XVIII. Музыкальный фестиваль (2)

После этого Фоллом слушала игру Хироко тихо, но ее пальцы спазматически двигались, как будто перебирая предметы, размещенные на инструменте.

Завершал концерт пожилой мужчина, инструмент которого имел изрезанные края и висел у него на плечах. Он сжимал и растягивал его, а одна его рука при этом бегала по рядам белых и темных предметов, размещенных на одном краю, вдавливая их вниз.

Тревиз решил, что это звучит особенно утомительно, почти варварски и неприятно напоминает лай собак с Авроры. Не то, чтобы эти звуки походили на лай, но чувства, которые они вызывали, были схожи. Блисс выглядела так, будто ей очень хочется закрыть уши руками, а Пилорат молча хмурился. Только Фоллом, казалось, наслаждается, притопывая ногой, и Тревиз, заметивший это, к своему удивлению понял, что музыка гармонирует с этим притопыванием.

Наконец, все кончилось и разразилась целая буря свиста, среди которого отчетливо выделялись трели Фоллом.

Затем собравшиеся разбились на небольшие беседующие группы и стало так же шумно, как было за обедом. Исполнители, игравшие в концерте, стояли в передней части зала, говоря с людьми, которые подошли поблагодарить их.

Фоллом освободилась от хватки Блисс и подбежала к Хироко.

– Хироко, – воскликнула она, запыхавшись, – дай мне посмотреть…

– Что, дорогая? – спросила Хироко.

– Ту вещь, которой ты делала музыку.

– О! – Хироко рассмеялась. – Это флейта, маленькая.

– Можно я посмотрю ее?

– Хорошо. – Хироко открыла ящик и вынула инструмент. Он состоял из трех частей, но она быстро собрала их и протянула Фоллом, так что мундштук оказался возле ее губ. – А теперь дунь сюда, – сказала она.

– Я знаю, знаю, – нетерпеливо ответила Фоллом, потянувшись за флейтой.

Хироко машинально отдернула ее и подняла повыше.

– Дуй, но руками не трогай.

Фоллом разочарованно посмотрела на нее.

– Можно мне просто взглянуть? Я не буду ее трогать.

– Конечно, дорогая.

Она вновь протянула флейту, и Фоллом нетерпеливо уставилась на нее.

А потом флуоресцентные огни в комнате слегка потускнели, и все услышали неуверенную и дрожащую ноту.

От удивления Хироко едва не уронила флейту, а Фоллом воскликнула:

– Я сделала это! Сделала! Джемби говорил, что однажды я смогу сделать это.

– Это ты издала звук? – спросила Хироко.

– Да, я. Это я.

– Но как ты сделала это?

Вмешалась Блисс, красная от смущения:

– Извини, Хироко, я сейчас уведу ее.

– Нет, – воспротивилась та. – Я хочу, чтобы она сделала это снова.

Несколько ближайших альфанцев собрались посмотреть. Фоллом нахмурила брови, как будто напрягшись. Освещение пригасло больше, чем в первый раз, и снова послышалась нота, на этот раз чистая и ровная. Потом она стала меняться по мере того как металлические предметы, размещенные вдоль флейты, задвигались, ставя аккорды.

– Это немного отличается от …… – сказала Фоллом, слегка запыхавшись, как будто это ее дыхание оживило флейту, а не поток воздуха.

Пилорат прошептал Тревизу: «Она получает энергию от электрических цепей, подходящих к лампам».

– Попробуй еще раз, – предложила Хироко сдавленным голосом.

Фоллом закрыла глаза. Теперь нота была нежнее и устойчивее. Флейта играла сама, без бегающих по ней пальцев, управляемая энергией, которую преобразовывали неразвитые доли мозга Фоллом. Ноты, которые сначала звучали разрозненно, теперь объединились в музыкальный ряд, и все, находившиеся в зале, собрались вокруг Хироко и Фоллом. Хироко осторожно держала флейту большими и указательными пальцами каждой руки, а Фоллом, закрыв глаза, управляла движением воздуха и нажимала на клавиши.

– Это кусок, который я играла, – прошептала Хироко.

– Я запомнила его, – сказала Фоллом, кивая головой и стараясь не сбиться.

– Ты не спутала ни одной ноты, – сказала Хироко, когда все кончилось.

– Но это неправильно, Хироко. Ты играла не так.

– Фоллом! – сказала Блисс. – Это невежливо. Ты не должна…

– Пожалуйста, не вмешивайся, – властно сказала Хироко. – Почему это неправильно?

– Потому что я могу играть это по-другому.

– Тогда покажи мне.

