Глава 9. Горький дым страха (1)
[1] [2] [3] [4]– До конца года много. Но вот после закрытия мастерской я вас попрошу отсюда не уходить.
– А как же? – удивился Комов.
– А так же. Придется вам здесь переночевать. А чтобы не было скучно, вам составит компанию товарищ Севастьянов. И еще два наших товарища подъедут. Понятно?
– Понятно, – процедил Комов. – Это что же, арест считается?
– Нет. Это считается засада, – негромко сказал Севастьянов.
Я открыл дверь и услышал, как Обольников говорит Лавровой:
– Ну, конечно, кому свинья нужна, у того в ушах все время хрюканье…
Лаврова спокойно сказала:
– Естественно, каждому свое. Вот вы, например, в квартире у Полякова жар-птицу искали… Он махнул рукой.
– Да-а, чего там, сейчас уж правды все равно не докажешь… Лаврова, задумчиво глядя на него, предположила:
– Слушайте, Обольников, может быть, у вас действительно… того, -она покрутила пальцем у виска, – не все дома? Ведь вас с такой пинией защиты обязательно осудят на всю катушку. Вы пытаетесь отрицать совершенно очевидные для всех вещи…
Обольников затравленно посмотрел на меня, будто искал поддержки, хрипло сказал:
– Попить можно?
– Можно.
Придерживая одной рукой штаны, он налил из графина стакан воды, жадно припал к нему, кадык камнем запрыгал по горлу. Стакан он держал фасонно -не как-нибудь. Тремя пальцами – большим, указательным и средним – он держал стакан, безымянный был слегка отодвинут, а мизинец уж совсем был отведен в сторону, этакой птичкой-галочкой торчал его сухой палец. И, глядя на эту нелепо растопыренную кисть, я почувствовал, как в мозгу бьется, дергается, старается вырваться наружу, но не может сформироваться, принять форму не то какое-то воспоминание, или мысль, или догадка, не знаю. Но что-то застучало, мучительно захлопотало в мозгу и, не найдя лазейки, так и угас этот импульс. И вспомнил я о нем не скоро…
Обольникова увели. Лаврова сказала:
– Завтра он признается. Я усмехнулся:
– В чем причина такого светлого оптимизма?
– Плюгавый он человечишка. Один день под стражей и сегодня полдня уже выспрашивает, что ему будет, если выяснится, будто в квартире он бывал, но не воровал ничего. Ладно, черт с ним. Как дела с магнитофоном?
– Никак пока. Оставили засаду.
Мы посидели молча, потом Лаврова спросила:
– Знаете, что меня пугает в этом деле?
– Ну?
– Мы не имеем даже приблизительной гипотезы, как все это происходило. Наталкиваясь на какие-то факты, предметы или людей, мы ощупываем их как слепые, мучительно пытаясь представить себе, имеет это отношение к краже или случайно попалось нам на дороге.
– А Иконников?
– Что Иконников? – с нажимом сказала Лаврова. – Письмо? Может, нас на него наводят?
– Помимо письма есть телефон Филоновой, есть многолетняя, очень глубокая вражда к Полякову, наконец…
Я хотел сказать ей о том, как прыгал из руки Иконникова коралловый аспид, о том леденящем чувстве ужаса и беспомощности, которое охватило меня тогда. Но раздумал. Это ведь не доказательство, это только ощущения.
– Что наконец? – спросила Лена.
– Да пустяки. Так, показалось. Если письмо не наводка, то я просто уверен, что это геростратовские дела Иконникова. А если это липа, то мы с вами уже говорили с вором. Говорили и отпустили его домой…
– Почему?
– Автор письма знает, что мы вышли на Иконникова. В письме нет никаких указаний относительно личности Иконникова, однако оно составлено так, что само собой разумеется – Иконников нам хорошо известен. А почему автор письма об этом знает? Если бы он не знал, то хоть двумя словами, но обязательно обмолвился бы – кто такой Иконников, какое он имеет отношение к Полякову…
– Но почему вы думаете, что мы говорили с вором?
