Глава 9 (1)

Глава 9

Нину увезли в Маунтзейский госпиталь с прободением язвы в тот же день, когда Алекс уехал в Браун. Это был прекрасный прозрачный теплый сентябрьский день. Утром она стояла у окна и смотрела, как он грузит сбои вещи в свой первый автомобиль – ярко-красный “мустанг” с откидным верхом. Этот подержанный автомобиль Алекс приобрел на свои деньги, проработав все лето на бруклинской мойке машин.

Первый приступ боли в животе Нина почувствовала в тот момент, когда Алекс внизу обменялся долгим прощальным поцелуем с Клаудией. Девчонка прижалась к нему всем своим телом, обняв так, словно Алекс целиком принадлежал ей одной. Положительно, у нее нет никакого стыда, раз она ведет себя таким образом прямо посередине улицы, на глазах у всех, словно потаскуха.

Нина была счастлива, что Алекс уедет из Нью-Йорка. Она была уверена, что в Университете Брауна Алекс встретит других девушек и позабудет свою маленькую итальянку. Поджав губы, Нина наблюдала за ними из окна до тех пор, пока они не разжали объятия и Алекс не укатил прочь. Потом она пошла на кухню, чтобы заварить себе чаю, но по дороге рухнула на исцарапанный паркет.

Она очнулась в госпитале примерно три часа спустя. Ее нашла уборщица Майра, пришедшая убирать в квартире. Слава богу, Майра не стала вызывать “скорую”, а попросила соседа донести Нину до такси. Нина готова была скорее умереть, чем позволить нести себя в машину “медицинской помощи”, которая под вой сирен и вспышки красных огней повезет ее через весь город на потеху соседям. Она успела заставить Майру поклясться, что та не скажет никому ни словечка о ее болезни, однако Майра, конечно же, не способна была хранить секрет дольше пятнадцати минут. Ее огромный рот почти никогда не закрывался, и новость о болезни Нины распространилась по округе со скоростью лесного пожара в ветреный день.

На следующий день примчался из Провиденса Алекс. Впоследствии Нина узнала, что он только-только приехал в студенческий городок и еще не начал распаковывать вещи, когда Клаудия сообщила ему о несчастье. Алекс бросился в аэропорт и сел на первый же самолет до Нью-Йорка. Когда Нина в очередной раз вышла из забытья, он сидел в изголовье ее больничной койки.

– Ниночка, любимая моя, – сказал он по-русски, с мягкими и ласковыми интонациями. – Как ты могла так поступить со мной, родная моя?

Несмотря на все ее возражения, Алекс оставался с ней на протяжении шести дней, пока доктор Шапирштейн не решил, что можно обойтись без операции. Тогда Алекс отвез ее домой и взял с нее слово, что она не будет забывать вовремя принимать лекарства, станет следить за своей диетой и не будет расстраиваться. На седьмой день он вернулся в Браун.

Лишь только дверь за ним закрылась, в квартире повисла тяжелая тишина. Отчаяние и одиночество прокрались в сердце Нины.

Так начались для Нины годы унылого одиночества. Смерть Самуэля положила конец той жизни, которую она ненавидела всем сердцем, но к которой успела привыкнуть. Вот теперь и Алекс расправил крылья и оставил ее в одиночестве. Из-за болезни она вынуждена была оставить работу, а ее товарищи из Движения в защиту мира либо умерли, либо разочаровались. Единственным светлым пятном в ее одинокой жизни был теперь Алекс.

На протяжении последующих четырех лет Нина жила ожиданием его писем, телефонных звонков и коротких наездов домой на выходные и праздники. Она читала его учебники, его университетские работы и расспрашивала о преподавателях и профессорах. Вскоре она знала об Университете Брауна почти все, ни разу там не побывав. В летние месяцы Алекс возвращался на каникулы, и Нина чувствовала себя счастливейшим человеком на свете. Понемногу Алекс превратился в привлекательного, уверенного в себе молодого человека, и Нина не сомневалась, что он станет выдающимся ученым.

