ГЛАВА 23. НОЖ В СПИНУ (1)

Джеджелава? – Думаю, что можно, – пожал я плечами. – Он человек внутренний, домашний, можно сказать. У них с Берией вместе развлечения, отдых и радости, а отдыхающий человек раскованнее, разговорчивее, свободнее. Да и поручения даются через близких людей. – Ну что, вы полагаете, что это может Берии удаться? – криво усмехнулся Маленков, и я увидел, что от страха у него трясутся студенистые брыла. – Если не принять предупредительных мер, обязательно должно удаться. Запросто! – заверил я их, входя в роль правительственного советника. – А какие такие меры можно принять? – недоверчиво спросил Хрущев. – Нужна помощь посторонних. Армейских, например, – сказал я. – Много сил не нужно. Тут важно грамотно изолировать Лаврентия Палыча. – А как это ты его изолируешь? – спросил Хрущев. – Таманской дивизией штурмовать Лубянку? – О-о, это не дело! – замахал я руками. – Чтобы поднять дивизию, надо столько людей задействовать, что через день уйдет к Берии информация… – И что ты имеешь в виду? – Отсечь Берию от системы охраны. Если его изъять из системы, то никто с Лубянки не пойдет за ним на баррикады. – Вы в этом уверены? – переспросил Маленков. – Конечно, уверен.

Проблема в том, как его изолировать, – сказал я. – Этот вопрос серьезнее, чем кажется. – Никому ничего не кажется! – рассердился Крутованов: его раздражало, что я уже освоился на площадке и на равных разговариваю с этими задастыми бздунами. – Здесь все понимают меру серьезности. Армию невозможно подключить, потому что все режимные объекты, куда попадает Лаврентий, все сферы его жизнедеятельности охраняются «девяткой». А Девятое управление подчинено только ему, и на любой приказ он или наплюет, или откроет стрельбу… Это он правильно говорил. И в Кремль тоже даже небольшая группа вооруженных армейских офицеров не может попасть. Приказом комендатуры Кремля вход на территорию нашего капища с оружием воспрещен всем. Я дожевал бутерброд и сказал:

– Этот вопрос надо расчленить и немного развернуть… – То есть? – заинтересовался Хрущев. – Берию повсюду сопровождает личная охрана из четырех мингрельских амбалов. Это личные телохранители. Плюс пятый – Джеджелава или Саркисов. Плюс вооруженный шофер. То есть шесть-семь вооруженных и специально обученных людей. Завербовать их невозможно или маловероятно. И уж, во всяком случае, некогда… – Что же с ними делать – в жопу, что ли, целовать? – рассердился от беспомощности Хрущев. Я невозмутимо сообщил:

– Их надо перебить… Насмерть… Операция была назначена на семнадцатое июня. Собственно, она была назначена на двенадцатое число, но Берия улетел в Берлин, где ему надо было быстренько подавить мятеж наших немцев, уже маленько уставших от строительства социализма. Вместе с генералом Гречко они немного помесили танками толпы возбудившихся фрицев, неблагодарных поросят, которых мы недавно освободили от коричневой чумы фашизма, предложив взамен алую благодать будущего коммунизма. Постреляли, конечно, не без этого, побрали кого надо, и, уложившись в сжатые сроки, как на весеннем севе, Лаврентий вернулся в столицу нашу первопрестольную и прямо с аэродрома – на заседание Президиума ЦК. Надо сказать, что немцы взбунтовались чрезвычайно уместно, поскольку за пятидневку отсутствия Берии здесь удалось о многом договориться в спокойной обстановке. Мне был заказан пропуск в Кремль на полдень. Предъявил удостоверение на внешней вахте у Спасской башни, прошел через турникет металлоискателя – пункт контроля оружия. Вспыхнула зеленая лампочка – проход разрешен, оружие не зафиксировано. Вторая вахта, еще двое комиссаров из «девятки» – внимательный взгляд в лицо, потом на фотографию в ксиве, снова в лицо; вертухай похлопал меня по карманам – оружия нет. Эх, дураки вы стоеросовые, мое оружие всегда при мне. Я сам по себе оружие. Повернул направо, вдоль зубчатой красной стены, к зеленым глухим воротам совминовского дворика. Еще одна вахта, здесь стоят трое – караульный шмон: взгляд в лицо, на фото, снова в лицо, сверил пропись в ксиве с именем, отчеством, фамилией в квиточке пропуска, скомандовал:

