Прорыв (24)

-- Да-алеко пойдет, -- яростно шепнула мне Вероничка. Она еще что-то рассказывала о Подликине, я ее не слушал: по ступенькам, ведущим на сцену, подымался Иосиф Гур. До приезда Голды "белые кудряшки" заявили Иосифу, что слова ему не дадут: от Гуров уже выступали. А сейчас решили проявить великодушие...

Иосиф поднялся наверх, маленький, квадратный, "бочонок поэзии", по давнему определению Юрия Олеши. Приложил ко лбу огромную темно-багровую кисть руки с торчащим пальцем. Глаз не видно, закрыты рукой. Видны только скорбно опущенные вниз губы. Он хрипел, пожалуй, сильнее, чем всегда. Я едва расслышал. О культуре хрипел Иосиф:

-- ...Архив Михоэлса сбросили на сырой цементный пол... Где музей культуры на идиш? Убивают национальную культуру... -- Советская демагогия! -- гаркнули вдруг за моей спиной. Я вздрогнул, оглянулся. "Тот самый, из клаки..." Широкая, красная харя извозчика из кибуца или партаппаратчика.

-- Ты что, дядя? -- прошипел я удивленным тоном. -- О серьезном говорят, а ты орешь!..

-- Я при вс-стрече с-со знакомыми, -- хрипел-высвистывал Иосиф, -всегда на вопрос, как дела, отвечаю "Кол беседер!"1 Мне и в самом деле суют пенсию, как узнику Сиона. Я не могу брать деньги у нашей маленькой страны! Я в силах работать! Дома же вот уже третий месяц просто нечего... -- он поднес ко рту кулак, прикусил палец, -- нечего кусать... Если б не сыны, -- он замолчал, покачался из стороны в сторону, держась обеими руками за трибуну:

-- Я поэт на языке идиш. Это не специальность в нашем Израиле... Моя специальность -- режиссер театра кукол, а меня хотят сделать ночным сторожем... Три вс-с-сепронизавших качества растлили Израиль. Всеобщая коллективная некомпетентность. Всеобщая коллективная безответственность. Всеобщее коллективное неуважение... Это говорим мы? Это говорят сами израильтяне... Мы пытаемся вырваться из этого кладбища морали и, к своему изумлению, бежим по "запретке", на которой нас выбивают одного за другим. Нынче, вижу, они почти все тут, наши уважаемые убийцы...

-- Советская провокация! -- крикнули из первого ряда. И откуда-то от стены.

Я оглядел кричащих, сжимая руки в кулаки. -- Кто они, наши убийцы? -прохрипело за моей спиной, со сцены. -- Я да! назову их имена...

-- Ты где партбилет оставил на хранение?! -- взбешенно стеганули из президиума. -- В каком райкоме?!

-- И синий ромбик энкаведешника! -- проорали у меня над ухом. -- На Лубянку отнес на временное...

Завершить фразу "клакеру" не удалось. Я двинул ему кулаком между глаз так, что у меня долго болели пальцы. Он вскочил с кресла и бросился меж рядов, вопя изо всех сил:

-- Миштара! Миштара!2

Но полиция по-прежнему топталась возле узких лесенок, боясь отойти от них хоть на шаг: они видели, эти ошеломленные ребята в черных форменных фуражках, что стоит им посторониться, как зал рванет на сцену и затопчет самозванный президиум, сметет со сцены, как мусор. Один из полицейских взглянул в нашу сторону и -- отвернулся...

А "партийное мурло" неслось все быстрее, отдавливая людям ноги и голося: -- Миштара! Миштара! Домчало до прохода и к дверям -- бегом.

Я пришел в себя оттого, что кто-то схватил меня за руки, повторяя высоким голосом:

-- Григорий Цезаревич! Григорий Цезаревич! Что вы делаете?! -- На круглом лице Веронички были смятение и ужас.

-- Больше не буду! -- почему-то сказал я, видя, как побежал к дверям и второй "клакер", из другого ряда: понял, наверное, что пришла пора бежать.

Я не слышал больше слов Иосифа, заметил лишь краем глаза: он покачнулся и, не докончив фразы, стал медленно спускаться по лестнице. Не останавливаясь, ушел из душного зала.

Яша привстал, проводил его встревоженным взглядом, но тут назвали его имя -- отчет мандатной комиссии. Отчет уже не был секретом для многих. Подтвердилось, что, по крайней мере, около ста "делегатов" срочно доставлены из кибуцев и не имеют никакого отношения ни к выборам, ни к иммигрантам из Советского Союза. Более сорока мандатов -- просто аляповатые фальшивки-самоделки. Видать, запас "настоящих" фальшивок оказался недостаточным.

Естественно, отчитаться доктору Гуру не дали, хотя он, как председатель мандатной комиссии, имел право на пятнадцатиминутное выступление. Едва он упомянул о фальшивых мандатах, белые кудряшки закричали, что вопрос о мандатах передан на рассмотрение президиума.

И тогда зал превратился в одну людскую волну, хлынувшую к сцене, как цунами...

