Часть шестая. ХОЛОКОСТ (3)

[1] [2] [3] [4]

На самом деле за расколом стояла реальная и крайне серьезная дилемма: какую линию избрать евреям? Некоторые считали, что Декларация Бальфура – начало решения еврейских проблем. В данном случае она служила источником целого ряда неразрешимых проблем, хотя при этом она просто ставит евреев перед неразрешимым выбором. По всему миру евреи-идеалисты умоляли своих лидеров договориться с арабами. Еще в 1938 г. Альберт Эйнштейн, величайший из живших в то время евреев, представлял себе возможность создания национального очага в утопической форме: «Я предпочел бы разумное соглашение с арабами, основанное на совместном проживании в мире, созданию еврейского государства… то, что я знаю о природе иудаизма, противоречит идее еврейского государства с границами, армией и светской властью, пусть даже ограниченной. Я опасаюсь, что это нанесет удар по иудаизму изнутри, особенно из-за развития в наших рядах узкого национализма». Другие тоже осознавали угрозу такой опасности, но еще больше боялись, что евреи окажутся в западне и у них в запасе не будет такого места, т. е. государства, куда бы они могли бежать. А можно ли было создать подобное убежище с согласия арабов? Жаботинский утверждал, что евреям следует учитывать, что националистические чувства у арабов могут быть так же сильны, как и у евреев. А поэтому:

«Невозможно мечтать о добровольном соглашении между нами и арабами… Ни сейчас, ни в обозримом будущем… Каждая нация, цивилизованная или примитивная, считает свою землю собственным национальным очагом, где желает навечно остаться единственным хозяином. И такая нация никогда добровольно не уступит право на нее новым хозяевам и даже не согласится на партнерство. Коренное население будет бороться с поселенцами до тех пор, пока существует надежда освободиться от них. Так оно всегда себя ведет, и так будут вести себя [палестинские] арабы, пока в сердцах у них существует малейший проблеск надежды на то, чтобы не дать превратить Палестину в Эрец-Израэль». Только «железная стена еврейских штыков», сказал в заключение Жаботинский, может заставить арабов смириться с неизбежным.

Это жесткое заявление он сделал в 1923 г. Следующие два десятилетия лишь последовательно подтверждали логику его утверждений о том, что евреи не могут позволить себе идеализма. Речь шла даже не о том, может ли еврейская Палестина обеспечить свою безопасность железной стеной штыков. Вопрос стоял так: могут ли вообще евреи Европы выжить в мире, который все более (причем почти повсеместно) становится враждебным по отношению к ним.

Версальский мир принес евреям горькое разочарование, и не только в Палестине. Война 1914—1918 гг. была «войной войне». Она должна была бы покончить со старомодной realpolitik и открыть новую эру справедливости, убрав с лица земли старые наследственные империи и даровав всем народам самоуправление. Национальный очаг евреев в Палестине был частью этого идеалистического плана. Но такой же, если не более важной, была обещанная мирным договором гарантия для большинства евреев Европы, что вся их европейская диаспора будет пользоваться полными гражданскими правами. Великие державы, под давлением Дизраэли, первый раз попытались гарантировать минимальные права евреям на Берлинском конгрессе в 1878 г. Однако решения этого договора игнорировались, особенно в Румынии. Вторая, намного более серьезная, попытка была предпринята в Версале. Временное правительство Керенского даровало евреям России полные права. В Версале в договор были включены положения, в соответствии с которыми права получал целый ряд национальных меньшинств, в том числе и евреи, во всех государствах, которые возникали или изменяли свои границы в рамках мирного урегулирования: в Польше, Румынии, Венгрии, Австрии, Чехословакии, Югославии, Турции, Греции, Литве, Латвии и Эстонии. Теоретически (и, несомненно, в мыслях тех, кто подобно президенту Вудро Вильсону и Ллойд-Джорджу формулировал договор) евреи были среди тех, кто больше всех выигрывал от договора: они получали свой национальный очаг в Палестине, а пожелав остаться в местах своего нынешнего проживания, обретали там широкие и гарантированные права гражданства.

На самом же деле, как показала жизнь, Версальский договор сыграл отрицательную роль в величайшей из всех трагедии евреев. Ибо это был договор, не подкрепленный мечом. Он перекроил карту Европы, предложив новые решения старых споров, не дав таких средств, которые бы подкрепляли их силовыми гарантиями. Таким образом, этот договор открыл двадцатилетнюю полосу растущей нестабильности, когда доминантой стала ненависть, порожденная его же статьями. В этой атмосфере недовольства, всплесков насилия и неопределенности положение евреев не только не улучшилось, но даже стало еще менее надежным. И дело было даже не в том, что еврейские общины, как это всегда бывало в трудные времена, оказывались в фокусе недовольства и антагонизма, порожденного вполне конкретными причинами. К этому евреи привыкли. Речь шла теперь о дополнительном источнике для ненависти – евреи отождествлялись с большевизмом.

