Прорыв (26)

-- В этих ракетах отражается вся Россия-матушка, -- Наум спрятал снимки в планшет. -- Где-то -- уровень японской электроники, а где-то -- работают паяльником, которым примуса чинили... А ведь что учинили, разбойники, при помощи одного лишь паяльника! Левша-а! -- Он замолчал надолго, и я стал глядеть в голубоватые стекла. Мину-ла одна военная база в Синае, другая. 'Песок, огороженный колючей проволокой, -- вот и вся база. Желтые барханы движутся, засыпают крытые зеленые машины, тупорылые "центурионы" с сорванными гусеницами, вокруг которых хлопочут солдаты-ремонтники. У ворот одной из баз несколько офицеров окружило очень высокого темнокожего человека лет сорока, который держал что-то на ладони. Торжественно держал, как дар небес. Я обратил внимание Наума на него. Он сказал, что это солдат-бедуин. Разведка в пустыне....Что у него в руках? Верблюжье дерьмо. -- Что?

-- Ну, может быть, ишачье. Или человечье. Бедуин читает по дерьму, как по книге судеб. Кто прошел, куда, откуда... Следы да дерьмо... Раненые, старики бредут. Может, Яша наш... Египетские командос шныряют. -- Наум снова замолчал, как-то тяжело, скрипнув зубами, а потом заговорил быстро, пригнувшись к коленям и вытягивая гласные, как всегда, когда волновался:

-- Если бы вместо генералов военной разведки, если бы вместо них все-эм распоряжался этот неграмотный бедуин с верблюжьим дерьмом в руках, Израиль бы никогда-а не оказался бы перед войной, -- столь беспечен, заносчив, слеп, попросту глу-уп!.. -- Наум разогнул сутуловатую спину и приткнулся к окну, за которым ветер срывал с барханов желтый песок. Барханы росли на глазах, становясь почти величественными. И не было им конца. Песок заносил узкую дорогу, размозженную танковыми гусеницами. Кое-где работали бульдозеры, скребя шоссе, как в России во время снежных заносов.

Наум продолжал хрипло, глядя вдаль на промелькнувшие рваные шатры бедуинов, на ишаков с поклажей, которых молодые бедуинки в черных и длинных, до земли, платьях вели под уздцы неторопливо, смеясь чему-то, словно никакой войны вокруг них не было и нет.

-- ..Лов злосчастный Бершевский Съезд помнит до последней реплики. Рассказал мне все... Так вот, Гриша, будешь когда-нибудь писать, знай, война Судного дня -- это второе издание Бершевского съезда. И в большом, и в малом... Не веришь? -- Он начал загибать пальцы на руке. -- Алеф! Ты же видишь, Израиль стал, как одна семья. А генералы Шарон и Гонен, от которых столько зависит, всю войну вырывали друг у друга микрофон.. Счеты сводили. Личные, партийные, я знаю, какие? Кончилось тем, что Шарон во гневе послал своего прямого начальника генерала Гонена куда подальше, громогласно послал, по радио... Каково это для страны! Бет' Кому народ дал мандат на руководство войной? Современной ракетной войной? Специалистам? Их послушали?

На моем лице, видно, отразилось нечто вроде недоверия. Во всяком случае, понимание того, что слова Наума -- поэтическая вольность. Гипербола. Это вызвало столь негодующий возглас Наума, что журналист из Ассошиэйтед пресс и его сосед, сидевшие сзади, стали горячо дышать в наши затылки. По счастью, они не понимали по-русски ни слова.

