ГЛАВА 17. КАИНОВ КРУГ (3)

[1] [2]

– Хорошо, иды… мой Джеджелава – с тобой, будэт ждат тэбэ в приемной. Когда выйдешь с Абакумовым из кабинэта, сразу отдашь Джеджелавэ клучи от сейфа…

– Слушаюсь. Разрешите идти? Берия молчал, как-то странно глядя сквозь меня.

Тогда поднялся Крутованов и махнул мне рукой:

– Идите, Хваткин, выполняйте.

Когда все закончите, сдайте постановление об аресте Абакумова начальнику Следственной части Рюмину. – Что-о? – вырвалось у меня против воли. – Я… – Мне показалось, что я ослышался. -…начальнику Следственной части полковнику Рюмину. И тут я увидел, что они все трое с интересом изучают меня. А я онемел. Ноги отнялись. Я потерял контроль над собой и неуверенно переспросил:

– Рюмину?… – Именно Рюмину, – сказал Крутованов с удовольствием, открыл папку, взглянул в нее и добавил:

– Михаилу Кузьмичу Рюмину… Сегодня он назначен на должность начальника Следственной части Министерства государственной безопасности СССР. Если я не ошибаюсь, вы с ним товарищи? – Д-да… В некотором роде… – Вот и прекрасно! Можете его поздравить с оказанным ему партией и лично товарищем Сталиным высоким доверием. А теперь идите… Уставно я повернулся через левое плечо, но Крутованов на мгновение задержал меня, положив руку на мой погон, и задушевно, без тени улыбки сказал:

– Я заинтересован, чтобы вы дружно работали с Рюминым. Поэтому знайте: если вы хоть раз дадите ему понять, что были когда-то главнее его – вам конец. Считайте, что этого никогда не было, ляпсус мемориэ – ошибка памяти. Запомнили? – Так точно, – козырнул я. Голова сильно кружилась. Через силу добавил:

– Спасибо за совет. – Не трудитесь благодарить, – наклонил он свой безукоризненный пробор. – Это дураки любят учиться. А умный умеет учить…

***

Еще ни один человек в Конторе не знал о падении Абакумова, но незримые сейсмографы уже передали сигнал землетрясения. Никто не знал, где, когда, под кем треснула земная кора, но быстрые смерчики тревоги и волнения понесли по коридорам и кабинетам весть о надвигающейся трясовице. Всего нагляднее это было в приемной Абакумова, длинном «вагоне», переполненном сидящими на откидных стульчиках генералами, источавшими мускусно-острый запах страха и тоскливого ожидания. Ни один из них даже мысли не допускал, что рухнул грозный вседержитель их судеб, яростный и ужасающий министр Виктор Семеныч.

Но беспроволочный телеграф соглядатайства и доносительства уже сообщил, что где-то наверху идет свалка, и каждый из них хотел бы в этот момент быть подальше от «вагона». Но их мнения на этот счет никто не спрашивал – сюда никто не приходит сам по себе, сюда только вызывают. И они крутились на своих откидных стульчиках, как черви, и все между собою уже не разговаривали на всякий случай, поскольку непонятно пока, кто кому из присутствующих завтра станет на-чальником, кто вылетит за штат, а кто попадет в тюрьму.

Здесь было тихо, и воздух сгустился от напряжения ждущих. Словно в комнате ожидания при морге, хотя никто из них пока не догадывался, что там, за огромной дверью-шкафом, находится покойник. Дышащая, двигающаяся, говорящая, одетая в златотканый генеральский мундир мумия, все жизненные жилочки которой уже перерезаны. И когда я вошел в приемную, они все разом обернулись ко мне и так же согласно отвернулись в глубоком разочаровании. Им ведь и в голову не могло прийти, что я и есть тот главный парасхит, кошмарный потрошитель и пеленатель, который должен водворить их властелина в одиночную гробницу – 118 блока "Г " Внутренней тюрьмы Министерства государственной безопасности. Я подошел к столу Кочегарова, вполголоса говорившего сразу по двум телефонам. Привычная манера: одна трубка зажата плечом, другая – в руке, абоненты разомкнуты, но связаны. Этот жирнозадый мопс приподнял на меня озабоченный руководящий взгляд и кинул через губу. – Нельзя… Как писали в ремарках старых пьес – «в сторону». Он продолжал что-то невразумительно бормотать по очереди в два микрофона, а я – в стороне – стоял терпеливо у стола. Пока он снова не поднял на меня глаза, и в этих серых гнилых плевках под круглыми очками полыхнул гнев. Бросил одну трубку и сказал едким кислотным голосом:

– Проваливай! Не до тебя. Министр никого не принимает… Я спокойно нажал рычаг телефона, по которому он продолжал разговор, и челюсть у Кочегарова отвисла, ибо такой поступок мог совершить только буйный сумасшедший. Наклонился я к нему ближе, негромко сообщил:

