Эфраим Севела. Мама. (Мраморные ступени-2) (4)
[1] [2] [3] [4]— Так бы сразу и сказал. У нас в Вильно во дворе был мальчишка, на тебя похож. Тоже звали Янкелем. А мое имя не Каролина. Это для них. Дома меня звали Ядвигой.
Янкель присел на краешек стула.
— Ты давно из Вильно?
— Чего вспомнил? — отмахнулась она. — Совсем маленькой была, когда увезли.
— Значит, ничего не знаешь… — разочарованно протянул Янкель.
— А что тебя интересует? — Ядвига уселась на край тахты против него.
— Понимаешь, — вздохнул Янкель, — в Вильно осталась моя мама.
— Понимаю, — сказала она, лениво снимая с себя купальник.
— Ты не спеши… раздеваться, — остановил он ее. — Давай поговорим.
Ядвига недоуменно прищурилась на него:
— В нашем деле, дорогой мой земляк, как у американцев. Время — деньги. За разговор тоже придется платить.
— Да на, возьми! — вскочил Янкель.
Он стал суетливо выворачивать карманы и высыпать на тахту деньги.
— О, ты богат! — воскликнула Ядвига и великодушно придержала его руку.
— Столько не надо, оставь себе.
— Зачем они мне? — отмахнулся Янкель. — Не сегодня — завтра подохну в джунглях. А тебе пригодятся.
— Ну, садись, земляк. Поговорим, — совсем по-иному, по-дружески, заговорила она. — Отдохну немножко. Вот сюда, на тахту. Голову мне положи на колени. Вот так. А сейчас говори.
Янкель прилег на тахту, голову положил ей на колени и снизу заглядывает в лицо:
— О чем? Ты ж ничего мне сказать не можешь про маму.
— А я тебе спою, — улыбнулась Ядвига, поглаживая рукой его волосы. — Как младшему братику. Который заблудился в этом мире, как в дремучем лесу. А я пошла тебя искать и тоже заблудилась. И вот мы бредем вдвоем… и зовем маму.
Ядвига низким голосом запела польскую песню о маме. У Янкеля из-под ресниц закрытых глаз потекли слезы. Он прижался лицом к ее груди, а она обхватила его голову и плечи обеими руками и стала раскачиваться в такт песне вместе с ним.
Из-за занавески доносятся неясные голоса, джазовый вой. Просунул голову старый вьетнамец.
— Каролина! Его время истекло! Гони в шею!
— Сам убирайся отсюда! — огрызнулась Ядвига. Вьетнамец оторопел и стал оправдываться:
— Другой клиент дожидается. Придется деньги вернуть.
— К черту! — вскочила с тахты Ядвига. — Верни! — и, сгребя в горсть деньги, швырнула ему. — Вот тебе! Подавись! Я сегодня больше не работаю. Я встретила своего младшего братика. Мы оба заблудились в дремучем лесу.
Вьетнамец исчез за занавеской.
Ядвига снова села на тахту и нежно притянула голову Янкеля к себе:
— Ну, а теперь ты мне спой.
— Что?
— А что хочешь. И вместе поплачем.
Янкель тихо зашептал колыбельную песенку про белую-белую козочку, которая привезет мальчику с ярмарки гостинцы — миндаль и изюм. В песню вплелся женский голос. Не Ядвиги. Голос мамы. И закачалась тахта в такт колыбельной, закачались стены. Словно мама своей рукой качает колыбель. И качаются, обнявшись, Янкель с Ядвигой, как сестричка с братиком, а мамин голос взывает к небесам, умоляет защитить их.
Легионеры лежат в топкой грязи, изредка постреливают в сторону джунглей, окруживших рисовое поле. Из воды, полузатонув, торчат трупы вьетнамцев.
— Умираю, пить, — пересохшими губами шепчет Янкель. — У кого есть вода?
Курт покосился на него:
— Лежишь в воде и просишь воды?
— От такой воды любую заразу подцепишь.
— Белый человек в такой вонючей дыре, как Вьетнам, воду не пьет. Для утоления жажды есть виски.
Курт протягивает Янкелю свою фляжку. Тот берет, отпивает глоток, сплевывает.