-- Не кривись!.. Итак, бет! Давид Элазар -- начальник штаба армии обороны Израиля. Здесь -- это командующий, знаешь? Командующий предложил нанести превентивный удар. Предлагал дважды или трижды. Голда специалисту руки-ноги спеленала, а, когда он стал рвать и метать, созвала, на всякий случай, всех поговорить. Главного банкира, главного телефониста, главного торговца, словом, всех штатских штафирок. Религиозников, говорят, только не было. Судный день все-таки! Штатские штафирки проголосовали, вслед за бабушкой, -- превентивного удара не наносить, полной мобилизации не объявля-ать. А до войны осталось сто двадцать минут... И вот, идет говорильня. Час идет, два. Наши форты под огнем, танки горят. Израильтяне на Хермоне вырезаны -- Наум вытянул шею. -- Сергуня, наверное, среди них... А Пинхас Сапир разглагольствует в эту самую минуту, что на Сирию нападать не надо, если двинется только Египет... Все стратеги, все Наполеоны! Кому народ давал мандат на руководство войной? Банкирам? Торгашам? Штатским штафиркам? Это и были, фигурально выражаясь, делегаты с фальшивым мандатом... Коллективная некомпетентность, коллективная безответственность... А о чем отец говорил? Об этом и говорил. И что?! Считай, отец -- первая жертва войны Судного дня. -- Наум нервно повел подбородком. -- Да что тебе объяснять? Ты сам был на Бер-шевском Съезде. Сам можешь понять, есть тут общее или нет?

Военный регулировщик отодвигал наш автобус куда-то в сторону. Очередь у переправы -- на час, другой... Наш гид выскочил из автобуса и побежал куда-то -- своих пропихивать. Вслед за ним высыпали остальные. Я тоже спрыгнул со ступенек размяться, поглядеть.

И вдруг увидел зрелище, которое поначалу принял за галлюцинацию.

Давным-давно, когда мой сын был мал и его, как всех детей, еще тянуло к танкам и пушкам, я отправлялся с ним, в дни октябрьских парадов в Москве, к Москворецкому или Крымскому мостам, по которым возвращалась, после военного парада на Красной площади, военная техника. Если по Красной площади она двигалась, чаще всего, колонной по три, здесь, после парада, она тянулась гуськом, задерживаясь во время заторов, и мальчишки могли даже потрогать танки, пушки, ракеты.

И вдруг я увидел знакомое зрелище. Как в Москве -- точь-в-точь. Один за другим тащились, рыча и воняя, советские танки Т-54. "Зилы" на высоких рессорах тянули серебристые ракеты "Земля-воздух". Протрещала танкетка-амфибия. И снова -- ракеты с надписями по-русски: "Внимание! Приводя в готовность..." и т.д.-- полная техническая инструкция.

На какое-то мгновение мне это показалось миражом. Обычным миражом в пустыне.

Пустыня, действительно, была. А миража... нет, миража не было. Шла и шла по желтым пескам Синая, шла часами, громоздясь в заторах, новейшая советская техника, которая, как неизменно пишут в тех газетах, вызывает законную гордость советского народа. Только водители были черноголовыми и нестрижеными.

И я подумал с чувством острой всезаглушающей горечи: зачем все это здесь? В России хлеба нет.

-- Русская это война, -- вдруг произнес Наум. -- Народ спас страну, вопреки своим правителям... Только этого Израилю не хватало. Слушай, ты бы спросил в информационном центре: почему коррам не дают фамилии ребят, которые захватили, скажем, эту технику... Студент техногона Моше Вакс, капитан, который Дова подобрал, сжег всю сирийскую громаду. По сути, спас Израиль. А в газетах -- портрет Голды. -- Он затряс руками. -- Да ведь вопреки, вопреки! Вопреки старухе победили. Вопреки Даяну!.. Вопреки их просчету. Небрежности...

Наш автобус медленно втягивается в поток переправы. Десятиметровые доски настилов на понтонах растереблены, искрошены, а кое-где изломаны танковыми гусеницами. Рядом еще один понтонный мост, пустой, видно, перекрытый, резервный, и еще один, за которым проглядывают, на Горьком озере, большие, застрявшие на много лет морские пароходы. Трещат кинокамеры, щелкают фотоаппараты. Снимают огромные навалы песка, -- линию Бар-Лева, которая, мягко выражаясь, не стала линией Маннергейма: советские гидромониторы размыли проходы для египетских танков в считанные минуты...

Я опускаю фотоаппарат. Горько!.. Израиль не слышал о существовании в СССР гидромониторов, что ли? Да их уже лет пятнадцать показывают в московских короткометражках -- как бешеная струя отламывает угольные пласты. А уж песочек?!

Гид с профессиональным вдохновением рассказывает, какая здесь была грандиозная операция. Корреспонденты подносят свои портативные магнитофоны поближе к нему. Наум слушает, кривя толстые, чуть вывороченные, как у отца, губы.