Президиум точно смыло. Ни одной души за столом. Откуда-то от дверей белые кудряшки прокричали в микрофон, который не выпускался им из рук, как трофей, что работа съезда прерывается, делегатов просят идти на ужин!

-- ...А назад вход только по мандатам! -- вскричал он фальцетом.

-- По фальшивым?! -- откликнулся зал, как эхо. -- Ганавим!..3 Смэрть за смэрть!.. Око за око!..

Старички в испуге выкатились из зала, крикнув что-то полицейским. И тут произошло неожиданное. Как только руководящий стол опустел, за него немедля уселись полицейские, устало сняв свои черные кепи. Видать, ошибка министра здравоохранения Израиля, бросившего свое кресло на произвол судьбы, была учтена. Яков Гур отнесся к этому благодушно:

-- Пускай посидят, с утра на ногах! -- Затем он шагнул к авансцене и произнес совсем иным тоном:

-- Может быть, я ошибаюсь, но здесь, по-моему, остались подлинные олимы из СССР. Без фальшивых делегатов. Продолжим работу съезда! А они пусть ужинают.

И минуты не прошло, погас свет. Яша протянул руку к микрофону. Микрофон тоже оказался выключенным. Вскоре стало невыносимо душно. Похоже, и вентиляцию выключили, гуманисты. -- Надо избрать президиум, -- сказали из темноты зала. Яша показал на полицейских. -- У нас уже есть президиум.

Раздался хохот, полицейские, не привыкшие еще к новой роли, застеснялись, встали, потянулись к выходу. Начальник стражи старательно запер дверь зрительного зала с противоположной стороны.

И вот мы остались одни, во мраке и страшной духоте. Время от времени кто-либо зажигал спичку; она тут же гасла. Но порой можно было заметить в желтоватом, неверном огне спички лицо говорящего.

Врач из пограничного кибуца в Галилее, один из немногих иммигрантов из России, согласившийся работать с кибуцниками, крепкий бородатый парень говорил:

-- Я спрашиваю моего старика, который почти мой приемный отец. Он прекрасный человек. Почему вы-то едете на съезд, вы в стране почти полвека? Он поднял глаза к небу и ответил: "Я маленькая птичка. Там решили. Вот и еду". И мой старик показал пальцем на небо...

Я тридцать лет слышал в России: "Наверху решили!.. Там сказали!.." Хватит нам советской власти плюс электрификация. -- Минус электрификация!..

Грохнули разом. Какая тут электрификация. Сидим на своей исторической родине в кромешной тьме. Будь это там, на доисторической родине, нас бы быстренько погрузили в "черные вороны". Не дали бы задохнуться... Спасли бы! А тут сидим, задыхаемся вполне добровольно. Демократия!..

Слова просили многие; из Ащдода, из Хайфы, из кибуца. Но вскоре решили не говорить, а действовать. В вонючем, с сернистыми запахами, мраке (слышалось лить чирканье и вспышки спичек, похоже, подожгли сразу целый коробок) избрали новый президиум и подготовительную комиссию Съезда подлинных олим из СССР.

Как только послышался шорох отпираемых дверей, молодые ребята, избранные в президиум, кинулись к сцене и быстро заняли места за столом. Куда провалилось израильское телевиденье? Вот были б кадры!.. Старики пытались выдернуть из-под молодых стулья. Одни из них хватались за спинки стульев, другие -- за ножки обеими руками. Присев и наливаясь кровью, старики кряхтели, как борцы на спортивном ковре. А один из вождей, дядя килограммов на сто двадцать, разогнался и-- с разбега столкнул щуплого паренька на пол. И развалился на отвоеванном стуле, улыбаясь победно... Увы, это был, кажется, единственный успех "совета старейшин". Тогда какой-то налитый жиром и рослый сановник с жестким, неулыбчивым лицом отставного генерала стал вдруг кружиться на месте, затягивая безголосо самую известную и любимую песню Израиля: "Хава! Нагила хава!..", ощупывая всех острым и злым взглядом, пойдут за ним в пляс? Сколько раз удавалась эта копеечная хитрость!.. На этот раз даже "Хава Нагила" не вызвала чувства единения. Тучному хитрецу похлопали в такт иронически. Закружились вместе с ним только белые кудряшки. Партийная присядка не удалась.

Однако у простодушного Ицхака из Ашдода начала было подергиваться нога в такт песне, я шагнул к кудряшкам и, положив ему ладонь на плечо, спросил: "Вам плохо? Вызвать скорую помощь?"

Он кинулся от меня прочь и забегал по сцене, размахивая ручками и с разочарованием глядя на своих коллег, которые не смогли выдернуть из-под нового президиума стулья. Молодые и средних лет парни сидели за столом с красными, напряженными лицами, точно они не за столом восседали, а бежали в штыковую атаку.

Более года назад из ульпана, в котором мы занимались, уволили Пнину, женщину-волонтера; заявили ей гневно: "Вы не снами, вы с ними..." Мы удивлялись, не хотели верить в такое...

Сегодня точно землетрясение колыхнуло Израиль. Зазмеилась в пустыне Негев пропасть-трещина. С одной стороны -- мы, с другой -- они.
[1] [2] [3] [4]