13 (1)

– Потому что мы, англосаксы, прирожденные тупицы, – пояснила Лили. – К тому же, дорогуша, любому французу известно, что мы все недоучки.

– Он говорит по-английски замечательно, – сказала Надин. – Совершенно свободно. Он жил в Америке два года. В Голливуде. Печатал критические статьи в «Журнале кино».

– Вам понравилось в Голливуде? – полюбопытствовал Фабиан.

– Меня мутило от него.

– Но фильмы-то нравились?

– От них тоже мутило.

– А как насчет французских фильмов? – поинтересовалась Лили.

– Последний фильм, который произвел на меня впечатление, был «Бездыханный». – Филипп отхлебнул пива.

– Господи, да он вышел десять лет назад, – удивилась Лили.

– Даже больше, – невозмутимо произнес Филипп.

– Он такой педантичный, – пояснила Надин. – Щепетилен до мелочей…

– Сколько раз я тебе говорил, что это одно и то же? – напустился на нее Филипп.

– Много, много. Успокойся, пожалуйста. Кстати, он влюблен в Китай, – ни с того ни с сего добавила Надин.

– Вот как? – спросила Лили. – И китайские фильмы вам нравятся?

Похоже, она находила удовольствие в том, что подкалывала его.

– Я пока не видел ни одного китайского фильма, – ответил Филипп. – Но я непременно посмотрю, хотя бы пришлось ждать этого целых пять лет. Или даже десять.

Говорил он по-английски бегло, но с заметным акцентом. Глаза его блестели. По-моему, он был готов спорить с кем угодно и о чем угодно хоть на санскрите. А наткнись он вдруг на человека, готового во всем согласиться и не препираться, ему бы ничего не оставалось, как сдаться и покинуть поле боя.

– Послушайте, старина, – дружелюбно обратился к нему Фабиан. – Как вам понравилось наше творение?

– Merde. Дерьмо собачье.

– Да вы что? – Лили казалась изумленной.

– Филипп, – предостерегла Надин, – Присцилла понимает английский. Ты же не хочешь сказать, что она не справилась с ролью?

– Ничего, – пропела американка звонким сопрано. – Я никогда не принимала французов всерьез.

– Мы же в городе, где великий Расин представил «Федру», – напыщенно изрек критик, – где ушел из жизни Мольер, где Флоберу пришлось в суде отстаивать «Мадам Бовари», где бунтующие толпы высыпали на улицы после премьеры «Эрнани», где любили Гейне из-за того, что он творил на другом языке, и где нашел приют. Тургенев.

Борода Филиппа ходила ходуном от возбуждения, а фамилии великих людей он выговаривал с особым смаком.

– В мое время, – продолжал он, – были такие фильмы, что ими гордилась вся нация. «Большие иллюзии», «Рыжик», «Запретные игры». А как можно обсуждать то, что нам сегодня показали? Нагромождение нелепостей и безвкусицы, пошловатенькие попытки пробудить самые низменные чувства…

– Ты рассуждаешь, как пуританин, которого нашли в капусте, – оборвала его Надин. – Хотя мы наслышаны о твоих похождениях, можешь мне поверить.

Критик насупился и заказал еще пива.

– А что вы мне показали? – огрызнулся он. – Дюжину половых актов между этой американской пустышкой и марокканским красавчиком, который…

– Послушай, cheri, – вновь вмешалась Надин, – ты же всегда подписывал петиции против расизма.

– Ничего, Надин, – успокоила ее Присцилла. Она усердно поедала шарики мороженого в шоколаде. – Я привыкла не обращать внимания на болтовню французов.

Марокканец дружелюбно улыбнулся во весь рот. По-видимому, его знания английского не хватало на то, чтобы разобраться в тонкостях этой светской беседы.

– Или возьмите «Мейд ин Франс», сделано во Франции, – не унимался критик. – Написано во Франции, сочинено во Франции, нарисовано во Франции… Ты помнишь? – Он ткнул обвиняющим перстом в Надин. – А ведь я просил, чтобы ты помнила, что это значит для Франции. Славу! Гордость. Преданность прекрасному, искусству, высочайшим порывам души человеческой. А во что вы превратили марку «Мейд ин Франс»? В технику копуляции, податливость влагалища…

– Вы только послушайте, что он несет! – вскинулась Лили.

– Это все ваша англосаксонская вседозволенность, – продолжал Филипп, перегибаясь через стол к Лили. – Вот уже и ваша империя развалилась. Скоро и в Букингемском дворце бордель устроите.

– Послушайте, старина, – улыбнулся Майлс, – по-моему, вы отвлеклись.

– Черта с два я отвлекся, – вспыхнул Филипп. – Что вы имеете в виду?

– Изначальный замысел заключался в том, чтобы заработать доллар-другой, – пояснил Майлс. – То, что я слышал, мне кажется, нисколько не противоречит национальному духу французов.

– Деньги тут ни при чем. Это вовсе не национальный дух, а проявление капиталистического строя. Это разные вещи, месье.

– Хорошо, – добродушно согласился Фабиан, – не будем пока о деньгах. Но позвольте вам напомнить, что абсолютное большинство порнографических фильмов, в том числе самые откровенные, было произведено в Швеции и Дании, то есть в странах, по вашему определению, социалистических.

– Скандинавы! – презрительно фыркнул критик. – Устроили пародию на социализм. Чихал я на такой социализм.

– Да, с вами трудно договориться, Филипп, – вздохнул Фабиан.

– Просто я строг в терминологии, – ответил Филипп. – Для меня социализм – нечто совсем иное.

– Ну вот, сейчас опять вернемся к Китаю, – захныкала Надин.

– Но ведь не можем же мы все жить в Китае, пусть это и образец идеального общества, – возразил Фабиан. – Нравится нам или нет, но мы живем в обществе с другой историей, другими вкусами и потребностями…

– Плевать мне на общество, которому нужно такое дерьмо, что нам тут показали сегодня! – взорвался Филипп, но не забыл заказать себе еще пиво. Годам к сорока он станет пузатый, как бочонок, подумал я.

– Сегодня днем мы с моим молодым другом ходили в Лувр, – мягко заговорил Фабиан, кивнув в мою сторону. – А вчера я посетил «Же-де-Пом». Где хранятся импрессионисты.

– Спасибо, месье, я имею некоторое представление о парижских музеях, – едко произнес Филипп.

– Прошу прощения, – вкрадчиво ответил Фабиан. – Но скажите, месье, к работам, выставленным в этих музеях, вы тоже относитесь неодобрительно?

– Не ко всем, – неохотно признался Филипп. – Но к некоторым – да.
[1] [2] [3] [4]