ИЮНЬ-92
[1] [2] [3] [4]22 мая Насер дает команду закрыть Тиранский пролив. В Израиле рассматривают этот акт как “casus belli”.
В политической верхушке Израиля идет острая борьба. Генералы жмут на правительство. Военная разведка доказывает, что если Израиль не отреагирует на закрытие пролива, то арабы истолкуют это как слабость, как “прекрасную возможность нанести удар по Израилю”. 25 мая начальник оперативного отдела Генерального штаба Эзер Вейиман выражается более определенно: “У нас нет выбора — мы должны атаковать сегодня, крайний срок начала операции — завтра утром”. Однако премьер-министр Леви Эшкол колеблется, выжидает, просчитывает разные варианты.
Ночью 27 мая советский посол Д. С. Чувахин разбудил Эшкола и вручил ему послание А. Н. Косыгина. Советский Союз настоятельно рекомендовал Израилю принять все меры к недопущению военного конфликта. Эшкол выразил готовность в любое время и в любом месте встретиться с советскими руководителями и лично рассказать им о положении дел. Состоялся и ночной визит советского посла в Каире к Насеру. Москва советовала египетскому президенту не провоцировать военное столкновение с Израилем.
В последствии Чувахин, ссылаясь на Громыко, писал, что в Москве решили принять Эшкола. Но стали согласовывать с арабами. Каир не возражал. Дамаск же был категорически против. И Москва уступила Дамаску. Вернувшись в Москву, Чувахин, как он писал в 1994 году, сказал Громыко, что отказ принять Эшкола был “большой политической ошибкой”. Министр с ним согласился.
“Было видно, — заключает посол, — что министр признал ошибку советской дипломатии в данном вопросе, хотя прямо этого и не сказал. Чувствовалось, что он досадовал на самого себя за то, что не настоял на необходимости выполнить принятое решение, несмотря на отрицательную реакцию сирийских руководителей”.
Возможно, так оно и было. Но, наблюдая в 1967 году с близкого расстояния за реакцией советского руководства на Шестидневную войну, разговаривая позже на эту тему с Громыко и многими высокопоставленными сотрудниками МИДа, я не чувствовал никакой досады. Впрочем, если есть тайная дипломатия, почему не быть тайным ошибкам…
Насколько я могу догадываться, очередная война на Ближнем Востоке не входила в намерения Москвы. Хотя она иногда и раздувала тлеющие уголья. В принципе Москва “лишь” стремилась использовать возникший кризис для укрепления своего влияния и присутствия в регионе. Но сход лавины уже начался, и остановить его было невозможно.
1 июня министром обороны Израиля назначается Моше Даян.[12] Это означало, что колебания кончаются. На заседании правительства Даян так изложил свою позицию:
“Вероятная альтернатива — египтяне нападут первыми, но тогда мы в проигрыше… Плевать мы на них хотели. В таком положении это просто глупость — сидеть и ждать! Если мы будем ждать еще 7-10 дней, это обернется тысячами погибших. Ждать сейчас просто неразумно. Я предпочитаю начать первым”.
5 июня в 7.46 утра израильская авиация нанесла превентивный удар. Атака продолжалась три часа. Было сделано 500 боевых вылетов. Уничтожено 309 египетских самолетов из 340. К вечеру были разгромлены ВВС Иордании и Сирии. Всего за два дня израильтяне уничтожили 416 арабских самолетов, из них 393 — на аэродромах. ВВС Израиля потеряли 26 машин. Через шесть дней все было кончено. Израиль овладел Синайским полуостровом, Западным берегом реки Иордан и Голанскими высотами. Разделенный прежде Иерусалим оказался весь под властью Израиля.
В эти драматические дни я с коллегами из международного отдела ЦК КПСС находился под Москвой на “даче Горького”. Выполняли очередное задание. Помню, что по всяким “голосам” слушали заседание Совета Безопасности.
