глава семнадцатая. «О, святой Базилик!»
[1] [2] [3]— Не бери! Это он.
— Да кто — он?!
— Какой-то общительный псих. Звонит без продыху весь вечер и вот уже полночи. Не подходи, когда-нибудь ему надоест.
Действительно, звонок умолк. Но минут через десять, — мы уже легли и свет погасили, — зазвонил опять.
— Нет, ну это же не может продолжаться вечно!
Я вскочила, решительно и молча сняла трубку.
Там помолчали, сопя… Потом невнятный мужской голос пробормотал, вздыхая:
— О, святой Базилик, святой Базилик… не в то же сил по краю пить кровушки густой народной нять то краше… — и скатился в вялое бормотание…
— Вам кого? — сурово спросила я. — Вы понимаете, что сейчас глубокая ночь?
Он вздохнул и опять заволок монотонное бормотание с всплывающими мутными островками слов.
Я положила трубку. Борис стоял рядом в трусах, нервно поглаживая лысину.
Опять звонок.
— Послушайте! — рявкнула я, срывая трубку, — вы что, по милиции соскучились?
Это предположение, по-видимому, его развлекло. Он забормотал громче и возбужденней…
Я бросила трубку. Отключила телефон. Мы легли и часа два еще обсуждали — что бы это могло такое быть? Несчастный шизофреник? Развлекающийся подросток? Служака, скучающий на прослушке?
Утром, едва включили телефон, он злорадно зазвонил, словно подстерегал это мое движение — руки к розетке.
Монотонным отрешенным голосом псих — так казалось — читал по книжке, вернее, по нескольким, разложенным перед ним, книгам. Выхватывал слова, отдельные фразы, лепил их на скорую руку… «Спасите Конкорд… — сказал он мне на этот раз, — спасите Конкорд…»… Иногда, впрочем, внятно отвечал на вопросы. Хотя и несколько односложно.
…Главу департамента Бдительности я застала на карачках перед воротами детского садика, изучающим днище нашего синего «форда». На углу у «Гастронома» стояли три местных алкаша и с обалделыми лицами следили оттуда за странными действиями лысого «азера»…
— Шая, — сказала я, — свистать всех наверх! Наконец-то у нас неприятности!
Он вскочил, отряхивая брюки на коленях.
Я принялась подробно и в лицах, копируя интонации нашего телефонного взломщика, рассказывать всю историю, предвкушая бурную реакцию Шаи и не решаясь признаться себе, что давно ждала такого вот момента, — поглядеть, каковы будут действия нашей хунты в полевых условиях.
Когда закончила, он строго проговорил:
— Все очень серьезно, Дина! Мы не можем игнорировать твой случай! Неизвестно — кто этот тип и что он затевает. Мы обязаны отнестись к данному факту со всей ответственностью!
— Отлично, — сказала я, — вперед! — и пошла к проходной.
— Ты должна немедленно обратиться в милицию! — закричал он мне в спину. Я обернулась. На коленях его была грязь. Лысина сверкала. Насупленные брови перса чернели на лице яркой приметой. Он отлично продавал бы цветы на всех московских рынках.
За его спиной, у «Гастронома», под щитом «Пойми красоту момента» отдыхал в блевотине сильно побитый мужчина.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл psih
«…к восторгу нашей дочери и всего моего департамента, история с телефонирующим психом приобретает детективный оборот. Рассудительный Слава говорит, что надо на „Горбушке“ купить определитель номера, застукать этого весельчака и… — И что? — спрашиваю я Славу. Тот отвечает: — …а вы, Ильинишна, не задавайтесь тяжелыми вопросами бытия. Вы номерочек узнайте, а там уж я возьму дело в свои руки, и колбасить его будут не по-детски.
Я, конечно, не могу допустить Славиного самоуправства. Но после бессонной недели он буквально силой повез меня на «Горбушку», за пять минут определитель был куплен и еще за пять минут, — после возвращения домой, — заветный номер был считан с этого замечательного приборчика.
