За правое дело (Книга 1) (28)

Едва грохот бомбёжки возрастал, приближался, все замолкали, старухи крестились...

Но когда хоть на минуту стихало грохотанье, возникали разговоры и иногда слышался смех, тот ни с чем несравнимый смех русского человека, могущего с чудесной простотой вдруг посмеяться в горький и страшный час своей судьбы.

- Гляди-ка на Макееву старуху, - говорила соседке широколицая женщина, сидевшая на тюке - До войны всем во дворе уши прожужжала: "Зачем мне в восемьдесят лет на свете жить, хоть бы смерть скорее". А только бомбить начал, я смотрю, она впереди всех в подвал чешет, и я от неё отстала!

- Ой, - сказала соседка, - как ударили бомбы, я сомлела, бежать хочу, а ноги затряслись, а потом как кинусь и над головой фанерку держу, я как раз зелёный лук на ней крошила, от самолётов фанеркой прикрылась

- Да, пропало моё барахло, - сказала широколицая, - только я кушетку перебила, покрыла кретоном, все в минуту, как только сама успела выскочить.

- Да чего уж про барахло говорить, живые люди в огне горят. Что проклятый делает, паразит, каторжанин.

И хотя, казалось, никто не выходил из подвала и долгое время никто новый в убежище не входил, каким то удивительным образом становилось известным всё, что делалось в небе и на земле: где горит дом, с какой стороны налетают новые бомбардировщики, куда упал подбитый зенитчиками немецкий самолёт.

Военный, стоявший на верхних ступенях лестницы, у входа в подвал, крикнул:

- С Тракторного слышно пулемётную стрельбу! Второй военный спросил:

- Может, зенитные по самолетам бьют?

- Нет, наземный бой, - ответил первый и вновь прислушался. - Да вот, пожалуйста, ясно слышно, и миномёты, разрывы, артминогонь. Ясно! Слышишь?

Но новая волна немецких самолётов потопила все звуки грохотом разрывов.

- О господи, - промолвила женщина в шубе, - хоть бы какой-нибудь конец...

Военный сказал товарищу:

- Пошли, а то накроют нас в подвале, как мышей? Софья Осиповна, вдруг наклонившись к Александре Владимировне, поцеловала её в щёку, поднялась и, накинув на плечи шинель, сказала:

- Я тоже пойду, может быть, доберусь до своего госпиталя. Вот только сверну папироску.

- Иди, иди, Сонюшка, - сказала Александра Владимировна и, торопливо отстегнув под пальто брошку, стала прикалывать её к гимнастёрке Софьи Осиповны. - Пусть будет с тобой, - тихо произнесла она. - Помнишь, я тогда жила у Ани, она мне подарила две эмалевые фиалочки, как раз в ту весну, когда я замуж вышла..

И мелькнувшее воспоминание о далёкой весне, о юности было странно трогательно и мучительно печально в этом темном подвале.

Они молча обнялись и поцеловались, и прямой взгляд, которым они посмотрели друг другу в глаза, подтвердил, что близкие люди расстаются, быть может, надолго, а быть может - навсегда.

Софья Осиповна пошла к выходу.

Александра Владимировна, привстав с места, нахмурив брови, пристально глядела на широкие плечи Софьи Осиновны, пока она была видна в полумраке, ощутив с удивительной ясностью, что уж никогда в жизни не увидит своего друга.

35

Евгению Николаевну бомбёжка застала на набережной. Удар поразил землю, и ей показалось, что Хользунов, глядевший бронзовыми глазами в небо, вздрогнул и шагнул с гранитного пьедестала. Снова ударил гром от земли в небо, вселенная пошатнулась, и угловое здание, где находился знакомый галантерейный магазин, задымившись струями и облаками известковой пыли, поползло на мостовую. Тёплый и плотный удар воздуха толкнул ее в грудь. На разные голоса закричали люди на набережной, побежали... Двое военных легли на клумбу, и один из них закричал:

- Ложись, дура, убьёт...

Матери хватали детей из колясок и бежали, одни к реке, другие от реки... Странное спокойствие овладело Женей - она ясно видела всё вокруг рушащиеся дома, короткое, геометрически прямое пламя взрывов, чёрный и жёлтый дым, она слышала торжествующий визг стремящихся к земле бомб, видела толпу, заметавшуюся по пристаням, бросившуюся к паромам и лодкам...

Но всё это воспринималось ею, словно глаза ее и сердце были погружены в воду и она наблюдала бушующий мир, глядя вверх со дна тихого и глубокого пруда.

Парень с полевой сумкой на плече, бежавший мимо неё через улицу, упал, и его зеленая фуражка покатилась к тем воротам, к которым он хотел добежать. Он лишь мелькнул перед глазами Жени, и тотчас она забыла о нём.

Она видела другого парня, бежавшего по улице с жёлтым чемоданом - движения его были мягкие, хищные, словно он бежал лапами, а не человеческими ногами. Она видела, как красноармейцы выносили из огня раненую женщину. Потом, вспоминая пережитое, она поняла, что время спуталось в ее мозгу - человека с полевой сумкой она видела не в первые часы, а на третий день бомбёжки. У неё было странное ощущение - будто чьё то слово перенесло её в пору величественных и мрачных потрясений прошедших веков.
[1] [2] [3] [4]