Определенная ответственность за это лежит на евреях; точнее, на специфических евреях-радикалах, которые пришли в политическую жизнь второй половины XIX века: «нееврейских евреях», евреях, которые отрицали сам факт существования евреев. Все они были социалистами и в течение короткого периода времени играли определяющую роль в истории Европы и евреев. Самым типичным их представителем была Роза Люксембург (1871—1919). Она была родом из Замостья в русской Польше, ее происхождение было безупречно еврейским, поскольку происходила она из семьи раввинов, родословная которой прослеживается как минимум до XII века; ее мать – дочь и сестра раввинов – надоедала ей постоянными ссылками на Библию. Подобно Марксу, но менее оправданно, она не проявляла ни малейшего интереса к иудаизму, к еврейской культуре (хотя и любила еврейские анекдоты). Как отмечал историк еврейского социализма Роберт Уистрич, своей повышенной страстью к социальной справедливости и очарованностью диалектической аргуменацией она была обязана многим поколениям раввинистского богословия. Впрочем, в других отношениях она была ультрамаскилем. Она ничего не знала о еврейских массах. Ее отец был богатым лесоторговцем и послал ее в привилегированную варшавскую школу, где учились в основном дети русских чиновников. В возрасте 18 лет ее тайком переправили через границу в Цюрих для завершения образования. В 1898 г. она вступила в фиктивный брак с немцем-печатником, чтобы получить германское гражданство, после чего полностью посвятила свою жизнь революционной борьбе.

В жизни Розы Люксембург и Маркса просматриваются определенные параллели. Подобно Марксу, она происходила из привилегированных слоев общества, откуда она продолжала получать финансовую помощь. Подобно ему, она ничего не знала о рабочем классе даже о еврейских рабочих и, подобно ему, никогда не пыталась преодолеть свое невежество. Подобно ему, она вела жизнь политического заговорщика из среднего класса, который пишет, ораторствует с трибуны и ведет дискуссии в кафе. Но в то время, как у Маркса собственная ненависть еврея приобретает форму грубого антисемитизма, она доказывала, что еврейского вопроса вообще не существует. Антисемитизм, настаивала она, есть функция капитализма, которая используется в Германии помещиками-юнкерами, а в России – монархистами. Маркс решил эту проблему, считала она, он «вывел еврейский вопрос из религиозной и расовой сферы и дал ему социальную базу, доказав, что то, что обычно называется и преследуется как «иудаизм», есть не что иное, как дух барышничества и надувательства , который возникает в любом обществе, где правит эксплуатация ». На самом деле Маркс говорил не так, и ее интерпретация мысли – сознательное искажение его текста. Более того, ее утверждение явно неверно. Как указывал другой еврейский социалист, Эдуард Бернштейн (1850—1932), антисемитизм имеет в народе глубокие корни, и марксизму не так легко с ним разделаться. Он восхищался дочерью Маркса, Элеонорой, которая гордо заявила на публичном митинге в лондонском Ист-Энде: «Я – еврейка».

Роза Люксембург, напротив, никогда не упоминала о своей принадлежности к евреям, с которой она ничего не могла поделать. Она пыталась игнорировать антисемитские нападки, и это было нелегко, в немецкой прессе на нее часто появлялись самые гнусные карикатуры. Более того, в нападках на нее немецких профсоюзных деятелей и социалистов рабочего происхождения также сквозил заметный налет антисемитизма. Они не любили тон ее речей, в которых слышалось интеллектуальное превосходство и уверенность в том, что именно она знает, что необходимо рабочим. Но она старалась не замечать все это. «Для последователей Маркса, – писала она, – как и для рабочего класса, еврейский вопрос , как таковой, не существует». По ее мнению, нападки на евреев происходили лишь в «маленьких удаленных деревнях на юге России и в Бессарабии – в тех, где революционное движение было слабым или не существовало вовсе». Она старалась не обращать внимания на тех, кто взывал к ее сочувствию в связи со зверским отношением к евреям. «Что вы лезете ко мне со своими еврейскими горестями? – писала она. – Я так же сочувствую несчастным индейским жертвам в Путумайо, неграм в Африке… В моем сердце нет специального уголка для гетто».
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.