57

[1] [2] [3] [4]

57

В конце того лета я изменил свою фамилию и перебрался со своей сумкой из кибуца Сде Нехемия в кибуц Хулда — сначала в качестве так называемого «ученика со стороны» (то есть не из кибуца), живущего в интернате при местной средней школе (называвшей себя из скромности «классы продолжения»). По окончании средней школы, накануне ухода в армию, я стал полноправным членом кибуца. Хулда была моим домом с тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года и по тысяча девятьсот восемьдесят пятый.

А папа, вновь женившись спустя год после смерти мамы, по прошествии еще одного года после моего ухода в кибуц, уехал со своей женой в Лондон. Почти пять лет прожил он в Лондоне, там родились моя сестра Марганита и мой брат Давид, там мой папа научился — в конце концов, с огромными трудностями! — водить машину, там же, в Лондонском университете, завершил и защитил свою докторскую диссертацию «Неизвестная рукопись И. Л. Переца». Время от времени мы обменивались почтовыми открытками. Иногда папа присылал мне оттиски своих статей. Порою присылал он мне книги и всякие вещички, призванные деликатно напомнить мне о моем истинном предназначении: ручки, пеналы, красивые тетради, декоративный нож для разрезания бумаг.

Каждое лето папа приезжал один на родину, хотел проверить, как я на самом деле живу, подходит ли мне кибуц, а также выяснить, воспользовавшись случаем, в каком состоянии квартира и как поживает его библиотека. В подробном письме, посланном в начале лета 1956 года, спустя два года после нашего расставания, он извещает меня:

«… в среду, на следующей неделе, если только это не усложнит твою жизнь, я собираюсь приехать и навестить тебя в Хулде. Я проверил и выяснил, что есть автобус, отъезжающий каждый день в двенадцать часов от Центральной автобусной станции в Тель-Авиве и прибывающий в Хулду примерно в час двадцать. Поэтому мои вопросы: 1. Сможешь ли ты придти и встретить меня на остановке автобуса? (Но если это трудно для тебя, если ты занят и т. д., я, безусловно, смогу без труда расспросить, как до тебя добраться собственными силами). 2. Стоит ли мне съесть что-нибудь легкое в Тель-Авиве перед автобусом, или, если это возможно, мы поедим вместе, когда я приеду в кибуц? Естественно, все это лишь при условии, что это не доставит тебе ни малейших хлопот. 3. Я проверил и выяснил, что после обеда есть только один-единственный автобус из Хулды в Реховот, откуда другим автобусом я смогу добраться в Тель-Авив, а третьим автобусом вернуться в Иерусалим. Но в этом случае в нашем распоряжении будет только два с половиной часа: хватит ли нам этого? 4. Или в ином случае: может быть, я смогу остаться и переночевать в кибуце, чтобы отправиться в обратный путь автобусом, уходящим из Хулды в семь утра? Это в том случае, что выполнены будут три условия: а) тебе не будет трудно найти мне место для ночлега (кровать — самая простая; даже просто матраса мне вполне хватит); б) чтобы в кибуце не усмотрели в этом чего-нибудь неподобающего; в) тебе самому этот относительно длинный визит не окажется в тягость. Пожалуйста, в любом случае извести меня немедленно. 5. Что мне захватить с собой, кроме личных вещей (Полотенце? Постельное белье? Я ведь до сих пор еще никогда не гостил в кибуце!) Разумеется, о новостях (не столь уж значительных) я расскажу тебе при встрече. Расскажи мне немного о своих планах. Я надеюсь, что ты в добром здравии, настроение у тебя тоже хорошее (между этими двумя вещами существует абсолютная связь!) Об остальном вскоре, но уже — устно? С любовью, твой папа».

