13
13
Полк, где находился Мишо, отправили в Гавр. И Мишо всполошился: в Финляндию!..
Москва была для Мишо порукой, что его жизнь не напрасна, что счастье не только слово. Все, что делалось там, было таинственным и в то же время знакомым, близким, своим. Он блаженно улыбался, когда по радио рассказывали о цитрусовых рощах Абхазии. Он следил за тем, как строят московское метро, как будто это строили его дом. Говорил: «В Брюсселе наши пианисты получили на конкурсе первую премию», и слово «наши» у него выходило естественным. Как-то он сказал Дениз: «Там и цветы за нас, да, да, обыкновенные цветы, ромашки или колокольчики…» Когда становилось невтерпеж, он разглядывал карту Советского Союза; огромное зеленое пространство успокаивало. Даже при последнем свидании с Дениз он спросил: «Как выставка в Москве?..» Он видел этот далекий город, будто прожил в нем десятки лет. За него готов был умереть. Не он один… И его приподымала общность веры: вокруг сотни солдат думают так же. Да и в других полках. Это было тайным братством миллионов.
И вот ветер ходит по широким улицам Гавра, рвет занавески, опрокидывает щиты с рекламами, кружит прохожих. Кричат портовые сирены. Скрежещут зубами лебедки. День и ночь идет работа. Говорят об экспедиционном корпусе…
Мишо отводит в сторону то одного, то другого солдата. Он не знает, кто коммунист. Но есть множество примет: вздыхает, что нет «Юма», потешается над благородством Виара, говорит о Торезе: «Наш Морис». Мишо шепчет:
– Если пошлют против русских, мы должны отказаться. Скрыть они не смогут, вся страна узнает…
– Не знаю… Что другие скажут? Ведь это не выборы, здесь пахнет расстрелом…
Мишо любили за смелый язык, за веселость; когда он срезывал сержанта, поддерживали. Но другое дело – бунтовать… Мишо и сам не знает, что скажут солдаты. Он уговаривает, объясняет; вдохновенно рассказывает о большом северном городе, за который сражаются русские, – там широкая река, в дворцах – рабочие, там жил Ленин… Он ругает наемников, готовых оголить фронт. Он с каждым говорит по-другому, говорит волнуясь, торопясь – могут завтра отправить…
Узнав, что его полк входит в экспедиционный корпус, полковник Керье потерял сон. По ночам он раскладывал пасьянсы. Это был вспыльчивый, слабохарактерный человек. На войне он показал себя храбрым, получил два креста; был равнодушен к смерти, но жизни боялся, боялся начальства, хитрой сети политики, доносов, уличных демонстраций.
Всю зиму полк простоял в Пикардии. Керье решил рыть укрепления: нельзя оставлять людей без дела. Но генерал Пикар разнес его: «Кто вас просил вызывать панику? Они не могут прийти сюда. Вы наслушались пораженцев…»
Керье перепугался – кто их поймет? Все это – политика… Он приказал прекратить работы, заявил: «Укрепления ни к чему – только пораженцы могут думать, что немцы придут сюда».
Теперь говорят о Финляндии. Неизвестно, что скажут солдаты. А там начнут брататься с русскими. И кто это придумал?.. Всегда говорили: один враг лучше двух. Как можно победить Россию?.. Даже Наполеон там завяз… Неужели Гамелен допустит?.. Впрочем, и Гамелен бессилен: все решают политики…
И полковник в отчаянии отбросил карты: пасьянс снова не вышел, не хватало двух валетов. В шестой раз!.. Значит – конец!
А Мишо говорил товарищам:
– Видали границу? Укреплений нет. Людей снимают. Хотят воевать с русскими. А сюда пустят гитлеровцев. Вот их война!
Тусклая лампочка едва освещала лица. На беленой стене бились длинные тени. Напрасно хотел Мишо понять, что означает молчание. Разные люди – слесарь из Аньер, кажется, коммунист; крестьянин – говорит, что у него хороший дом; коммивояжер – продавал швейные машины; носильщик; мясник; почтовый служащий. О чем они думают?
Развязка наступила неожиданно. Должен был приехать Пикар. Выстроили две роты. Керье стоял понурый, не глядел на солдат. Вдруг сзади крикнули:
– Куда везут?..
Полковник покраснел, вытер платком лицо.
– Кто кричит?
– Все!..
Керье растерялся. Он не грозил, не пробовал уговаривать. У солдат отобрали винтовки. Говорили, будто отдадут всех под суд. Ночью люди не спали: припоминали детство, мирную жизнь, семью.
Допрашивали – кто зачинщик? У всех было в голове: «Мишо». Но никто не назвал его. А над городом металась мартовская буря.
На следующий день Пикар сказал полковнику:
– Придется трех-четырех расстрелять – для острастки.
Тогда Керье закричал:
– Вы понимаете, что это значит? Они нас убьют!..
Он тотчас опомнился, покорно опустил голову: ждал – «под суд». Ему казалось, что зачинщик он.
А Пикар, отвернувшись, барабанил по грязному стеклу. Он забыл, что рядом стоит подчиненный. Он повторял себе: Марна, Верден… Все в прошлом. Разве это армия? Орда, сброд! Сколько раз он говорил Бретейлю: «Осторожно, это не пройдет даром…» Конечно, северная кампания могла бы поднять дух. Но радикалы, как всегда, колеблются. А среди солдат много коммунистов. Что же делать дальше?.. Против немцев не пойдут офицеры. Честнее сразу сказать: сдаюсь. Еще целы не только фигуры – пешки; но партия проиграна.
Он поглядел в окно. Люди обступили газетчика. Ветер вырвал листы и погнал их по длинной прямой улице.
– «Ла вуа нувель»!.. Последнее издание!.. Слухи о переговорах между Хельсинки и Москвой!..