38
[1] [2]– Портье мне сказал – какое-то важное заседание…
– Харакири. Ты не понимаешь? Сейчас объясню. Собрались депутаты, сенаторы. Выступил Лаваль… У него, куколка, всегда белый галстук… А потом… Потом мы покончили жизнь самоубийством. Ты не веришь? Честное слово! Объявили себя мертвыми и зааплодировали. Пятьсот шестьдесят девять трупов. Восемьдесят нахалов. Вот и все. Теперь рядом с тобой призрак Тесса, его тень. – Он икнул и виновато добавил: – Не нужно было мне пить столько шампанского. Впрочем, теперь все равно, акт о смерти составлен…
Женщине хотелось спать; она все же пересилила сон и вежливо сказала:
– Зачем огорчаться? Когда немцы уберутся из Парижа, мы заживем по-прежнему. Ты сам говорил, что ты молод душой… Ты…
Она зевнула в руку и прошептала: «Ты – настоящий любовник».
Тесса покачал головой.
– Нет. Это все было… А теперь!.. Я люблю ясность, логику. Я тебе скажу откровенно, кто я. Клоп. Старый клоп в щели.
Он встал и нетвердой походкой пошел к умывальнику.
Фуже вышел из казино сильно возбужденный. Он размахивал руками, что-то бормотал: разговаривал с невидимыми слушателями. Презренные трусы похоронили республику. За что умирали герои Вальми? За что дрались «пуалю» Вердена? Позор, граждане, позор! Весь мир брезгливо отвернется от Франции, которая лижет Гитлеру сапоги.
Конечно, Фуже протестовал. Но ему не дали сказать правду. Он идет в гостиницу. Сейчас – обед. Официант принесет суп. Потом Фуже должен спать. Мирный быт после происшедшего казался несносным. Фуже жаждал мученичества, свиста бомб, гильотины. А эти сидят на террасах кафе и пьют вермут…
Всю ночь он шагал по комнате, не думая ни о Мари-Луиз, ни о сыновьях; задыхался от возмущения. Он попал в Кобленц. Да, Виши – это Кобленц. И кто во главе изменников? Если бы Лаваль… Все знают, что Лаваль – продажная тварь, жадный оверньяк с физиономией конокрада. Да и Тесса его не удивил. Тесса – потаскуха, лишь бы его кормили… Но во главе предателей – солдат республики, старый маршал. Опозорена навек армия. Опозорены и седины. Кому теперь верить? Все заплевано, промотано, пропито – на террасах кафе: и слава и простая порядочность.
Завтра будут кричать: «Да здравствуют спасители Франции, великодушные боши!» Будут пресмыкаться перед пруссаками. Пожалуй, Геринга объявят Жанной д'Арк. И не смешно – отвратительно.
Кому говорил это Фуже? Бабочкам на обоях? Мутному отображению в длинном зеркале? Рассвету?
В девять часов утра постучали. На полицейских были люстриновые пиджачки. Один сказал:
– Предписание об обыске.
Фуже усмехнулся:
– Покажите. А почему оно не по-немецки? Учитесь немецкому языку, господа! Довольно переводов! Я люблю оригиналы. Впрочем, не смущайтесь. Вы ведь не защищали Вердена… (Фуже расчесал бороду, надел шляпу.) Я готов… И да здравствует республика!
На площадке лестницы он увидел Тесса, который успел побриться и позавтракать. Тесса спешил на заседание совета адвокатов. Увидав арестованного, он отвернулся. Лицо у Тесса было строгое, торжественное, как на похоронах. А Фуже шел вниз и ругался: «Дерьмо, господа, дерьмо!..»