глава пятнадцатая. «Оторвись по полной!» (1)
[1] [2] [3] [4]И все-таки нам явно не хватало собственного здания, где мы бы развернулись. Особенно я, по части фенечек и тусовок.
Когда эти типы из УЕБа пригласили нас на церемонию открытия их нового культурного центра на Остоженке и весь вечер, злорадно ухмыляясь, водили по этажам великолепного особняка, отремонтированного по последнему слову строительного прогресса — с такими дубовыми лестницами, такими кожаными креслами, такими вазонами с фикусами-пальмами, а главное, с таким качественным банкетом… — нашему с Яшей смирению пришел конец.
Это был один из тех обычных вечеров, порядок которых сложился за последний десяток лет: небольшая торжественная часть с непременным, зачитанным вслух приветствием отсутствующего Гройса, с кратким сухим выступлением главы УЕБа господина Оболенски, представленного Митей — «радушным хозяином этого гостеприимного дома». Радушный хозяин мрачно прожевал несколько фраз, буравя присутствующих взглядом мудрой кобры.
Присутствующие, однако, напряженно дожидались волнующей процедуры оглашения Главных раввинов — (порядок и титуляция), — двое из которых сидели на противоположных концах первого ряда, вперив строгие взгляды в ведущего, а третий пропадал в соседнем зале, где официанты накрывали столы для банкета. Под предлогом проверки кошерности, Главный раввин России Мотя Гармидер уже опрокинул рюмочки три водяры и вытащил пальцами из салатницы с десяток маслин.
В сущности, церемонию оглашения раввинов всегда можно было предсказать заранее: к этому времени давно вошла в силу формула «по версии». Но все-таки, каждый раз публика напрягалась, интересанты волновались; все им казалось, что в этой извечной игре перетягивания политического каната могут сместиться акценты, может прийти грозная телеграмма из Кремля, или приехать американский Ревизор, или раздастся небесный глас из Неопалимой Купины, — словом, что-то такое, что поменяет приоритеты. Да и говоря по справедливости, в этой стране всегда надо чутко прислушиваться к порядку оглашения персон.
Между тем ведущая вечера перечисляла имена и должности глав крупнейших организаций-спонсоров. Услышав свое имя, мой начальник одобрительно кивнул и украдкой взглянул на меня. Я ему послала воздушный поцелуй.
— Мы также рады приветствовать в наших стенах Главного раввина России… (пауза… шорох в зале ) по версии ОРЕРа… Манфреда Григорьича Колотушкина… (аплодисменты ).
— А также Главного раввина России… по версии РЕЗа… господина Залмана Козлоброда… (аплодисменты ).
Дверь приоткрылась и в зал просунулся веселый Мотя Гармидер.
— Меня выкликали уже? — шепотом спросил он Яшу, прислонившегося к косяку…
— Мы неизменно рады приветствовать также Главного раввина России… по версии Щадящего иудаизма… Мордехая Гармидера…
Мотя покивал всем и вновь нырнул за дверь. Яша выскользнул следом.
— Мотя! Что нам сегодня наливают?
— Тс-с-с! — Мотя жестами призывал его за собой в соседний зал. — Только тебе и только по блату…
А в зале начался очень недурной концерт, и я осталась.
Играл легендарный Алексей Козлов в сопровождении гитариста и ударника из ансамбля «Арсенал».
В кожаной куртке, постаревший, сутулый, — он стоял к публике вполоборота, пережидая вступление, легонько кивая в такт, задумчиво прикрыв глаза. И вот вступал… Сипловатый голос саксофона одышливо втолковывал что-то, выдавливая длинную витиеватую фразу; устало-виртуозные пассажи прерывались всхрапами, выхрипами, чуть ли не кашлем… Но почему-то хотелось, чтобы этот стариковский разговор саксофона с гитарой не кончался, а все длился, длился до утра…
Ударник был гениален со своей избыточной мимикой: он округлял рот, вскидывал брови, страдальчески вскакивал и даже, кажется, вскрикивал, когда лупил по тарелкам.