– Мне можно… – показал рукой на ждущих генералов и велел:

– Пусть все расходятся, на сегодня свободны… Помертвела бугристая ряшка Кочегарова, выкатил тусклые бельма, и мне показалось, будто я слышал, как внутри у него что-то с хлюпом оборвалось. – Сейчас сюда придет адъютант Берии подполковник Джеджелава. Отдашь ему все ключи, – говорил я тем же тихим невы разительным голосом и показал на телефонный номерник-коммутатор:

– Отсоедини циркуляр от кабинета, выключи все телефоны Виктор Семеныча…

– Как-как?! – очумело переспросил Кочегаров.

– Делай, что тебе говорят. Кочегаров, если жизнь дорога. И не вздумай вставать с места! В приемную вошел Джеджелава и своей легкой танцующей походкой отдыхающего направился к нам. Я велел Кочегарову:

– Все, отпускай посетителей… Если тебя Абакумов будет вызывать звонком – не вздумай соваться. А теперь сдай подполковнику пистолет и сиди… И, на мгновение зажмурив глаза, нырнул через дверь-шкаф в кабинет Абакумова. Это ведь я только Берии сказал, что не боюсь Виктор Семеныча. А боялся я его до колик.

Было кого бояться, а уж мне-то в особенности. Но больше ужаса перед рушащимся министром была надежда пережить сегодняшнюю ночь. Он сидел за своим необъятным столом и оцепенело смотрел на дверь. Он ждал своего парасхита. Не меня, конечно. Верхний свет люстры был пригашен, горела только настольная лампа, и он козырьком ладони прикрывал глаза, пытаясь разглядеть меня на входе: точно как на картине передвижника высматривает врагов земли русской славный богатырь Добрыня Никитич. Разглядел меня, наконец увидел, что пришел не враг, не душегуб, не татарин лихой в полон уводить, а младший друг, «шестерка», собственный выкормыш Пашка Хваткин, – и вздохнул облегченно, как всхлипнул. Обрадовался, рукой мне замахал, закричал горько и яростно:

– Загубили меня, Паша, загубили меня суки, в говне изваляли, любви товарища Сталина лишили!!! Подошел я ближе к столу, в большое кресло присел – ни разу в нем сидеть не доводилось, не моего это ранга кресло у рабочего стола министра, да и сесть привелось, когда он уже не министр никакой. И увидел, что Абакумов давно, мучительно, стеклянно пьян. – Паша, на Политбюро вызвал меня сам Иосиф Виссарионович… Я и слова не успел сказать, а он мне:

«Вы, Абакумов, опасный для партии человек, вам партия, – говорит, – доверять не может…» Паша, это мне партия доверять не может?! Я молчал. Да и не нужен я был ему как собеседник. Ему нужен был слушатель. Он был похож на ребенка, горько обиженного. Огромного пьяного маленького ребенка в генеральской форме, которого ни с того ни с сего отец вдруг выгнал из дома.

В тираниях даже справедливое возмездие носит характер жестокого беззакония.

– Павел, скажи на милость, уж если мне нельзя доверять, то кому же в этой стране можно доверять? Я ведь как цепной пес сторожил партию и лично товарища Сталина! Я сидел молча и рассматривал своего павшего шефа.

Растрепался его набриолиненный «политический зачес», волосы нависли над сухими воспаленными глазами, в глубине которых тускло дымился огонек ужаса.

– Что мне теперь прикажешь делать?! Я всю жизнь проработал в органах! Я другого дела не знаю и знать не желаю! Я прирожденный чекист!… Я руководить школами либо промкооперацией не могу! И не хочу!… Во все времена все временщики тайным мучительным предвидением ждут своей опалы, ждут ее постоянно, а приходит она все-таки неожиданно. Я достал из кармана постановление о взятии под стражу и молча положил на стол. – Что это? – озадаченно спросил Абакумов, взял лист в руки, развернул и медленно, будто по слогам, прочел, беззвучно шевеля губами. Поднял на меня взгляд и очень удивленно сказал:

– И ты, именно ты согласился идти меня арестовывать? -Я не согласился. Я попросил меня послать, – ответил я спокойно. – Как же ты… – начал Абакумов и задохнулся от гнева. – Тихо! Я вызвался, чтобы избавить вас от унижений и мучений. Но это чепуха, это второстепенное… – А что важнее?

Что первостепенно? -Уничтожить ненужные вам бумаги. Он ядовито усмехнулся:

– Вон их у меня – целый сейф. Или ты считаешь, что есть какие-то особо ненужные? Например, досье на Крутованова? – Ну хотя бы. Если завтра Крутованов их найдет, то вас убьют до суда… Он покачал головой, сказал совершенно трезво:
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.