XIII. Робот-телепат (1)

– Можно подумать, что вы влюблены в солярианку.

– Вы знаете, что нет. Я всем сердцем желал бы, чтобы она умерла два столетия назад. Но не так, не на поселенческом корабле… Но я забыл, что она ваш предок в пятом поколении.

Мандамус посмотрел на него чуть дольше, чем обычно.

– Но мне-то что до этого? Я индивидуальный космонит, сознающий себя и свое общество, а не какой-нибудь древний член племенного конгломерата, – на минуту Мандамус замолчал и его худое лицо выразило глубокую сосредоточенность.

– Доктор Амадейро, не могли бы вы объяснить Совету, что эту мою прабабку берут не как космонитскую заложницу, а потому, что она единственная, кто знает Солярию, где она провела детство и юность, и это может сделать ее существование существенной частью расследования, каковое будет полезно и нам, а не только поселенцам? В конце концов, разве не желательно узнать, что там с этими жалкими солярианами? Женщина предположительно вернется обратно с рапортом о событиях, если останется жива.

Амадейро подергал себя за губу.

– Это может сработать, если женщина поедет добровольно, если ясно покажет, что понимает важность дела и желает выполнить свой патриотический долг. Но тащить ее силой на борт корабля немыслимо.

– Ну, допустим, я побываю у нее и постараюсь убедить ехать добровольно. Допустим также, что вы поговорите с этим поселенческим капитаном по гиперволне и скажете ему, что он может высадиться и получить женщину, если сможет уговорить ее поехать по доброй воле или хотя бы чтоб она сказала, что едет по доброй воле.

– Попробовать можно, но я не думаю, что это удастся.

Однако, к удивлению Амадейро, дело удалось. Он ошеломленно выслушал Мандамуса, сообщившего ему детали.

– Я завел разговор о человекообразных роботах, – сказал Мандамус, – и выяснил, что она ничего о них не знает. Отсюда я сделал вывод, что и Фастальф ничего не знал. Это была одна из тех вещей, которые мучили меня. Затем я много говорил о своих предках в том плане, чтобы заставить ее рассказать о том землянине, Илие Бейли.

– Что именно о нем? – резко спросил Амадейро.

– Ничего, кроме того, что она говорила о нем и вспоминала. Этот поселенец, что хочет ее забрать, потомок Бейли, и я подумал, что это может оказать на нее влияние и заставить ее отнестись благосклонно к требованию поселенца.

Так или иначе, это сработало, и через несколько дней Амадейро почувствовал, что с него спало почти непрерывное давление, терзавшее его с начала солярианского кризиса.

61

Одно было приятно для Амадейро во время этого солярианского кризиса: он не видел Василии. Время было явно неблагоприятное, чтобы видеться с ней. Он не желал, чтобы она докучала ему своими мелкими заботами насчет робота, которого она считала своим, вопреки закону, когда все мысли и нервы Амадейро были заняты истинным кризисом. Не желал он также ввязываться в ссору, которая легко могла вспыхнуть между ней и Мандамусом из-за вопроса, кто со временем станет Главой Института Роботехники.

В любом случае он склонился к решению, что его преемником должен стать Мандамус. На всем протяжении солярианского кризиса Мандамус не спускал глаз с того, что было важно, даже когда сам Амадейро чувствовал слабость, Мандамус оставался холодно-спокойным. Именно Мандамус подумал о возможности, что солярианка добровольно поедет с поселенческим капитаном, и сманеврировал так, что она согласилась.

И если его план разрушения Земли сработает как должно, тогда Амадейро присмотрит, чтобы Мандамус стал со временем его преемником на Посту Председателя Совета. Это будет только справедливо, подумал Амадейро в редком порыве самоотверженности.

Следовательно, в этот вечер он не слишком много думал о Василии. Он ушел из Института с небольшим отрядом роботов и сел в свой наземный кар. Один робот вел кар, два других сели на заднее сидение вместе с Амадейро. Сквозь сумерки и холодный дождь они спокойно привезли Амадейро к его дому, где его встретили в дверях еще два робота. И за все это время он ни разу не вспомнил о Василии.

Увидев ее у себя в гостиной, где она смотрела по трехмерке замысловатый балет роботов, в то время как ее личные роботы стояли за ее креслом, а роботы Амадейро – в нишах, он сначала даже не разозлился на это вторжение, а только задохнулся от изумления.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы отдышаться и получить возможность заговорить. Вот тогда пришла злость, и он грубо спросил:

– Что вы здесь делаете? Как вы вошли?

Василия была совершенно спокойна. В конце концов, появление Амадейро не было для нее неожиданностью.

