Глава 12 (1)

Дмитрий провел Алекса в глубь зала, мимо бара, украшенного репродукциями картин Пикассо, Тулуз-Лотрека и Магритта.

– Мне здесь нравится, – признал Алекс, когда они уселись за столик у дальней стены. – Давай выпьем немного шампанского.

Дмитрий немного поколебался, оглядываясь по сторонам с неподвижной улыбкой на лице. Взгляд его был зорким и внимательным. За столиком через проход от них официант как раз откупорил бутылку этого знаменитого французского вина. Из горлышка хлынула белая пена, и две длинноногие девицы в коротких юбках вскочили, визжа от восторга.

Они заказали ужин с шампанским подошедшему гарсону и снова повернулись друг к другу. В ярком освещении Алекс впитывал в себя малейшие черточки лица Дмитрия.

Несомненно, у него был красивый брат, хотя сейчас он был слишком напряжен и оттого казался излишне холодным и чопорным. Он был одет в хороший костюм, который на свету оказался темно-голубым, в белоснежную рубашку и узкий шелковый галстук. Теперь Алекс сумел рассмотреть, что и лица их были во многом похожи – тот же высокий чистый лоб, полные губы, прямой нос и решительный подбородок. Даже в форме глаз Дмитрия было что-то странно знакомое, хотя почти неуловимое. На этом их сходство кончалось. У них был разный цвет волос и разный оттенок кожи; различия усиливались еще и тем, что сегодня Алекс был одет совсем в другом стиле – мешковатые светло-серые шерстяные брюки, удобную фланелевую рубашку цвета морской волны с расстегнутым воротом и молодежную куртку.

Официант откупорил шампанское, и они подняли бокалы.

– За моего дорогого брата! – поддаваясь внезапному импульсу, провозгласил Алекс. Слегка наклонившись вперед, он стиснул плечо Дмитрия. – Мне кажется, что я сплю, – сказал он и пригубил вино.

– За тебя, Александр!

– Меня все зовут Алексом, – уточнил брат.

– За Алекса! – повторил Дмитрий. Быстрая улыбка, скользнувшая по его лицу, на мгновение сделала его удивительно молодым, задорным, однако уже через секунду эта улыбка погасла.

Неподалеку от них расположилась группа элегантно одетых темнокожих парней, которые негромко переговаривались на каком-то мягком африканском наречии. За столиком на другой стороне прохода теперь сидела пожилая пара: женщина в очках и поношенном платье и широкоплечий, лысеющий мужчина с округлым “пивным” брюшком. Он сражался с коркой из плавленого сыра и гренок, покрывающих всю поверхность тарелки с луковым супом.

Полная женщина с красным лицом и дряблыми руками переходила от столика к столику и предлагала завернутые в целлофан розы.

Алекс наклонился к Дмитрию.

– Расскажи мне обо всем, что случилось с тобой с тех пор, как мы расстались.

– Что ты хочешь узнать? – Дмитрий криво улыбнулся, глядя на него поверх своего бокала.

– Все, – с живостью откликнулся Алекс. – Ты, наверное, даже не помнишь меня, ты тогда был еще слишком мал. Что ты запомнил лучше всего?

– Вонючий детский дом, приют, – с силой сказал Дмитрий просто для того, чтобы проверить, как отреагирует Алекс.

Алекс выглядел потрясенным.

– Сиротский приют... – повторил он. – Господи боже, Дмитрий, должно быть, это был настоящий ад!

“Значит, это и есть мой брат”, – размышлял Дмитрий, рассматривая высокого, светловолосого парня, который смотрел на него с доверием и состраданием. За всю свою жизнь ему ни разу не приходилось видеть таких больших серых глаз, светившихся умом и искренним любопытством. Улыбка Алекса была открытой и заразительной, однако крепкий подбородок с ямочкой изобличал упорство и настойчивость. Он был хорошо сложен и прекрасно развит физически, благодаря чему смотрелся даже в своей нелепой, нарочито небрежной одежде. Однако самым удивительным и неожиданным была не его привлекательная внешность, а то тепло и искренность, которыми так и веяло от его взгляда. Улыбка разом освещала все его лицо, а в глазах то и дело появлялось мечтательное выражение. “Да он поэт, – с веселым пренебрежением вдруг подумал Дмитрий. – Один из этих невинных, доброжелательных сосунков, которых я съедаю по дюжине за завтраком!”

– Ты, часом, не пишешь стихи? – неожиданно спросил он.

Алекс улыбнулся.

– Время от времени со мной это случается. Думаю, что это наследственное.

Дмитрий почувствовал, как в душе у него шевельнулся гнев. “Чертов сопляк может себе позволить быть невинным паинькой и кропать стишки в свободное время, – подумал он. – Его детство было беззаботным и сытым, он вырос в богатой и благополучной Америке, в то время, как я голодал и мерз в старой, разваливающейся конюшне”.

Однако больше всего он ненавидел Алекса за то, что его собственный отец, Борис Морозов, был так к нему привязан. Он рисковал очень многим, когда в 1953 году сумел вывезти маленького Сашу из России и отправить в Соединенные Штаты. Это могло стоить ему жизни и, возможно, стоило. Почему же он так поступил? Из-за своей любви к Тоне Гордон?

