XIII. Робот-телепат (1)

– Избавьте меня. Я признаю вашу гениальность. Но я еще не обедал. Вы понимаете?

– Ну, что ж, – резко ответила Василия, – прикажите подать обед и пригласите меня пообедать с вами.

Амадейро хмуро поднял руку и сделал быстрый жест. Роботы сразу же принялись за работу.

– Я видимо, играла с рисунком связей для Жискара и приходила к отцу показать рисунки. Он качал головой, смеялся и говорил: «Если ты добавишь это в мозг Жискара, бедняга больше не сможет говорить, и ему будет больно». Я помню, спрашивала, может ли Жискар чувствовать боль, и отец говорил: «Мы не знаем, что он будет чувствовать, но он будет действовать так, как действовала бы ты при сильной боли, поэтому мы можем сказать, что он чувствует боль».

А иногда я показывала рисунок, отец снисходительно улыбался и говорил: «Ну, что ж, это ему не повредит, маленькая Вас, и, наверное, стоит попробовать».

И я пробовала, иногда переделывала, а иногда оставляла. Я делала это не из садистских побуждений: я очень любила Жискара и не хотела вредить ему. Когда мне казалось, что какое-то мое улучшение – я всегда считала это улучшением – позволяет Жискару говорить более свободно, действовать быстрее и интереснее и вроде бы не вредило, я оставляла это. И вот однажды…

Возле локтя Амадейро остановился робот. Он не смел прервать гостью, кроме как в самом неотложном случае, но Амадейро понял значение этого ожидания. Он спросил:

– Обед готов?

– Да, сэр, – ответил робот.

Амадейро сделал довольно нетерпеливый жест в сторону Василии.

– Приглашаю вас пообедать со мной.

Они прошли в столовую, где Василия еще ни разу не была. Вообще-то Амадейро, как частное лицо, был известен своим пренебрежением к правилам общественной вежливости. Ему не раз говорили, что он больше преуспел бы в политике, если бы принимал гостей в своем доме, но он всегда вежливо улыбался и отвечал: «Слишком велика цена».

Наверное, как раз из-за отсутствия приемов, столовая не имеет никаких признаков оригинальности и творчества, подумала Василия. Стол, посуда, приборы предельно просты. А стены просто окрашены вертикальными полосами. Все это вместе, пожалуй, угнетает аппетит, решила она.

Суп был так же прост, как и посуда: чистый бульон, и Василия принялась за него без всякого энтузиазма.

– Моя дорогая Василия, – сказал Амадейро, – вы видите, как я терпелив. Я не возражаю, чтобы вы написали свою автобиографию, если вам так хочется. Но вы, кажется, намерены рассказывать мне некоторые ее главы? Если так, то я должен сказать, что мне это совершенно не интересно.

– Через некоторое время вам станет очень интересно. Однако, если вы обожаете провал и не хотите ничего добиться, то так и скажите. Тогда я молча поем и уйду. Хотите?

– Ладно, давайте дальше, – вздохнул Амадейро.

– Так вот, однажды я неожиданно придумала структуру, более замысловатую, более приятную и более заманчивую, чем все, что я видела раньше, да и по правде сказать, и в дальнейшем. Мне очень хотелось показать ее отцу, но он уехал на какую-то встречу на другую планету. Я не знала, когда он вернется, и отложила рисунок, но каждый день смотрела на него с возрастающим интересом. Наконец, я больше уже не могла ждать. Схема была так прекрасна, что мысль о ее вредоносности была бы смешна. Я тогда только-только вступила во второе десятилетие и еще не вполне изжила безответственность, поэтому я изменила мозг Жискара, введя в него эту схему.

Она не повредила, это было ясно сразу. Он очень легко отвечал мне и, как мне показалось, стал понимать много быстрее и сделался гораздо умнее, чем был. Я нашла, что он теперь очарователен и еще более достоин любви.

Я была восхищена, но немного и нервничала. Модифицировать Жискара без одобрения Фастальфа было явным нарушением предписанных мне правил, и я это прекрасно знала, но не хотела разрушить то, что сделала. Когда я изменила мозг Жискара, я оправдывалась перед собой, что это ненадолго, что потом я нейтрализую изменение. Но когда изменение было произведено, мне стало ясно, что я НЕ СТАНУ нейтрализовывать его. И с тех пор я больше не модифицировала Жискара, боясь испортить то, что уже сделала.

И я так и не сказала об этом Фастальфу. Я уничтожила все записи чудесной структуры, и Фастальф так и не узнал, что Жискар был изменен без его ведома.

А затем мы с Фастальфом расстались, и он мне не отдал Жискара. Я кричала, что Жискар мой, что я люблю его, но добродушная благожелательность Фастальфа, которую он всю жизнь выставлял напоказ – любовь ко всему, большому и малому – никогда не могла встать на пути его личных желаний. Он отдал мне других роботов, в которых я не нуждалась, но Жискара оставил у себя. А когда он умер, он завещал Жискара солярианке – еще одна пощечина мне.

– Если все это говорится для того, чтобы передать владение Жискаром от солярианки к вам, то это не поможет. Я вам уже объяснил, что не могу игнорировать завещание Фастальфа.

– Дело не только в этом, Келдин. Тут гораздо большее. Бесконечно большее. Вы хотите сейчас остановить меня?

Амадейро скривил губы.

– Я слушаю вас уже так долго, что, пожалуй, сваляю дурака и дослушаю.

– Вы сваляли бы дурака, если бы не дослушали, потому что теперь я перехожу к самой сути.

Я никогда не переставала думать о Жискаре, о жестокости и несправедливости, с какой меня лишили его, но почему-то никогда не думала о схеме, которую я изменила в нем, руководствуясь только собственными познаниями.
[1] [2] [3] [4]