ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. I
[1] [2] [3]- Так, значит, тебя назвали Гамлетом по пьесе Шекспира? - спросил Егорычев.
Островитяне были поражены. Оказывается, имя Шекспира известно и за пределами острова. Разочарования!
- Конечно. Раньше меня звали Джимом. Джим Браун. Но когда я вытащил из пропасти девочку Саймона Флинка, меня назвали Гамлетом, чтобы мне было приятно.
- И тебе это действительно приятно?
- Очень.
- А почему тебя не назвали Гильденстерном? - спросил Егорычев, бросив косой взгляд на съежившегося Гильденстерна Блэка.
Туземцы ехидно заулыбались. Блэк юркнул подальше в толпу. Но Гамлет отвечал без тени улыбки:
- Что вы, сэр! В Гильденстерна переименовывают только плохих людей!
- Тогда можно было назвать тебя Полонием, Розенкранцем, - продолжал Егорычев подзадоривать Гамлета, и тот горячо возразил ему:
- Это тоже были весьма недостойные люди, сэр! Вспомните, сэр!..
И тут на глазах у пораженных гостей Гамлет Браун превратился в заправского Полония, каким его представляли на английской сцене семнадцатого столетия. Он зычно откашлялся, выставил вперед босую ногу в коротких серых трусах из козьей шерсти, отвесил низкий и церемонный поклон воображаемому королю датскому, дяде и отчиму того, настоящего, шекспировского Гамлета, его живое и открытое лицо стало искательным и лукавым, сам он, полувыпрямившись, угодливо протянул вперед свою правую руку, перетянутую выше локтя широкой желтой лентой, подарком Егорычева, и неожиданным старческим голосом прошамкал:
Я дочь ему подкину в этот час,
А мы вдвоем за занавеску станем.
Вернув лицу прежнее выражение, он уже обычным голосом пояснил:
- Это Полоний про свою родную дочь, сэр! Страшно подумать! Или взять, к примеру, того же Яго...
Он снова откашлялся, гаденько улыбнулся и, удовлетворенно потирая ладони, прорычал к великому восторгу своих односельчан:
...Нет в мире ничего
Невиннее на вид, чем козни ада.
Тем временем, как Кассио пойдет
Надоедать мольбами Дездемоне,
Она же станет к мавру приставать,
Я уши отравлю ему намеком,
Что жалость Дездемоны не с добра...
- Вот какой это был негодяй, сэр! Так низко обмануть человека из своей же деревни! Я имею в виду Венецию, сэр!..
- Тц-тц-тц-тц-тц! - дружно и очень звучно защелкали языками островитяне в знак наивысшей похвалы. Они часто кивали головами с видом полностью ублаготворенных ценителей сценического искусства. - Тц-тц-тц! Еще что-нибудь, Гамлет! Проговори нам еще что-нибудь!.. Ты нам делаешь приятно, когда говоришь из пьес!.. Скажи нам «Быть или не быть», Гамлет!.. Еще что-нибудь!.. Тц-тц-тц! ..
Лицо Гамлета выражало все чувства, которые присущи актеру, нашедшему тесный контакт со зрителями. Ему нравились эти бесхитростные знаки одобрения, он умел их ценить, хотя, видно, они и были ему уже не впервой.
- Послезавтра, люди Нового Вифлеема! - сказал он, прижимая руки к сердцу и также усиленно кивая головой. - Послезавтра, люди Доброй Надежды! В воскресенье, как всегда, в Священной воронке состоится годовой праздник Гамлета и Отелло, мы с вами там встретимся, и тогда вы услышите и увидите обе эти пьесы в исполнении всех лучших людей человечества...
- Да у них тут, кажется, свой театр!- восхитился Егорычев. - Я не удивлюсь теперь, даже если на острове вдруг обнаружится своя консерватория и институт журналистики!
За неимением более приятного собеседника он обратился к Цератоду, который все же, единственный из его спутников, мог оценить по достоинству поразительный факт существования на этом острове театра, да еще с шекспировским репертуаром.
- Я бы не сказал, что это самый насущный вопрос, который вас должен сейчас волновать, - сухо отвечал Цератод, хотя и он, бесспорно, был весьма заинтригован шекспировским театром у голых дикарей.
- Вы слышали? - осведомился у него вполголоса мистер Фламмери. - Вы обратили, мистер Цератод, внимание на одну чрезвычайно любопытную подробность в словах этого чернокожего?
- Ну, еще большой вопрос, насколько это похоже на настоящее искусство, - попытался Цератод успокоить и его и в не меньшей степени себя.
- Да нет, я совсем не о том, - отмахнулся Фламмери. - Вы не обратили внимания на сроки их идиотского праздника?
- По совести говоря, я бы пола... - начал было Цератод, но Фламмери, не считавшийся с правилами вежливости, когда они ему мешали, перебил его на полуслове.
Он еще больше понизил голос, стараясь, чтобы его в первую очередь не услышал Егорычев.
- Вы не заметили, этот кривляка действительно сказал «послезавтра, в воскресенье»? Я не ослышался?
- Что-то в этом роде. А в чем дело?
- А дело, мой приятнейший мистер Цератод, в том, что послезавтра мы с вами будем иметь понедельник. Воскресенье, если я только не сошел с ума, будет завтра, а не послезавтра. Сегодня - суббота...
[1] [2] [3]