Пехота

[1] [2] [3]

Пехота

Служба в мотострелковом полку кардинально отличалась от службы в артиллерийском.

В пехоте много бегали. Бегали утром на зарядке, бегали на "гору", бегали от столовой до парка и от парка до казармы. Бегали на полосе препятствий и между участками для обучения стрельбы. Одной беготней командиры не ограничивались, заставляя также прыгать, лазать, ползать и маршировать. А помимо телодвижений на спортплощадке и плаца, мы еще и таскали. Мы как верблюды навьючивали на себя не только автомат и противогаз, но и все учебно-методологические материалы, которые занимали все части тела, способные нести вес.

Обязательными в марш-бросках были ящики из-под боеприпасов, напичканные пособиями, тренировочные снаряды, гранаты, стенды и плакаты, пулеметные ленты и патроны к ним, муляжи боеприпасов и гранат. В поле и обратно в казарму переносили на своих плечах все, без чего не могло обойтись ни одно занятие, даже если в данные момент таскаемый учебный материал и не использовался. Я не могу передать всего объема существующих подсобных средств для обучения пехотинца, но их вес был не мал из-за чего солдаты не останавливаясь на марше менялись, перехватывая друг у друга то, что было наиболее тяжелым.

На второй день своего пребывания в мотострелковой части я проходил мимо сидящих двух сержантов и рядового, который выглядел старше всех в роте. Что он делал в учебной роте, я еще не знал.

– Воин, ко мне, – послышалась команда.

Оглянувшись и решив, что обращаются непосредственно ко мне старшие по званию, я сразу подошел.

– Товарищ гвардии старший сержант, курсант Ханин…

– Ты чего пришел? – поднял на меня глаза сержант, держа в руке сапоги.

– Так позвали же, – пожал я худыми плечами.

– Не тебя звал… Хотя, раз уж пришел… на, – протянул он мне сапоги. – Почисть.

– Не буду, – тут же напрягся я.

– Как это не будешь? – удивился сержант. – Бунт? Невыполнение приказа??

– Этот приказ не по уставу, – упрямо ответил я. – Сапоги чистить не буду. Хотите в наряд поставить – поставьте, а сапоги чистить не будут, можете мне морду набить…

– Да никто тебе ничего бить не собирается, – резко ответил старый солдат. – Иди, солдат. Иди. Никто тебя не заставляет.

– Вали отсюда. Испарился, воин, – тут же поддакнул сержант.

Я повернулся, сделал два шага, когда услышал.

– Стоять. Курсант Ханин, ко мне.

Я повернулся, и строевым сделал те же два шага обратно.

– Товарищ…

– Ты чего, не понял команды "Испарился"? Команда выполняется быстрее, чем бегом. Испарился!!!

Я сделал три быстрых шага и ушел подальше от неприятного места.

– Слушай, – остановил я одного из солдат своего взвода. – А что это за рядовой?

– Это "дед" "дедов", – ответил он. – Был зам. старшины роты, когда дал кому-то из солдат по яйцам, а тут проверка пришла. Ему три года дисбата дали, два отсидел. Выпустили за хорошее поведение, хотя там у всех хорошее, другого просто не бывает. Теперь "дембеля" ждет.

Если чего вытворит, то могут в тюрьму посадить уже по-настоящему.

Вот он и сам тихий и других сдерживает. Многим его рассказов про дисбат хватило, чтобы успокоиться. Кто же хочет дом еще пару лет не видеть?

Большую часть времени мотострелки передвигаются не на бронетехнике, как принято считать, а пешим порядком. Мы маршировали не только до столовой или по плацу, но и на многокилометровые расстояния, выполняя тяжелые марш-броски, о которых в артполку даже не подозревали. В то же время армейские кирзовые сапоги и молодые студенческие ноги не всегда совмещаются в достойном профессиональных спортсменов активном передвижении. Содружество нежных ног и грубых сапог регулярно заканчивалось потертостями на ступнях. Набухшие натертости, называемые "водянками", болели, не давали ступить на ногу и мешали не то, что выполнять священный долг, а просто передвигаться. Я, отслуживший уже месяц, не смог избежать страшных, лопающихся мозолей и через три-четыре дня попросился в санчасть:

– Товарищ сержант, – подошел я к замкомвзвода, – мне в санчасть надо, я ноги стер.