Фоллом заиграла снова, но более сложным образом, как будто силы, нажимавшие на клавиши, делали это быстрее и тщательнее, чем прежде. Музыка была более сложной и бесконечно эмоциональной. Хироко стояла замерев, а в зале не было слышно больше ни звука.

Даже после того, как Фоллом закончила, все молчали, пока Хироко глубоко вздохнула и сказала:

– Маленькая, ты играла когда-нибудь прежде?

– Нет, – ответила Фоллом, – до этого я могла пользоваться только моими пальцами, а пальцами я так сделать не могу. – Она помолчала и добавила безо всякого хвастовства: – Никто не может.

– Можешь ты сыграть что-нибудь еще?

– Я могу что-нибудь придумать.

– Ты хочешь сказать – сымпровизировать?

Фоллом нахмурилась на этом слове и посмотрела на Блисс. Та кивнула, и Фоллом ответила:

– Да.

– Пожалуйста, сделай это, – попросила Хироко.

Фоллом задумалась на минуту или две, затем медленно начала очень простую последовательность нот, звучавшую почти мечтательно. Флуоресцентные лампы становились тусклее и ярче по мере того как поступление энергии уменьшалось или увеличивалось. Никто, казалось, не замечал, что это не случайность, а вызвано музыкой, как будто призрачные духи электричества повиновались диктату звуковых волн.

Потом комбинация нот повторилась чуть более громко, став чуть более сложнее и продолжала варьировать не теряя ясно слышимой основной темы, становясь более резкой и возбуждающей. Под конец накал понизился более резко, чем возрастал, вернув слушателей на землю, но оставив чувство, что они все еще высоко в небе.

Зал взорвался одобрительным ревом, и даже Тревиз, обычно признававший совершенно иной вид музыки, печально подумал: «Больше я никогда этого не услышу».

Когда все с большой неохотой утихомирились, Хироко протянула флейту Фоллом.

– Возьми, это твое!

Фоллом потянулась за ней, но Блисс перехватила протянутую руку ребенка и сказала:

– Мы не можем взять ее, Хироко. Это ценный инструмент.

– У меня есть другой, Блисс. Он не такой хороший, но так и должно быть. Этот инструмент принадлежит тому, кто играет лучше. Я никогда не слышала такой музыки и не могу владеть инструментом, если не использую всех его тональностей. Зато теперь я знаю, как может играть флейта, если не касаться ее.

Фоллом взяла флейту и, с выражением глубокого удовлетворения, прижала к груди.

83

Каждая из комнат их жилища освещалась одной флуоресцентной лампой. Третья была в сарае. Свет был тусклый, и читать при нем было бы неудобно, но по крайней мере комнаты были не темными.

Однако сейчас они задержались снаружи. Небо было полно звезд и это всегда поражало уроженцев Терминуса, где ночное небо было почти беззвездным и где слабо просматривались только облака Галактики.

Хироко провожала их домой, боясь, что они могут заблудиться в темноте. Всю дорогу она держала Фоллом за руку, а затем, выключив свет, вышла с ней наружу, по-прежнему не отпуская ребенка.

Блисс сделала еще одну попытку, поскольку ей было ясно, что Хироко испытывает противоречивые чувства.

– В самом деле, Хироко, мы не можем взять твою флейту.

– Нет, Фоллом должна иметь ее. – Впрочем, казалось, что она почти убеждена.

Тревиз продолжал смотреть на звезды. Ночь была совершенно темной, и темноту едва разгоняли огни в их комнатах, а также крошечные искры других домов где-то вдалеке.

– Хироко, – сказал он, – ты видишь эту яркую звезду? Как вы называете ее?

Хироко рассеянно взглянула и ответила без особого интереса.

– Это Спутник.

– Почему она названа так?

– Каждые восемь стандартных лет она совершает оборот вокруг нашего Солнца. В это время года это вечерняя звезда, но ее можно увидеть и днем, когда она висит над горизонтом.

Хорошо, подумал Тревиз. Она не полный невежа в астрономии.

– А ты знаешь, – сказал он, – что Альфа имеет и другой спутник, очень маленький и тусклый, который гораздо дальше, чем эта яркая звезда? Его нельзя увидеть без телескопа. (Сам он его не видел, но в памяти корабельного компьютера имелась информация о нем).

– Нам говорили об этом в школе, – равнодушно ответила она.

– А что ты скажешь об этом? Видишь шесть звезд, вытянутых ломаной линией?

– Это Кассиопея, – сказала Хироко.

– В самом деле? Какая из них?

– Все вместе. Весь зигзаг. Это Кассиопея.

– А почему это названо так?

– Не знаю. Мне ничего не известно об астрономии, уважаемый Тревиз.

– Видишь самую нижнюю звезду зигзага, ту, что ярче других звезд? Как она называется?
[1] [2] [3]