*

В ту среду уроки кончились в час дня. Я попросил разрешения и был освобожден от двухчасовой обязательной работы, которой мы занимались после уроков (тогда я работал на птицеферме). Тем не менее, прямо из класса я помчался, чтобы переодеться в мою пропыленную рабочую одежду, обуться в свои тяжелые рабочие ботинки, после чего добежал до гаража, нашел заводную ручку, припрятанную под сиденьем, быстро завел трактор и, лихо руля, подлетел в облаке пыли к остановке автобуса всего лишь на две минуты позже, чем прибыл тель-авивский автобус. Мой папа, которого я не видел почти целый год, уже стоял там и ждал, заслонив ладонью глаза от солнца и напряженно ожидая, откуда придет к нему помощь. Одет он был, к величайшему моему удивлению, в брюки цвета хаки, голубую рубашку с короткими рукавами, на голове панама, которую в кибуце называли «дурацким колпаком», а всяких там галстуков и пиджаков не было и в помине. Издали он почти походил на одного из наших «стариков». Конечно, то, как он был одет, заключало в себе особый смысл — это было нечто вроде жеста доброй воли по отношению к цивилизации, к которой он относится с уважением, хотя она и не руководствуется его понятиями и принципами. В одной руке он держал потрепанный портфель, а в другой носовой платок, которым вытирал свой лоб. На полном скаку подогнал я к нему трактор, затормозил чуть ли не у самого его носа, наклонился к нему в своей темно-голубой пропыленной одежде кибуцника, занятого на сельхозработах, и с высоты своего водительского места (одна рука на руле, другая по-хозяйски — на крыле трактора) произнес:

— Шалом!

Он поднял на меня глаза перепуганного ребенка, увеличенные линзами очков, и поторопился произнести ответное приветствие, хотя все еще не вполне признал меня. А может, и узнал, но пришел в сильное волнение.

Спустя мгновение он вымолвил:

— Это ты?

И еще через секунду:

— Ты так вырос. Окреп.

И, наконец, он полностью пришел в себя:

— Позволь заметить тебе, что это было некоторой неосторожностью с твоей стороны — эта лихая езда: Еще чуть-чуть, и ты мог меня задавить.

Я попросил его подождать меня там — в тени, а не на солнце, вернул свой трактор марки Мессей-Фергюссон под навес, поскольку его роль в этом спектакле уже была сыграна, и отвел отца в кибуцную столовую. Там мы оба вдруг обнаружили, что я стал того же роста, что и он, и оба мы ощутили некую неловкость, и папа пошутил на сей счет. Он с любопытством ощупал мои мышцы, словно решая, стоит ли ему мне позавидовать, и пошутил также по поводу моей загорелой кожи, сравнив ее со своей белой:

— Негритенок Самбо (книжку про африканского мальчика я читал в детстве)! Ну, прямо, йеменит! (Евреи — уроженцы Йемена отличались особо смуглой кожей).

В столовой уже убрали большинство столов, остался один, длинный, я подал отцу курицу с отварной морковью и картошкой, и еще — куриный бульон с хлопьями. Он ел очень осторожно, придерживаясь всех правил поведения за столом, не замечая моей преднамеренной манеры есть по-крестьянски шумно. За чаем, который мы пили из пластмассовых чашек, папа завязал вежливую беседу с Цви Бутником, одним из основателей кибуца Хулда, сидевшим за нашим столом. Папа очень старался не касаться тем, которые могут вызвать идеологические разногласия. Он поинтересовался, из какой страны прибыл его собеседник, и когда Цви ответил, что родом он из Румынии, папа обрадовался и начал говорить с ним по-румынски, но Цви почему-то не совсем понял то, что изрек папа. Затем папа заговорил о пейзажах Иудейской низменности, о пророчице Хулде, о вратах Хулды, которые были некогда в иерусалимском Храме, — все затронутые темы, были, по его мнению, выше всяких споров и разногласий. Но перед тем, как расстались мы с Цви, папа не сумел удержаться и спросил, довольны ли здесь его сыном? Сумел ли он здесь прижиться?

Цви Бутник, не имевший ни малейшего понятия о том, как я сумел прижиться в Хулде, сказал:

— Что за вопрос? Отлично!
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.