Гитарист, плоский, как его гитара, клонился вбок, изгибался, кивал бледным угловатым лицом…
Бритый наголо Козлов делал два-три шага по маленькой сцене, иногда боком присаживался на стул и искоса посматривал на музыкантов, слегка усмехаясь. И вот он опять вступал: трубным окликом и — после паузы-вдоха… витиевато катящейся с горки бормотливой, спотыкливой мелодией…
…После окончания концерта двери в соседний зал распахнулись… Засияли накрытые для банкета столы, чуть тронутые Мотей и Яшей… Среди столов сновала наша Ниночка, старательно поглядывая — всюду ли есть салфетки, как там блюдо с куриными рулетиками… Ага, подумала я, значит и УЕБ прибегает к помощи Клещатика… А может, так: значит, и УЕБ не ускользнул от Ной Рувимыча…
Мы с Яшей — с бокалами в руках — столкнулись в небольшом уютном и уже меблированном по последней офисной моде зале, который они назвали «библиотекой», угрюмо оглядели ряды компьютеров на столах, ладно сработанные — под потолок — книжные шкафы и, главное, готовые к любой выставке застекленные витрины, молча чокнулись и посмотрели друг другу в глаза: оба мы пребывали в ревнивом служебном бешенстве.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наутро мы ворвались в кабинет к Клаве, закрыли за собой дверь и приступили к осаде.
Клава пыхтел, щурился сквозь дым сигареты, кивал, ярился, кричал нам:
— Что вы хочешь! Я хочу покуплять дом, я буду покуплять дом, мне уже подыскал Норувим целый… целый башня… Кремлин!.. Но — эти хуеваты в Иерусалиме… они хотят законности!
Иногда он переходил на свой особенный русский язык как раз тогда, когда в этом не было никакой необходимости. Словно ему легче было бороться с этими наречиями и приставками, чем с нами, напиравшими на него с такой убедительной правотой…
Получив устное добро от начальства — пока суд да дело, да придет «добро» из тяжелозадого Иерусалима — просто снять приличный особняк, мы бросились с последовательным упорством прочесывать пустые дома в поисках подходящего здания на съем, для полноценной культурной деятельности Синдиката…
В первую же неделю через маклерские конторы мы подыскали по крайней мере пять отличньгх особняков на съем. И все — в пределах Садового кольца, и все — недалеко от метро.
И все они отпадали один за другим, потому что в положенное время, в положенное место являлась наша хунта, Шая с Эдмоном, обнюхивали стены, лезли на крыши, входили в подъезды соседних зданий, спускались в подвалы, взбирались на чердаки и, отряхивая руки, брюки и пиджаки, волосы и ресницы от пыли и штукатурки, сурово качали головами. Нет. Если во-о-он в том подъезде напротив установить пулемет, то на подступе к этому зданию, которое вы, ребята, так легкомысленно хотите снять, можно перебить очень много народу…
Мы ругались, бежали к Петюне, тот склонял голову набок, свешивал узловатый нос, погремливал связкой ключей на поясе, рассматривал нарисованные Яшей планы зданий, сурово отчитывая нас и в конце, расцветая в улыбке, выдавал очередной анекдот — хоть стой, хоть ложись…
— Бедняги, — говорил Петюня, — вам негде играть в свои бирюльки? Так послушайте анекдот:
Анекдот от Петюни
Интервьюер — поп-звезде:
— Расскажите немного о своем детстве:
Поп-звезда:
— Я родился в такой бедной, такой нищей семье… что если б я не был мальчиком, мне нечем было бы играть…
…Так продолжалось несколько недель, пока мы не поняли, что духовные отцы нашего ордена вовсе не собираются вылезать из хорошо укрепленного детского садика.
Забор, колючая проволока, сигнализация — они отлично себя чувствовали среди этого лагерного антуража.
Яша, руководитель главнейшего департамента Синдиката, как никто другой шкурой чувствовал весь трагизм ситуации… Ведь, в отличие от меня, он отчитывался численностью восходящих… И давно уже горел синим пламенем во всех отчетах и графиках, столь ценимых в Центре…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В один из этих дней Изя Коваль заглянул к Яше; сначала, как водится, завел длинный обольстительный разговор по поводу нового мобильника («глянь, сынок, у меня новая штучка: программа „Урчащая кошечка“, мобильник-вибромассажер. Ты активируешь — через WAP-функцию и прикладываешь трубку к проблемным участкам тела… — А какие участки у тебя проблемные, старик?» — ну и прочие скабрезности…), и в заключение вскользь сообщил:
— Кстати, тут кое-кто внес замечательное предложение: провести ударное мероприятие по самон… си… фикации.
Изя, да и все остальные мои коллеги никогда не могли с первого раза выговорить этого многосуставчатого слова — самоидентификация.