– Я это утверждаю только в том случае, если письмо на липовой коре смастерили. Сбивать нас с толку может только вор, и если это он нам подбросил письмецо, то он прекрасно осведомлен обо всех наших делах.
– Письмо написано женщиной, – напомнила Лаврова.
– Да, если в письме написана правда, – засмеялся я. – Но если нет, то, во-первых, женщины тоже иногда воруют, во-вторых, наш корреспондент прислал не свою фотографию, а письмо, так что он равновероятно может быть мужчиной и женщиной.
– Вы сами-то как считаете – верить этому письму или нет? Я долго думал, потом бессильно развел руками:
– Не знаю. Хоть убейте, не знаю. Но похоже на правду. Сегодня ночью я лежал, не спалось чего-то, и все думал про эти дела проклятущие. И мне неожиданно пришла в голову забавная идея…
Лаврова иронически прищурилась.
– Смейтесь, смейтесь. Если мое предположение верно, я еще вас крепко посрамлю, – сказал я. – Я понял, где может держать скрипку Иконников, если только взял ее он.
– Ну-ка, ну-ка, – подначила Лаврова.
– Он держит ее под клеткой с голубым крайтом. Или под аспидом…
Лаврова даже присвистнула:
– Ну даете, товарищ старший инспектор. – Потом весело захохотала. -Прелестная конструкция с одним-единственным недостатком…
– Каким? – заинтересовался я.
– В ней слишком много «если»…
Когда я уже уходил, Лаврова крикнула мне вслед:
– Вас разыскивал какой-то корреспондент из «Вечерней Москвы». Я не знала, будете ли вы сегодня, и дала ему ваш домашний телефон…
– Ладно, спасибо. До свидания.
Лифт, естественно, не работал. Я шел медленно, считая ступеньки. До моего четвертого этажа их будет шестьдесят две. По дороге домой я купил молока и батон. Сейчас слопаю это добро и мгновенно лягу спать, тогда до подъема я просплю десять часов и наверстаю все упущенное за эти дни. Замок плохо работал, и, чтобы открыть дверь, надо было как следует полов-чить с ключом. Замок плохо работает год, но мне некогда вызвать слесаря, а соседям и так хорошо.
Я вошел в квартиру, соседи уже разошлись с кухни, никого не видать. Дверь в мою комнату была приоткрыта. За барахло свое я не беспокоюсь -документов дома я никогда не держу, а воровать у меня нечего. Растворил дверь и шагнул в комнату.
На фоне окна, четко подсвеченный слабым светом уличных фонарей, контрастно, как в театре теней, прорисовывался силуэт человека.
Я даже не успел испугаться, видимо, рефлексы лежат мельче мыслей – я мгновенно сделал шаг в сторону от двери, в темноту, выхватил из петли под мышкой пистолет, а левой рукой нащупал кнопку выключателя. Но нажать ее не успел – из темноты раздался шелестящий, тихий смех.
Вытер ладонью мгновенно выступивший на лице пот и сказал, как мог только весело, легко этак:
– Что же вы в темноте сидите? Раз уж пришли без спросу, сидели бы со светом…
– Ничего. Зачем электричество зря расходовать, – ответила темнота. -А темноты я уже давно не боюсь.
Я нажал кнопку выключателя, стало светло, и мой испуг показался мне ужасно глупым.
– А меня вы напугали, – сказал я. – Вы меня снова напугали. Вам, видимо, нравится меня пугать?
Иконников, сидевший на подоконнике, спрыгнул на пол, заложил руки в карманы, внимательно посмотрел на меня.
– Нет. Вас неинтересно пугать, да и не надо мне этого.
– Вам не кажется, что меня небезопасно пугать?
– А чего опасного? – удивился он.
– Я ведь докажу, что вы скрипку Полякова взяли… Иконников зло ухмыльнулся, показав длинные прокуренные зубы.