-- Врет? -- шепчу я.

-- Нет, почему... Он же рассказывает не о том, как сдавали. А как брали назад... Факт -- переправились. Первые тридцать шесть танков на плотах, без мостов. Косыгина насмерть перепугали. Победохом!.. В академиях будут изучать, как генерал Шарон спас Израиль.

В голосе Наума звучала незлая ирония, и я попросил объяснить мне, почему он скривил рот. Ведь это победа. Честная победа! Почему же он о ней так?.. Он умоляюще смотрит на меня: -- Старик, спроси меня что-нибудь полегче!.. Я не настаиваю, жду. Наума, главное, подтолкнуть, "завести", как говорит Дов. Он начнет думать в этом направлении; постепенно его станет распирать от воспоминаний, мыслей, наконец, он схватит собеседника за пуговицу...

-- Старик, дай мне слово, что ты не упомянешь об этом, по крайней мере, пять лет! -- Наум дышит мне в ухо.

Я киваю, улыбаясь ему. Даже ждать не пришлось. Болит душа у Наума, ох, болит!..

-- Мы движемся? -- спрашивает он меня тоном заговорщика. Я гляжу в окно, отвечаю: нет! А вот, вроде, поползли... -- Привезли всю мировую прессу, и то пришлось постоять у обочины. Ты можешь себе представить, какая каша была здесь тогда?! -- восклицает Наум, озираясь на агентство Ассошиэйтед пресс. Но агентство жужжит киноаппаратом, и Наум успокаивается: -- Разборный мост застрял где-то в Синае. Плотов мало. Такое я видел лишь в России в сорок первом году, когда бежали от немцев. Тогда у переправ убивали, переворачивали машины в кюветы... И тут похоже, хотя это вовсе не бегство. Напротив! Все стремятся в Африку. Да заклинило! Как в трамвайной двери, в которую пытаются протолкнуться сразу четверо. Бронетранспортеры сбрасывают с дороги другие военные машины. Гвалт! Русская матерщина! А моста нет, как нет... Я подполз сюда на своем джипе 16-го, танки Шарона еще ранее. Шарон, говорил уже, танки переправляет на плотах! Только 17-го, в три часа дня, навели первую нитку... Ночью тьма египетская, воистину! Единственный свет -- отблеск орудийных залпов. Почему нас не бомбят, не знаю! Видно, у рамзесов еще больший бардак, чем у нас...

Стари-ик! Все познается в сравнении; ты представляешь себе, что было бы с нами, если бы мы вот та-ак форсировали Днепр? Если бы перед нами были не рамзесы, а вермахт? Никакой бы Шарон не спас. "Рама" вызвала бы две сотни "Юнкерсов-87" и все наше железо неделю бы горело и взрывалось. И никуда не спрячешься: пустыня, дюны... Победохом!

Наш автобус, натужно ревя дизелем, взбирается на африканский берег, разворачивается в сторону города Суэц и снова мчит, вот уже второй час, по песчаной и страшной земле: весь африканский берег канала -- точно в оспе. Теснятся круглые площадки с земляными валами -- капониры, в которых стояли, а во многих и стоят советские ракеты всех марок, тысячи ракет, в два-три ряда, плотно. Железный забор... Ракеты прицепляют к "Зилам", к танкам, увозят. Капониры остаются.

Черная оспа -- бич земли в течение веков -- обрела вдруг новую разновидность ракетной оспы.

Я думаю о словах Наума. "Если б перед нами были не "рамзесы"..." Вздыхаю облегченно: -- Слава Богу, что под боком не сама Россия-матушка, а лишь ее привет издалека...

Показываю вздремнувшему было Науму на "ракетную оспу" и, неожиданно для самого себя, улыбаюсь. Наум смотрит на меня выжидающе. Чего я развеселился?

Да мне почему-то вспомнились слова первого секретаря венгерской компартии Яноша Кадара: "Счастье Израилю: он окружен врагами..."

Янош Кадар, действительно, произнес эти ошеломляющие слова. И я слышал их сам в 1969 году, на встрече Кадара с московскими писателями, где он позволил себе так пошутить.
[1] [2] [3] [4]