертвенно-бледным лицом он поднялся и встал полусогнувшись, а затем рывком выпрямился. Он стоял, покачиваясь, но совсем прямо. Пот и кровь, смешавшись с грязью, покрывали его лицо страшной, плотной маской. «Плачет», — с удивлением заметил Христиан. Слезы оставляли глубокие борозды на его грязных щеках. Он тяжело дышал, из его горла порой вырывались сухие сдерживаемые всхлипывания, но зубы были плотно стиснуты. Смешным, неловким движением он повернулся к северу.

— Все в порядке, — сказал он, — шагом марш! И зашагал впереди Христиана по глубокому песку, прихрамывая и чудно склонив голову на бок.

Он упорно шел вперед, не оглядываясь. Христиан следовал за ним. Ему страшно хотелось пить, болтавшийся за плечом автомат казался невероятно тяжелым, но он решил не пить и не просить отдыха, пока Гарденбург сам не предложит.

Они медленно шли по песку, еле переставляя ноги, среди ржавеющих обломков по направлению к дороге, ведущей на север, где, быть может, другие немцы пробиваются к своим после боя. А возможно, их ждут там англичане.

Об англичанах Христиан думал спокойно и бесстрастно. Они не представляли для него реальной угрозы. Единственными реальными вещами сейчас были лишь медный вкус во рту, словно от прокисшего сусла, Гарденбург, плетущийся впереди, как подбитый зверь, и жестокое палящее солнце, поднимающееся все выше и выше. Если на дороге их ждут англичане, то решение будет принято в свое время, а сейчас ему не до этого.

Когда они во второй раз присели отдохнуть, измученные, изнуренные палящим зноем, с воспаленными глазами, на горизонте вдруг показалась машина. Она быстро приближалась, оставляя за собой клубы пыли. Вскоре они различили нарядную открытую штабную машину, а затем увидели, что она была итальянской.

Гарденбург с огромным усилием поднялся и, хромая, медленно вышел на середину дороги. Тяжело дыша, он стал спокойно всматриваться в приближающуюся машину. Он выглядел дико и угрожающе с окровавленной повязкой на лбу, с воспаленными, запавшими глазами и испачканными кровью полусогнутыми руками.

Христиан тоже встал, но за Гарденбургом не пошел.

Машина быстро приближалась, подавая громкие сигналы, которые замирали где-то в пустыне, отдаваясь тревожным эхом. Гарденбург не пошевелился. В открытой машине было пять человек. Гарденбург стоял неподвижно, хладнокровно наблюдая за ними. Христиан был уверен, что машина собьет лейтенанта, и только открыл было рот, чтобы предупредить его, как раздался скрип тормозов и длинная красивая машина остановилась в двух шагах от лейтенанта.

Впереди сидели два итальянских солдата, один за рулем, другой сгорбился рядом. Позади разместились три офицера. Все они поднялись и злобно закричали по-итальянски на Гарденбурга.

Гарденбург по-прежнему не трогался с места.

— Я желаю разговаривать со старшим из офицеров, — сказал он по-немецки, сохраняя полнейшее хладнокровие.

Они поговорили между собой по-итальянски, затем смуглый тучный майор на ломаном немецком языке сказал:

— Я старший. Если хотите что-нибудь сказать, подойдите сюда и говорите.

— Будьте любезны сойти сюда, — сказал Гарденбург, неподвижно застыв перед машиной.

Итальянцы снова затараторили между собой, потом майор открыл заднюю дверцу и спрыгнул; толстый, в измятом, некогда нарядном мундире, он воинственно направился к Гарденбургу. Тот с важным видом отдал честь. Приветственный жест со стороны такого пугала выглядел театрально в залитой ослепительным светом пустыне. Щелкнув в песке каблуками, майор в свою очередь отдал честь.

— Лейтенант, — с раздражением заговорил майор, взглянув на нашивки Гарденбурга, — мы очень торопимся, что вам нужно?.

— Я имею приказание, — холодно заявил Гарденбург, — реквизировать транспорт для генерала Айгнера.

Майор с досадой открыл рот, но тут же закрыл его. Он поспешно огляделся вокруг, словно ожидая, что генерал Айгнер внезапно появится из безлюдной пустыни.

— Глупости, — наконец проговорил майор, — по этой дороге идет новозеландский патруль, и мы не можем задерживаться…

— Я имею особое распоряжение, майор, — нараспев проговорил Гарденбург, — и о новозеландском патруле ничего не знаю.

— Где генерал Айгнер? — майор снова неуверенно огляделся вокруг.

— В пяти километрах отсюда, — ответил Гарденбург, — с его бронемашины слетела гусеница, и я имею особое распоряжение…

— Я уже слышал об этом! — воскликнул майор. — Я уже слышал об этом особом распоряжении.

— Будьте настолько любезны, — сказал Гарденбург, — прикажите другим господам выйти из машины. Водитель может остаться.

— Уйдите с дороги, — закричал майор и направился к машине, — я достаточно наслушался этой чепухи.

— Майор, — спокойно и вежливо сказал Гарденбург. Майор остановился и повернулся к нему; на лице его выступил пот. Остальные итальянцы беспокойно смотрели на него: они ни слова не понимали по-немецки.
[1] [2] [3] [4]