“Итак, маленький жиденок оказался в Нью-Йорке, – размышлял Дмитрий, – а я был брошен на съедение волкам”.

Он взглянул на красивого, уверенного в себе человека, сидевшего перед ним, и ощутил внезапный приступ острой зависти.

Однако довольно скоро недобрые чувства Дмитрия улеглись, растопленные обезоруживающей искренностью и теплотой Алекса. Дмитрий решил, что гораздо лучше иметь братом такого прекрасного парня, как Алекс, чем коварного и жестокого ублюдка – каким был он сам. С Алексом он мог позволить себе расслабиться, приоткрыть свою защитную скорлупу – с Алексом ему было нечего бояться. Попытка Алекса обнять его, когда они встретились на улочке у Сены, глубоко взволновала Дмитрия, однако теперь он понимал, что для Алекса это было только естественно. Никто, кроме Татьяны и нескольких других женщин, не демонстрировал ему своей привязанности и любви столь открыто.

Дмитрий продолжил свой рассказ. Кратко остановившись на гибели своего отца, он, однако, ничего не сказал о том, что Борис Морозов пострадал из-за Тони Гордон. Алекс же был потрясен до глубины души. Порывисто сжав руку Дмитрия, он сказал:

– Мне очень жаль, Дима, поверь... Мне кажется, я немного его помню – он был высоким, темноволосым, очень большим человеком...

Дмитрий говорил еще долго, изредка отвлекаясь на еду и напитки. Он тщательно отредактировал свою историю, опустив кражи и убийство в карьере, заменив главы, касающиеся его подготовки и последующей деятельности в качестве офицера КГБ хорошо отрепетированным рассказом об учебе в университете и работе за границей.

Он даже не сказал Алексу о том, как прочел интервью с ним в журнале “Победа близка”, как ринулся обратно в Москву и, нажав на кое-какие тайные пружины, получил на руки досье Алекса, в котором были все его письма, все просьбы о предоставлении въездной визы, доклады агентов, время от времени следившими за ним в Нью-Йорке. Досье полностью подтверждало то, о чем рассказывал ему Алекс – на протяжении нескольких лет он пытался приехать в Россию и разыскать его.

– Я думал, что ты умер, – сказал Дмитрий, осушая бокал. – Я не получил ни одного твоего письма, и никто не говорил мне о том, что с тобой стало после смерти матери.

– Наверное, кто-то перехватывал мои письма, – заметил Алекс. – Кто-то очень могущественный.

– Они не хотели, чтобы мы встретились, – согласился Дмитрий.

– Кто это – “они”?

Дмитрий промолчал.

Это был замечательный вечер, и он понемногу оттаивал. Вслед за Алексом он громко расхохотался, когда они хором, не сговариваясь, заказали шоколадный мусс. Потом, когда в разговоре вскрылось их пристрастие к шоколаду, Алекс сказал со знанием дела:

– Это у нас от мамы. Я знаю, Нина мне рассказывала.

Когда старинные часы на стене пробили три раза, официанты стали умоляюще поглядывать на них, водружая перевернутые стулья на столы, и братья заметили, что они остались в ресторане последними из посетителей. К этому времени Дмитрий уже начал находить в их беседе удовольствие. Теперь настал черед Алекса рассказывать о своей жизни, и его повествование оказалось столь захватывающим, что Дмитрию хотелось услышать больше и больше.

Кроме того, впервые в жизни он мог позволить себе расслабиться и разговаривать с кем-то, не опасаясь и не гадая об истинных намерениях собеседника. Он мог повернуться к Алексу спиной, не боясь получить удар в спину. Все остальные люди, которых он знал и с кем общался, были потенциальными врагами. Агенты западных спецслужб на месте изрешетили бы его пулями, если бы узнали, что он – убийца, оставлявший за собой трупы со сломанными шейными позвонками. Друзья из Тринадцатого отдела без колебаний перешагнули бы через его труп ради того, чтобы вскарабкаться выше в иерархии КГБ. Его учитель – Октябрь – мог послать его навстречу смерти и мучиться при этом не больше, как если бы раздавил таракана.

Алекс был совсем другим. С ним Дмитрий чувствовал себя даже уютнее и безопасней, чем с Татьяной, с которой ему приходилось сдерживаться и следить за собой, чтобы не сказать лишнего; как-никак, она была из семьи эмигрантов, и к тому же фамилия ее была Романова.

Он был уверен, что Алекс не станет строить козни за его спиной. Ему ничего не нужно было от Дмитрия, и он желал ему только добра. Они были братьями, одной семьей. Это было странное ощущение, которое немного смущало обоих, но и было удивительно приятным. С одной стороны, Дмитрий чувствовал уверенность и тепло, с другой – тревожился, потому что встреча с братом была его тайной, которую он должен был хранить от своих коллег по КГБ. Это манило и пугало его, дарило спокойствие и вселяло тревогу, словно тайный грех, запретный и восхитительный.
[1] [2] [3] [4]