4. В стране гуингмов

«Иди сюда, стягивай с меня все, сливайся со мной, долгожданный дурак!» Отмерив три минуты по светящимся часам, она стала ждать.

Ему показалось, что она вышла строгая и несколько рассеянная. Села в джип. Он поднимался к сараю. Что у него с глазами? Ослеплен моей красотой? Сняв кепку, он промокнул рукавом плаща огромный лысый лоб. Она задохнулась от восхищения: какой!

– Вы русский? – спросила она по дороге.

– Как вы догадались? – Он курил, сидя бочком в джипе. «Тоже мне Хемингуэй! Уже воображает, должно быть, все эти байронические услады!»

– Я знаю русский акцент.

– Вы что, бывали там?

– Три раза, уупс,[107] четыре раза! – Она засмеялась явно по поводу этого четвертого раза.

Обалдеть, подумал он.

Открылись ворота поместья. Джип проехал по аллее платанов, обогнул фонтан и двинулся вдоль пруда. На одном из ярко-зеленых склонов не менее сотни персон внимали игре флейтиста и клавикордиста.

– Кто эти люди? – спросил он.

Она засмеялась:

– Это Корбахи. Вы ведь, наверное, тоже Корбах?

– Вы угадали. Меня зовут Алекс Корбах. По-русски Саша, ну, в общем, Александр Яковлевич.

Она с неожиданной легкостью повторила немыслимое для американского языка имя «Александряковлевич». Тут он подумал, что она может быть тоже из Корбахов, и испугался, не назревает ли кровосмешение. Она с интересом смотрела на него. В этом взгляде вдруг промелькнуло то, чего никогда не увидишь в глазах русской или даже французской женщины, нечто свойственное именно здешним особам женского рода, некая активная прикидка. Здесь редко встретишь то, что всегда кружило голову, – московское блядское жеманство. Женщина активна, она берет сама.

– А меня зовут Нора Мансур.

– Ну слава Богу, а то уж я испугался, – пробормотал он.

Она рассмеялась, и в смехе ее, в морщинках, собравшихся вокруг глаз, в блеске зрачков и белков, в отмахивании волос растворились все «активные прикидки», но и «блядского жеманства» не возникло, одна лишь нимфа там плескалась, полная радости жизни и мифа. Будто бы говорила: ну, не тяни, признавайся в любви, иначе я сама признаюсь!

Все, однако, продолжало протекать в рамках приличий. Они подъехали к замку и вошли в большое фойе, которое своими дубовыми переплетами и стрельчатыми окнами представляло почти подлинный стиль Тюдор, лишь отдаленно напоминая баварские пивные халле. Там почему-то никого не было, только в глубине прошел привидением сутулый старик семитского вида. Нора приблизилась к длинному столу, на котором были разложены пластиковые карточки с именами гостей.

– Вот и вы, «Алекс Корбах, Москва»!

Она приколола пластик к лацкану его пиджака. На мгновение задержалась возле этого лацкана дольше, чем нужно для прикола. Обоих тут посетило ощущение почти свершившегося поцелуя. Разошлись, но не расстались, уселись в кресла возле средневекового витража, сквозь который на паркет ложилось «рядно цветных красивых трепещущих курсивов», не преминул припомнить Александр Яковлевич. Она попросила у него предмет, который нескольким поколениям влюбленных помогал преодолеть начальную неловкость, – сигарету.

– А чем вы занимаетесь, Алекс? – спросила она.

«Ну не могу же я ей сказать, что служу автомобильным валетом[108] в бетонных кишках большого города». Два соболька, ну, брови ее, удивленно приподнялись в ответ на его молчание.

– Ну, хорошо, расскажу вам о себе, дитя мое.

– Как вы меня назвали? – поразилась она.

– Так и назвал, «май чайлд». Расскажу вам в двух словах, май чайлд, чтобы вам труднее было принять это за вранье. В той стране, в которой вы умудрились побывать три или четыре раза, я был режиссером маленького театра «Шуты», то есть «Баффунз» по-вашему. Мы были неисправимыми импровизаторами, дитя мое, ну и наши власти решили нас научить играть по нотам. Чтобы сделать эту длинную историю короткой, скажу только, что мне дали пинка под зад, дитя мое.

– Да почему вы называете меня «дитя мое»? Вы ненамного меня старше, молодой человек!

– Это зависит от того, сколько вам лет.

– Тридцать четыре, молодой человек.

– Только на десять лет! – радостно вскричал он и добавил: – Дитя мое!

Она шлепнула его ладошкой по запястью.

Только сейчас они заметили, что зал быстро заполняется Корбахами: очевидно, кончился концерт на лужайке. Слуги понесли подносы с коктейлями. В углу зала открылся буфет с горячим кофе. Вся сфера обслуживания состояла из молодых людей студенческого вида, но руководил ими древний человек в камзоле, чулках и перчатках; это был, разумеется, Енох Агасф из древних хроник.
[1] [2] [3]