На работе Женя полезла в справочную Интернета — разыскивать данные абонента, и через минуту воскликнула:
— Вот это да-а-а-а! Угадайте фамилию вашего психа!
Все мои вразнобой стали орать из обеих комнат: Шапиро! Рабинович! Черномырдин! Путин! Я сказала из своего кабинета:
— Буонарроти.
Женя отозвалась:
— Ну, почти. Ре-вер-дат-то!
Все заорали — не может быть! Женя, как всегда, — пожалуйста, убедитесь. Все кинулись к экрану и — пожалуйста, убедились. Ревердатто В.Д.
— Наверняка еврей, — заметил Яша, забредший на огонек. — Давай поможем ему взойти?
Дома я сразу набрала сакральный номер с намерением напугать, пригрозить, растоптать — (большие были планы, роскошная обличительная речь)… услышала знакомый депрессивный голос и в жуткой тоске проговорила что-то вроде:
— Ревердатто, сука, ты нас достал! Еще раз позвонишь — приеду с ментами.
Он позвонил секунд через двадцать.
— Ментовка?! Ментовка?! — выкрикивал он, — одна тут чисто как жидовка метит в бахрому на парус…
И мы повлеклись в ближайшее отделение милиции…
Там все, как было пятнадцать лет назад. Двухэтажный особняк в аварийном состоянии, на полу — продранный линолеум, сверху падают куски штукатурки, на крыльце несколько служивых стоят, курят. Нас посылают к следователю по уголовным делам, по фамилии Пурга — словно для моей Базы данных. После всяческих объяснений, уговоров и посулов, он соглашается с каким-то еще своим подручным смотаться к нашему психу, по предлагаемому адресу, на улицу академика Амбарцумовича… Боря мрачен и все пытается у меня выяснить — зачем мы едем? И кого тот должен испугаться, если он псих? И что будет дальше?
Угры всю дорогу рассуждают, что парень, конечно, шизофреник: сезонное обострение. Долгая беседа на эту увлекательную тему. Потом оба задают вполне дикие вопросы об Израиле. Например, едят ли там помидоры? Подручный Пурги оборачивается к нам и спрашивает — а вы евреи?
Боря:
— Да.
Тот:
— А вы хорошо говорите по-русски!
Наконец приезжаем к логову Ревердатто, на улицу Академика Амбарцумовича.
Милиционеры велят, чтоб мы сидели в машине, а то мало ли чего — шмальнет через дверь… Сами входят в подъезд…
Мы сидим, смотрим в окна на двор… Шестнадцатиэтажный унылый блочный дом серого цвета, швы между панелями заделаны черной смолой. Если б я жила в таком доме, говорю я, то тоже звонила бы всем с безумными речами.
Боря в ответ: а ты, собственно, и жила в таком доме. В каком же еще, на улице-то Милашенкова?
Вышли они минут через десять, и сразу стала ясна вся никудышность этой затеи. Ревердатто не пустил их, сказал через дверь:
— Таких, как я, не забирают. Я социально не опасен. У меня справка, вторая группа инвалидности…
И они, мол, не имели права войти… Интересно, как это наш псих так замечательно выстроил защитную речь?.. И никаких тебе Конкордов, и никаких святых Базиликов…
Словом, идиотская экспедиция… Назад ехали в молчании, дипломатических бесед про помидоры больше не затевали. Впрочем, они не виноваты. Никто не виноват.
Теперь на ночь мы отключаем телефон, а днем первым делом смотрим на определитель номера. Если высвечивается номер нашего психа, тот, кто подошел, кричит на весь дом: «Ревердатто!» — тоном, каким оповещают о летящем снаряде. Но я, по своей рассеянности и замученности, иногда забываю глянуть в узкий серый экранчик на подоконнике и беру трубку, — и тогда, ужасно обрадовавшись, что дозвонился, услышан, услышан! — он торопится рассказать мне весь странный, тревожный, диковинный мир, который обрушивается на него каждое утро.
Он стал тенью нашего здешнего существования.
Шлейф безумия волочится за всей этой жизнью в Москве…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
[1] [2] [3]