Однако нередко бывало и так, что Нина, сидя у окна, погружалась в размышления и ее охватывало ощущение неудачи. Алекс, ее Алекс неотвратимо отдалялся, уходил от нее. Мальчик, которого она воспитала и чье мировоззрение формировалось под ее непосредственным влиянием, молодой человек, которого она хотела видеть достойным памяти своей сестры, избрал свой, чуждый ей путь. Трещина между ними продолжала увеличиваться с каждым днем.

Она вспоминала, как с огорчением заметила, что уже в детстве Алекс не остался равнодушным к многочисленным соблазнам, которыми была полна Америка. Это были игры, кино, спорт... Он вырос и полюбил Америку больше, чем Россию. Еще в детстве и ранней юности Алексу нравился Джон Кеннеди, несмотря на его агрессивную политику на Кубе и во Вьетнаме. Гибель обожаемого президента от руки убийцы повергла мальчика в отчаяние. Следующее потрясение настигло его, когда он узнал правду о смерти родителей. Он еще не был готов понять и примириться с подобными ужасными фактами. Его восхищению Советской страной был нанесен сокрушительный удар, к тому же он был глубоко возмущен тем, как советская бюрократическая машина поступала с его письмами к брату.

А потом появилась эта девчонка, вскружившая ему голову. Нина была убеждена, что Клаудия – худшее из несчастий, которые свалились на голову Алекса. Конечно, она не возражала против того, чтобы у Алекса появилась подружка, однако эта итальянка всерьез завладела Алексом и намеревалась отнять его у нее. Нина хорошо помнила свою киевскую юность, когда в шестнадцать лет она сама была околдована Сашей Колодным. Как-то в самом начале романа Алекса она намекнула, что ему следует больше времени уделять учебе.

– Не беспокойся о Клаудии, – сказала она тогда. – Твоя Клаудия никуда не убежит.

– Что это, Нина?! – Алекс приподнял брови в шутливом удивлении. – Ты, кажется, ревнуешь?

– Прекрати! – резко оборвала она его.

Наверное, она действительно ревновала, однако ей казалось, что она имеет на это право. В конце концов, всю свою жизнь она посвятила ему одному Она так любила их спокойные вечера, когда они вдвоем слушали классическую музыку или обсуждали русскую литературу или историю. Теперь у Алекса вдруг не стало хватать для нее времени. Всеми его свободными вечерами завладела эта нахальная девчонка со смазливым личиком и крепкой молодой грудью.

Между тем Клаудия была с Ниной очень приветлива, и Нина старалась отвечать тем же, хотя подчас ей бывало нелегко сдержать свою неприязнь, которую она испытывала всякий раз при встрече с итальянкой. Спазмы перехватывали ей горло, кровь отливала от лица, а тон, каким она разговаривала с соперницей, становился холодным и враждебным.

Самое неприятное заключалось в том, что Алекс влюбился не только в девчонку; ему пришлась по сердцу вся семья Беневенто. В их доме он проводил гораздо больше времени, чем в своей квартире. Беневенто буквально поглотили его, обращаясь с ним так, как обращались бы с одним из своих. Им удалось дать ему то, чего у Алекса никогда не было, – чувство полноценной семьи.

Незадолго до того, как Алекс уехал учиться в университете, между ним и Ниной произошла серьезная ссора. Приближение этого события Нина предвидела уже давно, однако, когда катастрофа разразилась, она оказалась к ней совершенно не готова. Началось все тревожным летом 1967 года, когда на Ближнем Востоке разгорелась война между Израилем и его соседями. В один из дней Алекс вернулся из школы, проклиная русских на чем свет стоит. Брежнева он готов был задушить своими собственными руками, а Моше Даян, генерал израильской армии, напоминавший черной повязкой на глазу благородного морского разбойника, вызывал у Алекса искреннее восхищение. Нина попыталась объяснить мальчику позицию Советского Союза, однако он крикнул ей что-то обидное и выбежал из дома, громко хлопнув дверью.

