(Вендровский Давид Ефимович). Наша улица (сборник) (18)

[1] [2] [3] [4]

- Да ты спятил, не иначе! - воскликнул он. - А как ты будешь жить в Москве? Опять "швейцарским подданным", опять зависеть от милости какого-нибудь дворника?

По Марьиной роще соскучился или по пьяному шапочнику в Алексеевском?

- А где это сказано, что я непременно должен жить в Москве? Россия велика.

- Велика-то велика, да не для тебя.

- Нечего говорить. Я лакеем не останусь.

Левитин окончательно потерял терпение.

- Дурак! А если еврей, для того чтобы получить правожительство, покупает у лютеранского пастора свидетельство о переходе в лютеранство, он разве перестает быть евреем? Или же когда еврейская девушка, невинная и чистая как голубка, достает себе желтый билет, чтобы, получив правожительсгво, иметь возможность поступить на высшие женские курсы в Москве или Петербурге, она в самом деле становится проституткой, что ли? Это же вс.е одна формальность! Слыхали вы что-либо подобное? Покинуть Москву, оставить такую должность у самого Гольского только потому, что его гонор, видите ли, не позволяет ему числиться лакеем даже на бумаге! Интеллигентские сентименты! Больше ничего.

Но все доводы Левитина ни к чему не привели.

Звание "дакея", хотя бы только на бумаге, претило мне с самого начала. Каждый раз, когда я натыкался на импозантного Афанасия с его глупым лицом и подстриженными бакенбардами - "котлетами", я вспоминал, что я тоже "лакей". Я постоянно чувствовал на себе ярлык "лакея", словно желтый туз на арестантском халате. Меня и раньше не раз подмывало сбросить с себя свою бумажную ливрею.

Да и блестящей будущности переписка бумаг и подшивка дел мне не сулили. Конечно, постоянные скитания по гря-"- ным углам, подпольная жизнь "швейцарского подданного"

меня изводили и унижали. Но я долго не мог решить, что для меня унизительнее: положение "швейцарского подданного", живущего в Москве по милости пьяных дворников, или звание лакея у либерального адвоката Гольского. Несколько часов, проведенных в полицейском участке, решили мучительный вопрос: не хочу и не могу больше пребывать в подданстве у дворников, не хочу и не могу больше оставаться "лакеем" - пусть даже на бумаге - у либерального адвоката Гольского.

В Америку!

Об Америке много говорили в городах и городках черты оседлости. Мысль о поездке туда давно тлела у меня в голове В Америку уезжали ремесленники, которых было больше, чем требовалось; уезжали люди тяжелого физического труда - биндюжники, носильщики, чернорабочие, которым не к чему было приложить свою силу. За океан ехалм портнихи, чулочницы, "модистки, девушки-бесприданницы, как молодые, так и засидевшиеся, мечтавшие о любви, о семейной жизни; ехали - в меньшем количестве - "приличные люди": мелкие лавочники, обанкротившиеся или полуобанкротившиеся купцы, попавшие в сети ростовщиков домовладельцы и разорившиеся люди, еще не свыкшиеся со своей бедностью и всячески скрывавшие ее. Бежали от безработицы, от бесправия, от погромов...

"Кто только хочет работать, в Америке не пропадет" - так думали многие.

"Приличные люди" видели достоинство Америки в том, что там никакая работа не считается зазорной. Здесь, в родном городе, такой человек скорей умрет с голоду, чем унизит себя физическим трудом, в Америке же все можно.

Молодые парни, не имевшие ни малейшего желания "служить Николке" или же, по примеру отцов, похоронить себя на всю жизнь в грошовых лавчонках, полуинтеллигенты, носившиеся с туманными мыслями о свободе, находили для себя выход в эмиграции.

Люди жили в постоянном ожидании "леттерс", "маниордерс" и "пикчерс" из Америки.

Не писем, не денежных переводов и фотографий, но именно "леперс", "мани-ордерс" и "пикчерс", как называли это в своих письмах их мужья, сыновья и дочери.

Шоп и фектори, бизи и слек, страйк и локаут, босс и форман [Мастерская и фабрика, занятость и безработица, забастовка и локаут, хозяин и мастер (англ.)] - все эти слова были известны в городах и местечках черты оседлости.

В потогонных мастерских Нью-Йорка и Филадельфии, на шахтах Пенсильвании, на сталелитейных заводах Питсбурга, на фермах в Висконсине, на плантациях Калифорнии тяжело трудились десятки тысяч евреев, белорусов, украинцев и поляков, не нашедших себе места в царской России.

Еще раньше, когда я жил в родном городе, мой старший брат, уехавший в Америку потому, что "ненавидел царя", не переставал мне писать, чтобы я выкинул из головы все аттестаты и дипломы и приехал к нему.