Отношение к происходящему на Ближнем Востоке было двойственным. С одной стороны, мы понимали, что война, которую начал Израиль, спровоцирована арабами. Симпатии многих из нас принадлежали Израилю. Но была и другая сторона. Египтяне были нами вооружены, нами обучены, — и сразу потерпели сокрушительное поражение. И мы испытывали тяжелое чувство, которое мешало правильно оценить победу Израиля. Такое было ощущение, будто тебе закатили оплеуху. В нашей команде это чувство все-таки компенсировалось тем, что мы понимали суть происходящего. Но в целом “народ” воспринимал поражение арабов как наше собственное поражение.
Через три года мне пришлось участвовать— в подготовке отчетного доклада к XXIV съезду партии. Там, в международном разделе, естественно, присутствовал и ближневосточный сюжет. Молодые мы тогда были, энергия била через край. И в порядке хохмы соорудили параллельный текст — в стихах. На мою долю выпала как раз Шестидневная война. Вот что получилось.
Но вернемся в год 1967-й. 10 июня советское посольство в Тель-Авиве получило из Москвы ноту о разрыве дипломатических отношений с Израилем. В этот же день нота была вручена А. Эбану. Министр выразил сожаление. 16 июня сотрудники посольства отплыли из Хайфы на теплоходе “Феликс Дзержинский”.
19 июня Израиль заявил о готовности вернуть Синай и Голаны в обмен на мирный договор и демилитаризацию указанных районов. Арабский ответ прозвучал 1 сентября из Хартума: Главы арабских государств приняли резолюцию, которую можно назвать “Три “нет””: “нет” переговорам с Израилем, “нет” признанию Израиля, “нет” миру с Израилем. Началась новая полоса конфронтации, политических маневров, дипломатических хитросплетений. Началась подготовка к реваншу.
Выборы — выборами, юбилеи — юбилеями, а дела посольские шли своим чередом. Среди этих дел на передний край выдвигались дела консульские. Если политические структуры посольства работают на Москву, снабжая ее информацией и — при необходимости — давая ненавязчивые советы, то консульство обращено прежде всего к гражданам “страны пребывания”. Продукция консульства — не информация, не бумаги для начальства, а услуги населению (визы прежде всего, вопросы гражданства, пенсий, помощь соотечественникам в нештатных ситуациях). И от того, как работает консульство, каково качество услуг, как ведут себя консульские работники, тысячи людей судят о России, о наших порядках, о степени бюрократизации, коррумпированности государственного аппарата. Консульство, открытое для людей, играет политическую роль ничуть не меньшую, чем собственно посольство. А, может быть, и большую, но — другую.
С этой точки зрения нам похвастаться было нечем. Отсутствие надлежащих помещений, нехватка консульских работников, примитивное техническое обеспечение порождали огромные очереди со всеми присущими им прелестями (например, бойко шла торговля местами в очереди).
Другая проблема — визы стоили дорого. Что порождало недовольство и протесты вплоть до запросов в кнессете.
“Депутат кнессета Эфраим Гур, — сообщала своим читателям газета “Новости недели”, — обратился к министру иностранных дел с запросом относительно непропорционально высокой суммы, взимаемой за посещение Российской Федерации. По утверждению Гура, ни в одном государстве мира российское консульство не взимает такого большого консульского сбора. Десятки тысяч израильтян, среди которых репатрианты, оставившие в России родственников и близких, затрудняются выплачивать этот импровизированный налог”.
Гур был прав. Но тут я стоял непоколебимо. По той причине, что МИД практически не финансировал посольство. Мы жили как бы на хозрасчете. За счет тех денег, которые израильтяне оставляли в консульстве. Больше того. По указанию МИДа мы были вынуждены направлять значительные суммы другим посольствам, которые не располагали таким источником доходов. Сопротивлялись, но направляли. Как видите, формула Лившица “Надо делиться!” применялась задолго до того, как ее придумал Лившиц.
Впрочем, если взять за базу минимальную зарплату, то расценки израильского посольства в Москве значительно превышают уровень российских сборов в Израиле. Тем более, что мы даем визы гораздо быстрее, чем израильтяне. Этим успокаивали совесть.
[1] [2] [3] [4]
Добавить комментарий
- Обязательные поля обозначены *.