Сзади появляется унтер-офицер Заремба, с трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи.
— Подъем! Пошли! Прощупаем деревню. Легионеры двумя цепями пересекают рисовое поле.
Заремба, Янкель и Курт шагают рядом.
Курт, хлюпая тяжелыми ботинками по грязи, рассуждает:
— Весь мир воет от негодования: французы во Вьетнаме в жестокости превзошли Гитлера. Насмешка судьбы. Работу делаем мы — немец, поляк, еврей, а клеймо ложится на французов.
— Меня в свою компанию не зачисляйте, — замотал головой Янкель. — Я никого не убил.
Горят бамбуковые хижины. Мечутся среди пылающих костров буйволы. На дороге валяются убитые женщины и дети.
Из густых банановых кустов слышатся автоматные очереди, редкие взрывы гранат. Из зарослей на дорогу вышли Заремба, Курт и Янкель, ведя окровавленного вьетнамца с заложенными за затылок руками.
Заремба с трудом переводит дух:
— С ним разговор короткий: в расход!
— У меня он заговорит, — усмехнулся Курт.
— Чего время тратить? Пулю в лоб — и все! Самый лучший разговор, — решает Заремба.
Курт поднял автомат:
— Как прикажете, господин унтер-офицер.
— Приказ не тебе, — сказал Заремба. — Он прикончит его!
— Я? — побледнел Янкель. — Вот так взять и убить живого человека?
— Да! — закивал Заремба. — Вот так взять и убить. За это тебе и платят деньги. А то оставался бы в Париже на панели…
Янкель отвел глаза:
— Господин унтер-офицер, я этого не сделаю.
— Ты отказываешься выполнить мой приказ?
— Да, отказываюсь. Заремба побагровел:
— Тогда по уставу я имею право пристрелить тебя на месте.
— Ваша воля, — равнодушно пожал плечами Янкель.
— Хорошо, — сказал Заремба и протянул руку к его автомату. — Отдай оружие. Так. А теперь ты, Курт, стреляй ему в лоб. Тебе же не привыкать дырявить хитроумные еврейские лбы.
Курт в нерешительности смотрит то на Зарембу, то на Янкеля.
Вьетнамец с заложенными за голову руками не понимает, о чем спорят белые, обреченно ждет своей участи.
— А ну, еврей, на колени! — взревел Заремба, распаляясь все больше. — На колени! Пся крэв! Холера ясна! Давно у меня руки чесались добраться до твоей поганой шкуры.
Просвистела мина и взорвалась неподалеку, обдав всех грязью. Свистит следующая, и Заремба первым бросился бежать. За ним Курт. Новый взрыв. Улепетывает по все лопатки почуявший свободу вьетнамец. Еще один взрыв. Еще. Янкель пробирается среди банановых зарослей. Слышит крик. Идет на голос. Крик доносится из-под земли.
Янкель стоит у края «волчьей ямы» — вьетнамской западни. В замаскированной ветвями и листьями яме густо торчат острыми концами вверх бамбуковые колья. В яме корчится спиной на кольях унтер-офицер Заремба.
— Помогите! Умираю! Эй, человек, дай руку… вытащи меня.
Янкель застыл у ямы:
— Вы не человек, Заремба… Я вам не дам руки…
— О-о-о! Подыхаю! — взвыл Заремба.
По узкой тропке в джунглях вьетнамские партизаны в широких конусных шляпах из рисовой соломы ведут под конвоем пленных французов. Среди них Янкель.
На стенах из плетеного бамбука три портрета — Хо Щи Мин, Мао Цзэдун и Сталин. За грубо сколоченным столом — три вьетнамца в военной форме. Перед ними на табуретке сидит Янкель. Колеблющееся пламя плоской свечи бросает отсветы на его небритое безучастное лицо.
— Значит, ты не француз?
— Нет, — мотает головой Янкель.
— И не поляк?
— Нет. Я родился в Вильно, когда этот город принадлежал Польше. Потом Польшу разделили Германия и Россия, и русские передали Вильно Литве, сделав мой город столицей этой страны. Потом русские оккупировали Литву, и Вильно стал…