"Все, чего ты можешь дождаться от Николки, - это борща с кашей в одной из его казарм, а то и тюрьмы, если тебe захочется сказать свободное слово". "Страна золота" - писал мне брат, - тоже не рай, как некоторые себе представляют: достаточно приходится выбиваться из сил для того, чтобы как-нибудь прожить. Но здесь, по крайней мере, тебе не надо бояться погромов, здесь ты можешь сказать, что тьбе наплевато на самого президента, и никто не упрячет тебя за это в тюрьму".

- Он погубит нас своими письмами! - возмещался отец. - Расписался, герой! Сидит в Америке и показывает кукиш в кармане русскому царю.

То, что в Америке можно плевать на президента, мне очень понравилось, но ехать туда не хотелось. Я слышал, что Гретхен, разбившая мое сердце, уже успела выйти замуж за своего двоюродного брата Джека Винстона с его "фойрничер стор", так на что сдалась мне Америка? Теперь, однако, когда рана, нанесенная моему сердцу Гретхен, по временам только слегка ныла доказательство, что она начала заживать, и, когда я к тому же убедился, что звания выше лакейского в древней столице Российской империи мне не добиться, я решил ехать.

Но как? Где взять денег на дорогу? Брат не был в состоянии дать мне их. "На дорогу до Лондона я постараюсь наскрести для тебя денег, это я как-нибудь осилю. А в Лондоне тебе придется на некоторое время задержаться, поработать и самому накопить денег на дальнейшую дорогу", писал мне брат.

Так и порешили.

Еще в бытность мою в Лодзи я, сидя однажды в "млечарне", где за двадцать грошей можно было получить овсяную похлебку и хлеб с маслом, случайно познакомился с одним "верным человеком". За пятьдесят рублей он брался доставить в Англию целым и невредимым любого со всеми его пожитками.

Зтот самый "верный человек" и повел меня к границе вместе с целым транспортом бесправных людей, без заграничных паспортов и без железнодорожных билетов. Были здесь евреи, поляки, белорусы, парни призывного возраста, женщины и дети, направлявшиеся к своим мужьям и отцам по ту сторону океана.

- Зачем платить за билеты, - говорил "верный человек", - если я могу столковаться с кондуктором за полцепы?

Границу мы переходили в тихую зимнюю ночь.

- Боже милостивый, - шептали женщины, - господь всемогущий, дай нам благополучно добраться ..

Но "верный человек" не нуждался в помощи бога для своих рискованных операций.

- Не бойтесь Идите смело, - успокаивал он толпу - Все обеспечено От начальника до часового на границе...

Да идите же, юворю, смело, как в баню.

Женщины, однако, верили, что с богом оно спокойнее, и не переставали шепотом звать его на помощь

- Замолчите, бабы, тише, хватит вам бормотать! - сердился "верный человек".

Вскоре он нам объявил:

- Поздравляю, мы уже находимся по ту сторону границы. Теперь вы можете галдеть сколько душе угодно, - сказал он, обращаясь к женщинам.

В ту ночь я перешел две границы - границу родины п границу своей юности ..

1912-1960

НА ЧУЖОЙ ЗЕМЛЕ

НА ЧУЖОЙ ЗЕМЛЕ

1

Постучали во входную дверь. Три удара дверным молотком: два быстрых, один за другим, и чуть погодя - третий. Так обычно стучал почтальон.

Не отрываясь от стирки, Малка оглянулась на детей, игравших в уголке на полу, и сказала:

- Эйби, Сэми, подите кто-нибудь откройте дверь. Там почтальон письмо принес.

Она снова склонила голову над лоханью, уголком глаза выжидательно поглядывая на дверь.

Через минуту Эйби, запыхавшись, вбежал в комнату с возгласом:

- Ма, это не почтальон! Это какие-то чужие дяди!

В дверях показались двое: первым вошел приземистый толстый господин с круглым багровым лицом, обрамленным бахромкой седых бакенбардов, которые сходились у него под плотным, гладко выбритым подбородком, придавая ему сходство с шотландским фермером или, скорее, с голландским рыбаком, какими их изображали старинные живописцы. Вслед за толстым господином в комнату бочком втиснулся высокий угловатый еврей с бородкой, в длиннополом сюртуке, в сапогах с мягкими голенищами и в суконном картузе с широкой тульей. С первого взгляда можно было узнать в нем "чужака", который только что приехал из какого-нибудь литовского местечка.

При виде двух посторонних мужчин Малка быстро откинула упавшие на лицо волосы, вытерла кое-как о передник распаренные мокрые руки и, крикнув: "Тише, дети!" - больше по привычке, потому что дети, разинув рты, молча глазели на чужих "дядей", - бросилась к газовому рожку.

Прибавила огня, всмотрелась во второго посетителя и, всплеснув руками, радостно воскликнула:

- Боже мой, да это же дядя Хаим! Дядя Хаим приехал!
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.