4 (1)

— Временно-постоянно.

Эббот засмеялся и сразу словно помолодел, несмотря на седые волосы и отечное лицо.

— Вечная история в семье Эбботов.

— А что привело тебя в Брюссель, папа?

— Да надо кое-что разузнать. — Эббот задумчиво посмотрел на сына. — Поговорим об этом потом, ладно?

— Конечно.

— А чем занимается молодая дама?

— Она переводчица в НАТО, — сказал Билли. Он не считал себя обязанным рассказывать отцу, что Моника также организует заговоры с целью уничтожения капиталистической системы и почти наверняка принимала участие в недавнем убийстве судьи в Гамбурге.

Моника вернулась с тремя стаканами, льдом и бутылкой шотландского виски. Билли заметил, с какой жадностью Эббот посмотрел на бутылку.

— Мне, пожалуйста, немного, — сказал Эббот. — После перелета через океан да еще бесконечного дня, проведенного в хождении по Брюсселю, я чувствую себя так, словно не спал уже несколько недель.

Билли видел, как дрожала отцовская рука, когда он брал у Моники стакан. Сердце его кольнула щемящая жалость к этому маленькому человеку, который, по его воспоминаниям, был и выше, и увереннее в себе.

— За отцов и детей. — Эббот поднял стакан. Он грустно улыбнулся и покрутил лед в стакане, но пить не спешил. — Сколько же лет мы с тобой не виделись?

— Шесть, может, семь…

— Давненько, а? Я уж избавлю вас от необходимости выслушивать избитые фразы. — Он медленно потянул виски из стакана и глубоко, благодарно выдохнул. — Эти годы на тебе не сказались. Билли, ты в прекрасной форме.

— Я много играю в теннис.

— Превосходно. С грустью должен признаться, что я в последнее время теннис забросил… — Он снова отпил из стакана. — Это моя ошибка. Но за шесть-семь лет можно наделать ошибок. Разной степени тяжести. — Он поглядел на Билли, прищурившись, словно человек, потерявший очки. — Ты изменился. Это естественно. Повзрослел, наверно, лучше сказать. Появилась сила в лице и все такое прочее. Весьма привлекателен, как вы считаете, Моника?

— Умеренно, — засмеялась Моника.

— В детстве он был очень хорошенький, — сказал Эббот, — только уж слишком серьезный. Жаль, я не захватил с собой его детских фотографий. Когда мы познакомимся поближе, я как-нибудь отведу вас в сторонку и попрошу рассказать, какого он мнения о своем отце. Просто из любопытства. Отцам всегда кажется, что у сыновей о них неверное представление. Удел отцовства, так сказать.

— Билли всегда говорит о вас с любовью, — сказала Моника.

— Преданная у тебя подружка. Билли. Как я уже говорил, людям свойственно ошибаться, и возможности для этого у них безграничны. — Он сделал еще глоток виски. — Насколько я понимаю, Моника, вы влюблены в моего сына.

— Пожалуй, да, — осторожно ответила Моника. Билли видел, что отец не произвел на нее благоприятного впечатления.

— Он, несомненно, говорил вам, что собирается остаться в армии еще на один срок. — Эббот снова покрутил стакан.

— Говорил.

А-а, подумал Билли, вот что привело его в Брюссель.

— Американская армия — это благородная и нужная организация, — сказал Эббот. — Я сам когда-то служил, если память мне не изменяет. Вы одобряете его намерение продлить свое пребывание в рядах этой нужной и благородной организации?

— Это его личное дело, — уклончиво ответила Моника. — Я уверена, у него есть на то свои причины.

— Могу я полюбопытствовать, Моника, воспользовавшись правом отца, которому небезразличен выбор сына… я надеюсь, вы не обидитесь…

— Конечно нет, мистер Эббот. Билли все обо мне знает, правда. Билли?

— Даже слишком много, — усмехнулся Билли, чувствуя, что разговор принимает какое-то совершенно ненужное направление.

— Так вот, — продолжал Эббот, — могу я полюбопытствовать… мне кажется, я уловил в вашей речи крохотный акцент… скажите, из каких вы мест? То есть откуда родом?

— Из Германии. Родилась в Мюнхене.

— А-а, Мюнхен. Однажды мне пришлось находиться в самолете, который бомбил Мюнхен. К счастью, вы настолько молоды, что не могли тогда находиться в этом прекрасном городе. Это было в начале сорок пятого.

— Я родилась в сорок четвертом.

— Прошу прощения, — сказал Эббот.

— Эти события не сохранились в моей памяти, — коротко ответила она.

— Как прекрасно иметь возможность сказать: не сохранились в моей памяти.

— Папа, — вмешался Билли, — война давно кончилась.

— Все так говорят. — Эббот медленно сделал еще один глоток. — Должно быть, это правда.

— Билли, — сказала Моника, ставя на стол недопитый стакан, — я надеюсь, ты и твой очаровательный отец извините меня. Я должна вас покинуть. У меня деловая встреча…

Эббот поднялся галантно, хотя и не без труда — так страдающий ревматизмом старик утром встает с постели.

— Надеюсь, дорогая, мы будем иметь удовольствие вместе поужинать.

— Боюсь, что нет, мистер Эббот. У меня сегодня вечер занят.

— Не обязательно сегодня…

— Конечно, — сказала Моника.

Билли вышел вместе с ней в переднюю и подал плащ. Она накинула на спутанные волосы шарф.

— Ты еще вернешься? — прошептал он.

— Скорее всего, нет. И не слушай отца, а то он тебя отговорит. Ты же знаешь, зачем он приехал.

— Знаю, не беспокойся. И возвращайся в любое время. Я тебе обещаю, что буду в форме.

Она засмеялась, поцеловала его в щеку, и дверь за ней закрылась. Он беззвучно вздохнул, изобразил на лице улыбку и пошел обратно в гостиную. Отец наливал себе виски — на этот раз изрядную порцию.

— Интересная девушка, — сказал Эббот. Его рука, когда он разбавлял виски содовой, уже не дрожала. — А она когда-нибудь причесывается?

— Ее такие вещи не интересуют.

— Я так и понял, — сказал Эббот, снова усаживаясь в кресло. — Я ей не доверяю.

— Да перестань, папа. Ты и видел-то ее ровным счетом десять минут. Почему? Только из-за того, что она немка?
[1] [2] [3] [4]