10. Оттянуться на халяву
[1] [2] [3]Теперь эта гиньольная рожа ухмылялась ему в нарядной толпе «Полуподполья». Салют рюмочкой. Бровка, сухонький кузнечик, взлезает на пятнистый лоб. Все путем? АЯ не отвечает на привет. Завхозов что-то цедит кому-то через плечо, явно уж что-то антисемитское.
Вдруг рядом и немного сверху прозвучал веселый ангельский голосок:
– Александр Яковлевич, а меня к вам на сегодняшний вечер прикомандировали, если не возражаете! – Дивно улыбаясь, стояла одна из давешних высоченных девиц. – Меня зовут Ласта.
– Власта? – удивился он чешскому имени.
– Нет, просто Ласта, – смеялась девушка. – Ну, как у тюленя. Вам не нравится?
– Напротив, нравится, даже слишком. Особенно производный глагол.
– Ну, вы все поняли, Александр Яковлевич. – Не без юмора в движениях она на мгновение как бы приластилась к нему, причем ее подбородок скользнул по его лысине.
– Ласта, я ведь вам не в отцы, а почти уже в дедушки гожусь.
Она горячо возразила:
– Может быть, вы как иностранец не знаете, но у Саши Корбаха в нашей стране возраста нет. Ну, идемте в шахту! Все основное там!
Покинув сверкающий зал, они стали спускаться в подземелье, похожее на съемочный павильон какого-нибудь голливудского боевика о закате цивилизации. Стены грубой кладки с торчащими балками и огромными трубами, из которых кое-где что-то сочилось. Пространство пересекали лестницы, на вид как бы полуразрушенные, на самом деле совершенно безопасные. Горы ящиков и мокрых картонных коробок усугубляли атмосферу распада. Временами, однако, вся пещера вспыхивала коловоротом разноцветных кружащихся огней.
– Проверяют свет для «Апофеоза», – пояснила Ласта.
Ноздри улавливали смесь противоречивых запахов: духов и потца, рыгаловки и хорошего кофе. Глаза привыкали. Стало видно, что повсюду стоит молодежь числом не менее двух сотен. Женские головки возвышались над бритыми башками парней. В глубине была освещена уютная пещерка бара. Луч прожектора держал в фокусе полуразвалившуюся пятитонку старых времен. В кузове с откинутыми бортами стояло четверо голых по пояс, тощих, как узники боснийских лагерей, музыкантов; группа «Ум-ум». Вдарили по струнам, мощно заголосили:
Ласта сжала руки на груди: «Я просто обожаю этих мальчиков!»
В этот самый момент Саша Корбах увидел проходящую мимо какого-то гнусного кишечника труб Прекрасную Даму. В первый момент он не сообразил, кто она, хотя и подумал в самом что ни на есть бытовом ключе: годы ее не берут. В следующий момент свет ушел с того уровня пещеры, где шла эта дама, и только тогда он понял, что это Нора.
– Что с вами, Александр Яковлевич? – спросила Ласта.
Тут снова закрутился цветной коловорот, и Нора со своим бесконечно милым и умным лицом замелькала перед ним, как в мультяшке. Забыв про Ласту, он покатился со своего уровня к ней. Коловорот улегся, и в полумраке между столиков они увидели друг друга. За ее спиной стоял спутник, молодой человек с большой гривой светлых волос и в светлом пиджаке, светлый рыцарь национального движения Дима Плетояров. Еще недавно демократическая Москва о нем говорила «фашистская сволочь», а теперь снисходительно опустила эпитет: «Сволочь, конечно, но что-то в нем есть».
Стойкий феномен забывчивости выработался в постсоветской России. Уж чего только не писал вьюнош Плетояров в «Тушинском пульсе» (пульс Вора, что ли?) и в прохановском «На дне»! То нацистскую, то большевистскую ягодицы свои в форточку показывал! Все его знали – высокий, красивый, с очень красным (прямо в масть) ртом. Поговаривали, что жрет какой-то химический состав, но кто его знает, в отклонениях вроде не был замечен, если не считать публикаций, но кто их сейчас читает. Ну, на всякий случай вот одна из них, судите сами.