– Это тебе не артиллерия, – прищурился сержант, – вечером пойдешь, запишись в список "девочек".

Списком "девочек" называли желающих попасть в санчасть из-за нежности и избалованности на гражданке мягкой обувью.

Вечером в санчасти грубая фельдшер вскрыла еще не лопнувшие и не разодранные в кровь вздувшиеся потертости на ногах. Жидкость из них сразу полилась по ступням в стоящий рядом эмалированный таз.

Обрезанная стертая кожа обнажила розовую часть ступни, которая и была обильно залита фурациллиновым раствором. Другого метода лечения санчасть не имела. Ноги были обмотаны широким бинтом, который тут же пропитался жидкостью.

– Два дня "без поля", – приказала фельдшер.

– А как я скажу в роте, – удивился я, уверенный, что мне просто не поверят, решив, что я увиливаю.

– Ты что, русский язык не понимаешь, – подняла брови грозная фельдшер. – Я же сказала, ты должен передать. Все. Следующий.

Надеть сапоги на обмотанные ноги не представлялось возможным, но кто-то успел меня предупредить, что идти стоит с армейскими тапочками, в которые я и облачился.

Вид был еще тот. Мои ноги в бинтах напоминали обмотки начала

Великой Отечественной Войны, которыми пользовались солдаты, и я усмехался, что, если завтра в бой, то выглядеть я буду, почти как мой дед в сорок первом.

– Что, артиллерия, уже косишь? – спросил меня Корейко, когда мы вернулись в роту.

– Никак нет, – испугался я того, что меня обвинят в попытке отлынуть от службы. – Ноги стер.

– Вижу, вижу, что стер, – ухмыльнулся сержант. – До утра пройдет?

Нам "в поле" идти.

– Фельдшер сказала, что быть в роте минимум два дня, – уверенно ответил я.

– Черт с тобой, – огрызнулся сержант. – Дежурный, получаешь на завтра добавку к наряду, – указал он на меня пальцем.

– К какому наряду? – ответил другой сержант. – У него ноги в сапоги не влезут. Я его "на тумбочку" поставить не могу.

– Ну, дашь ему "машку", – подсказал Корейко.

– Машку-наташку. Завтра и разберемся, – отмахнулся дежурный.

Когда мы возвращались с ужина, то многие остановились в курилке, чтобы, во-первых, перекурить, во-вторых, не получить дополнительное задание от сержантов, как ничего не делающие, руководствуясь известным армейским афоризмом: "Кто курит – у того перекур, а кто не курит – тот работает". Курилка, площадка с четырьмя лавками, очень похожая на подобную около артиллерийской казармы была переполнена.

– Да ты "Авроры" не видел, – услышал я голос у себя над головой.

– А Эрмитаж? Да ваша Москва со своим Мавзолеем и лежащим там телом близко не стояла.

Вечный спор между москвичами и ленинградцами, чей город лучше, не утихал и здесь.

– Вы все "поребрики", – тут же отмахнулся другой голос.

– Кто "поребрик"? – погрознел голос.- Ты кому сказал, дух?

Я встал, рядом со мной стоял молодой, как я, солдат и старший сержант, грудь которого была украшена значками "Гвардия", "Отличник боевой и политической подготовки", "Специалист" с цифрой 2 и

"Воин-спортсмен".

– Товарищ старший сержант, а Вы из Питера? – спросил я.

– Ага, ты что, "зема", что ли? – тут же забыл про москвича гвардеец.

– Да, с Дзержинского района, а раньше жил в Выборгском.

– Врешь! Я сам с Выборгского. Моего призыва тут 5 питерских было, да всех отослали. Ты на какой улице жил?

– На Дрезденской.

– Битник-штрассе?!

Так нашу улицу прозвали, когда представители Дрездена приехали сажать вместе с учениками нашей школы маленький парк дружбы городов-побратимов. Я принимал активное участие и очень гордился, что посадил на одно, а три дерева, чем сразу выполнил одно из мужских заданий: посадить дерево, построить дом и вырастить сына.

Деревья уже росли и зеленели каждое утро. В честь мероприятия была укреплена мемориальная доска. И во время митинга, когда переводчик барабанил что-то по-немецки, переводя смысл сказанного председателем районного исполкома, кто-то из старшеклассников назвал улицу
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.