– Что делаю? Жду вас. Войти не составляло труда. Ваши роботы знают мой внешний вид и мое положение в Институте. Почему бы им не впустить меня, если я сказала, что договорилась с вами?

– Мы не договаривались. Вы силой вторглись в мой дом.

– Не совсем так. Есть границы доверия, которые можно требовать от роботов. Посмотрите на них: они не спускали с меня глаз.

Если бы я стала рыться в ваших вещах, просматривать ваши бумаги, одним словом, пользоваться вашим отсутствием, уверяю вас, это бы у меня не вышло. Мои два робота не сладили бы с вашими.

– Но вы знаете, что действовали вопреки обычаю космонитов? Вы бессовестная женщина, и я вам этого не забуду.

Василия чуть побледнела от этого прилагательного, но твердо сказала:

– Надеюсь, что не забудете, Келдин, потому что я сделала это для вас, и будь я действительно такая, как вы меня назвали, я бы ушла сейчас, и вы до конца дней остались бы неудачником, каким были в течение двух столетий.

– Я не останусь им, что бы вы ни сделали.

– Вы говорите так, словно уверены в этом, но, видите ли, вы не знаете того, что знаю я, и я могу сказать, что без моего вмешательства вы так и останетесь неудачником. Мне наплевать, что этот тонкогубый, остромордый Мандамус состряпает для вас…

– Почему вы упоминаете о нем? – быстро спросил Амадейро.

– Потому что так хочу, – несколько раздраженно ответила Василия. – Что бы он ни делал или собирался сделать – не пугайтесь, я не знаю и не имею представления, что именно – это не сработает. Я ничего об этом не знаю, но знаю точно, что не сработает.

– Вздор болтаете.

– Вам лучше бы выслушать этот вздор, Келдин, если вы не хотите, чтобы все пошло прахом. Пропадете не только вы, но, может быть, все Внешние Миры, один за другим. Но вы можете и не пожелать выслушать меня. Выбирайте.

– Почему я должен слушать вас? Какой мне смысл?

– Хотя бы потому, что я говорила вам, что соляриане готовятся покинуть планету. Если бы вы прислушались тогда к моим словам, для вас не было бы неожиданностью, когда они это сделали.

– Солярианский кризис пока что идет нам на пользу.

– Нет, – сказала Василия. – Может вам так кажется, но это не так. Он уничтожит вас, чтобы вы ни делали, если вы не пожелаете выслушать меня.

Губы Амадейро побелели и слегка дрожали. Упоминание о двух столетиях поражения произвело свое действие, и солярианский кризис не помогал, поэтому что ему не хватало внутренней силы приказать своим роботам выкинуть Василию вон, как следовало бы. Он глухо сказал:

– Ладно, только давайте короче.

– Вы не поверите тому, что я хочу сказать, так что позвольте мне говорить по своему усмотрению. Вы можете в любое время остановить меня, но этим вы разрушите Внешние Миры. Конечно, это произойдет после меня, и я не войду в историю – поселенческую историю, кстати – как величайший пробел в записи. Говорить?

– Говорите. А когда кончите – уходите.

– Я так и намерена сделать, Келдин, конечно, если вы ОЧЕНЬ вежливо не попросите меня остаться и помочь вам. Могу я начать?

Амадейро ничего не ответил, и Василия начала:

– Я вам говорила, что во время моего пребывания на Солярии я поняла, что они проектируют какую-то очень странную структуру позитронных связей, и эта структура очень сильно поразила меня как попытка произвести роботов-телепатов. Почему я подумала об этом?

– Не могу сказать, – холодно ответил Амадейро, – какая-то патология в вашем мышлении.

Василия отмахнулась с гримасой.

– Подумайте, Келдин. Я потратила несколько месяцев, размышляя об этом, поскольку я достаточно проницательна и понимаю, что тут не патология, а какая-то поразительная подсознательная память. Я мысленно вернулась к детству, когда Фастальф, которого я считала отцом, находясь в великодушном настроении, дал мне в собственность робота.

– Опять Жискар? – нетерпеливо пробормотал Амадейро.

– Да, Жискар. Всегда Жискар. Мне было тогда десять лет, и у меня уже был инстинкт роботехника, или, я бы сказала, что я родилась с этим инстинктом. Я еще очень мало знала математику, но понимала структуру. В последующее десятилетие мое знание математики основательно улучшилось, но я не думаю, чтобы я заметно продвинулась в своем чувстве структуры. Мой отец сказал бы: «Маленькая Вас (он экспериментировал с ласковыми уменьшительными, чтобы посмотреть, как это действует на меня), ты гений структуры». Я думаю, что я действительно…
[1] [2] [3] [4]