– Проходите! При уходе не забудьте отметить пропуск и проставить время. Иначе не выпустят… Задница ты конвойная! Неведомо тебе, что пропуску моему судьба быть неотмеченным. Как бы ни сложились дела, уйду отсюда не своими ногами – или промчусь со свистом на правительственном «ЗИСе», или дохлым выволокут на труповозке. Последняя вахта у входа в палаты – в стеклянном тамбуре два лейтенанта просмотрели удостоверение, только что не вылизали:

– Можете проходить… Поднялся на второй этаж, медленно пошел бесконечно длинным коридором к большой приемной перед залом заседаний Президиума ЦК. Нашел нужную дверь и застенчиво-тихо всочился внутрь. Два огромных письменных стола, сплошь заставленных телефонами, ковровые алые дорожки на яично-желтом паркете, бронзовые бра, бесчисленные стулья вдоль стен. На стульях – порученцы, помощники и секретари почитывали документы в папочках, листали газетки, лениво позевывали, дожидаясь своих верховных хозяев, заседавших за огромными створчатыми дверьми, – ареопаг! Неподалеку от входа в зал устроились телохранители Лаврентия – четверка зверовидных мингрельцев. Они себя чувствовали здесь очень уверенно – двое сидели верхом на стульях, один уселся на ковре, поджав ноги, а четвертый – жилистый, юркий, смугло-желтый, скаля золотые зубы, громко рассказывал анекдоты погрузински, все остальные нахально-весело ржали. Чернильные крысы-секретари опасливо косились на них. В дальнем углу сидели два армейских офицера. Это, наверное, мои ассистенты – адъютанты Жукова. Через несколько минут в приемную ввалился, тяжело отдуваясь, рослый толстопузый генерал Багрицкий, командующий противовоздушной обороной Москвы. Да, ничего не скажешь – мощная рать! Помощники, одно слово – говно! Я уже знал, что успех затеи зависит сейчас от меня, от моего профессионального умения и от моей везухи. Видит Бог, не испытывал ни страха, ни особого волнения. Я знал, что на моей стороне главное преимущество – дерзкая внезапность. Отворилась дверь зала Президиума, и оттуда на цыпочках вышел Джеджелава с портфелем в руках, направился к телохра-нителям шефа и, что-то сказав им по-грузински, отдал портфель. Тут он увидел меня и закричал:

– Хэй, бичо! Гамарджоба, брат!

Гагимарджос!… Я приветственно замахал грабками и пошел навстречу, и улыбался я ему лучезарно, а он мне через всю приемную орал, как на тифлисском базаре:

– Что тут делаешь, дорогой? Они здесь чувствовали себя хозяевами. Да, собственно, так оно и было на самом деле. Обнялись мы посредине этой длинной нелепой комнаты под завистливо-неприязненными взглядами стрюцких, плавно развернул я его за плечи и повел обратно в сторону телохранителей. Я ведь раньше к ним сознательно не приближался, чтобы не привлекать их внимания к себе. Генерал Багрицкий – единственный здесь, кто знал мою задачу, внимательно смотрел за моими маневрами, громко, по-бычьи сопел, и у него было такое испуганное лицо, что я уповал лишь на то, что охранникам и в голову не придет рассматривать выражение лица какого-то армейского дурака. Мы подошли к ним вплотную, и тут моя рука соскользнула с плеча на пояс Джеджелаве, быстро-птичьим касанием выхватил я у него из кобуры «вальтер» и, не останавливая движения руки, резким ударом локтя – в лицо! Джеджелава беззвучно, сонно заваливался ко мне за спину, а я уже летел в рывке вперед, ибо было у меня теперь только это короткое мгновение, пока все четверо расслабленно сидели. Тогда мы не знали приемов карате, мы про карате и не слыхали – мы только знали, как надо ударить. Это потом уже стали называть «майгери»: прыжок с земли, удар ногами в живот, переворот и сразу же удар головой в лицо следующему. Выхватил из-за пояса у шутника, маленького, жилистого, смугло-желтого, много зарядный автоматический пистолет и увесистой этой железной машинкой наотмашь в ухо третьему, назамедлительный разворот и удар ногой – с оттягом в яйца – тому, что сидел, сука наглая, на ковре. В учреждении! Двое лежали на полу рядом с Джеджелавой, один скорчился на стуле, слепо закрывая разбитое лицо, четвертый, маленький, упористый гад, медленно поднимался на ноги, и я, не давая передышки, разбежался и снова ударил его головой в грудь, – с тяжелым стуком он ударился о стену и сполз мешком на пол. Обморочная тишина, сопение, запах крови и выступившего мигом злого пота, чваканье ударов, шелест бумажек в руках ополоумевших от ужаса секретарей и тяжелый топот армейских, бегущих мне на помощь. Неловкие, в ручном бою неумелые, они падали на лежащих охранников, как вратари на поле. – Оружие! Оружие заберите! – свистящим шепотом командовал я армейским, а они, выхватив у телохранителей из кобур «дуры», от испуга колотили пистолетами их по головам, и кровь брызгала на яично-желтый пакет. Зря усердствовали – охрана уже отключилась. Джеджелава был в сознании, и он в ужасе и тоске таращил на меня красивые бессмысленно-бараньи глаза. Неведомо откуда возникли еще двое военных, будто из драки родились, – из карманов они тащили короткие нейлоновые веревки-вязки. С удивительным проворством они повязали еще шевелившихся охранников. Наверное, эти ребята были из Разведупра армии – порученцы маршала Жукова. В этот миг снова нешироко растворилась дверь большого зала, и оттуда выскользнул бледный, озабоченный Жуков при всех своих регалиях, звенящий орденами, как цирковая лошадь наборной сбруей. Он окинул взглядом поле битвы и уперся бешеными зрачками в Багрицкого:

– Порядок? Налитой дурной апоплексической кровью генерал, тяжело отпыхиваясь, показал рукой на меня:

– Этот… вроде бы… он справился… – За мной!! – скомандовал полководец, он не знал еще, что эта горстка головорезов, устремившаяся за ним в большой зал, и есть последняя в его жизни победоносная армия. Все оставшиеся потом битвы маршал проиграл… До сих пор помню лица оцепеневших вождей. Репродукция любимой картины советской детворы – «Арест Временного правительства». Хрущев во главе стола с лысиной алой, как у мартышки задница. Трясущаяся складчатая морда Маленкова. Схватившийся от ужаса за бороденку Булганин. Мертвенный блеск стекляшек пенсне Молотова… На лице Берии плавало огромное удивление. Не гнев, не злоба, не страх – гигантское удивление владело им. Он смотрел, как я бегу к нему через зал, и, кроме любопытства и недоумения, его идольская рожа черного демона ничего на выражала. И только когда я уже был за его стулом, он медленно – как в замедленном кадре, как в навязчивом сне с погоней – стал засовывать руку в задний карман брюк. Но было поздно. Для него вообще уже все было поздно. Я одновременно ткнул его стволом «вальтера» в складчатый жирный загривок и, прижав ему руку к спинке стула, вытащил из кармана никелированную «беретту». Не давая опомниться, армейцы перехватили его у меня и заломили руки за спину. Наш родной Никита Сергеич спохватился первый, вскочил и сипло, дьячковской скороговоркой затараторил:

– Слушается вопрос об антигосударственной деятельности члена Президиума ЦК, первого заместителя Председателя… – Некогда! – заорал Жуков, и мы, подхватив все еще припадочно-молчащего Берию под руки, поволокли его через вторую дверь в комнату отдыха, оттуда на черную лестницу, вниз, по коридору, ведущему к служебному входу во внутреннем дворике. И тут Берия очнулся. Он заорал так, что у меня от ужаса уши к голове прилипли. Не знаю, мне кажется, что от ярости у него во рту должны были золотые коронки расплавиться:

– Мерзавцы!…

На помощь!… Всэх расстрэляю!… Изо всех сил – с оттягом – врубил я ему в печень, и он захлебнулся воплем, и я прошипел, трясясь от страха и злобы:
[1] [2] [3] [4]