В третью годовщину крушения совдепа Плетояров напечатал у Проханова статью, в которой путчистов называл декабристами. Увы, сетовал он, и эти оказались далеки от народа! Позволили московской хевре, всем этим полным, половинчатым и четвертичным жидкам, перехватить инициативу. Не решились устроить наш хороший русский Тяньаньмынь. Пытался он тогда, добрый молодец, повлиять на генералов Генштаба, ведь не даром же его называли «росиньолем в.с.» после будоражащих выступлений по телевизору. Ну хорошо, увещевал он, боитесь пролить кровь, пролейте краску! Что за странные фантазии, Дмитрий, морщились генералы. А вот послушайте, ваши превосходительства! В толпу вокруг «Белого дома» засылается агентура. У каждого под курткой пузырь с театральной краской. Взвывают сирены, слышатся фиктивные взрывы, агенты вырывают затычки, кровь бьет ручьями, евреи в панике разбегаются, Ельцина можно брать голыми руками. Генералы хохотали. Странная у тебя башка, Митяй! Вот так и просрали державу!
Все это вспомнилось АЯ в течение нескольких минут, пока пробирался к Норе. Вспомнилось и тут же забылось: какое отношение имеет вся эта русская клиника к нам, к ней и ко мне? Вот и она увидела его, вспыхнула, как бывало вспыхивала в Вашингтоне, в аэропорту, когда встречала. Сашка! Норка! Они сели в углу и положили сцепленные руки на поверхность питейного столика. Ты у меня опять столько времени отняла, паршивка! Четыре года! Четыре года и четыре месяца!
Что тебя сюда занесло? Да мы тут работаем неподалеку. Кто мы? Где? Моя экспедиция. Возле Элисты. Копаем хазарские курганы. А в Москву-то как? Да по старой памяти. Помнишь, ты меня ревновал к Москве? А теперь вот этот Дима. Одобряешь? Да пошел он, этот Дима! Ты лучше о сыне расскажи! О ком? О Филиппе Джазе Корбахе!
Тут она вытащила руки из дружеского сцепления. Накинула шарф на плечи. Белый луч, как назло, уперся в нее, осветив все морщинки, выпятившийся вдруг подбородок, небольшую, но заметную базедочку. Другой луч, желтый, услужливо в этот же момент осветил Плетоярова, танцующего с Ластой; пост-модернистская молодость! Мой сын к тебе никакого отношения не имеет. Неправда!
– Нора, вы уже посекретничали? Можно к вам? – крикнул в вихре ламбады фашиствующий молодчик.
Нора отвернулась от него, ничего не сказав. После короткого размышления АЯ решил нанести своей любимой ответный удар. И сильный удар. Где ты подцепила этого славянского Аполлона? Она расхохоталась именно так, как он ненавидел, по-блядски, подняла на-гора всю свалку ревности. А он интересовался, видишь ли, нашими раскопками, вообще хазарами как возможным коленом Израилевым. Любознательный мальчик. Ах, Норочка, неразумная берклиечка, ты, кажется, не знаешь, кто он такой. Прости, но ты спишь с главным жидомором и всем известным фашистом этой страны.
Подошли и присели запыхавшиеся танцоры. Сразу два колена вздыбились над краем стола: голое принадлежало Ласте, плетояровское было крыто белым денимом. Молодежь вопросительно смотрела на профессионального благотворителя, ждала гостеприимства. АЯ сильно разочаровывал, ничего не предлагал. Нора сидела боком, смотрела на собственную сигарету. Плетояров недоуменно хмыкал. Он, очевидно, во время танца пообещал изящной дылде отменную халяву.
[1] [2] [3]
Добавить комментарий
- Обязательные поля обозначены *.