Год спустя русские танки вторглись в Чехословакию, и Алекс организовал в студгородке Брауна марш протеста. Этому событию уделили свое внимание две программы телевизионных новостей, и Нина увидела своего Алекса, выступавшего с горячей речью, в которой он обличал “красный империализм” и агитировал толпу против “советской агрессии”. Нине стало так стыдно, что всю ночь ее мучили сильные боли в желудке, однако она не стала обращаться к врачам. Несколько дней подряд она не отвечала на телефонные звонки, боясь, что кто-то может позвонить ей по поводу выступления Алекса на митинге.

Немного успокоившись, Нина решила прибегнуть к новой тактике. Она станет избегать прямых столкновений, призывая на помощь логику и здравый смысл. Когда Алекс приехал погостить на уик-энд, она приготовила для него кофе и, расставляя чашки на кухонном столе, попыталась объяснить происходящее.

– Израиль, – сказала она, – является империалистическим государством, это всем известно. Моше Даян сражался еще против британской армии Восстание в Чехословакии было частью заговора западных держав, и Советская Армия вошла в Прагу по просьбе чешского народа.

Алекс был вне себя от огорчения.

– Как ты можешь так говорить, Нина? Стоит русским свистнуть, как ты тут как тут, с готовностью щелкаешь каблуками! Неужели так трудно подумать своей головой?

Нина почувствовала знакомую резь в животе и опустила на стол свою чашку. Пальцы ее дрожали так, что кофе пролился на стол.

– Значит, Клаудия такого обо мне мнения?

Она сказала это, не подумав, и тут же пожалела о своих словах. В глазах Алекса вспыхнула бешеная ярость.

– Оставь ее в покое, Нина! Это касается только нас двоих – тебя и меня.

Нина не нашлась, что ответить. Она поднялась и вышла из-за стола. В коридоре Алекс догнал ее и крепко обнял за плечи.

– Я очень люблю тебя, Нина, – сказал он. – Я всегда буду любить тебя, но твоя фанатическая преданность кремлевским идолам выводит меня из себя Я не в силах переносить этого больше.

После этого разговора Алекс стал приезжать к ней гораздо реже, но Нина выдержала характер. Ни разу за все годы его учения она не позвонила Клаудии Беневенто, чтобы справиться о здоровье и успехах своего племянника.

* * *

В январе 1971 года в дверь ее квартиры кто-то негромко постучал. Нина как раз пила чай за столиком у окна гостиной, наблюдая за беспорядочной пляской редких снежинок в холодном воздухе. Январский снег всегда напоминал ей о последних днях Тони, и она погружалась в мрачное, подавленное состояние.

Заслышав стук, она встала и быстро пошла к дверям Даже проводя в одиночестве целые дни, она одевалась аккуратно и нарядно, а в тот день на ней было самое лучшее платье в белый горошек с белоснежным крахмальным воротником и черные кожаные туфли.

На пороге стоял молодой человек. На вид ему было не больше тридцати. Одет он был отнюдь не богато: в бежевую куртку из грубой шерсти, протертую на локтях, коричневые брюки из хлопчатобумажной английской ткани и желтые ботинки на толстой подошве. Шея его была замотана толстым вязаным шарфом, на носу криво сидели сильные очки. На неопрятных длинных волосах таяли снежинки.

– Миссис Крамер?

– Да?

– Надеюсь, я не очень вас побеспокоил? – поинтересовался незнакомец, и, прежде чем Нина успела ответить, он уже вошел в прихожую, оставляя на ее ковре мокрые следы. – Мое имя Дэвид Хьюз, я писатель.
[1] [2] [3] [4]