Глава IV Тайна дяди Гриценко

— Дядя Ваня, постой минутку… мне надо с тобой поговорить.

— Ну, заходи в хату, там поговорим. Что ж тут, на холоду-то да в потемках…

— Там не годится. Мне надо с глазу на глаз.

— Эге, понял я тебя, — добродушно сказал дядя Гриценко и, присев на ступени крыльца, стал сворачивать цигарку. — Это ты насчет того, чтобы дома тебе не попало от матери? Ладно, добре. Возьму грех на себя, скажу — завез.

— Да нет, дядя Вана… Совсем не про то.

Володя огляделся. В поселке сгущалась темнота. Кое-где в окнах появились огни, но сейчас же невидимые руки опускали черные шторы.

Поселок затемнялся.

— Дядя Ваня… — зашептал Володя, — дядя Ваня, я все знаю… Я знаю, к чему вы тут готовитесь… Дядя Ваня, ты должен мне помочь. Дядя Ваня, ты ведь сам обещал папе, что позаботишься обо мне. Вот и выполняй! Имей в виду: я тоже хочу быть в вашем партизанском отряде.

Бедный дядя Гриценко даже отшатнулся и разом встал с крыльца, замахав обеими руками на Володю.

— Що? — переспросил он, озираясь и, как всегда от волнения, начиная говорить с украинским произношением. — Який такий партизанский отряд? — Он опять махнул на Володю. — Да ты що! Ты с чего взял? Вот еще сообразил! Выдумки какие…

— Никакие не выдумки. Бросьте, дядя! Я все знаю. Немцы уже близко, вы уходите туда, вниз. И я хочу с вами, со всеми вместе. Я от тебя не отстану, дядя Ваня, все равно. А если не возьмут меня в отряд, сам приду. Я ведь многие ходы там у вас знаю. Помнишь, мы с Ваней лазили, а ты меня еще вытягивал оттуда? Мы еще там вашу с папиной расписку на камне отыскали. Помнишь, мы тебя просили рассказать потом, как вы там с папой были в девятнадцатом году?

Трудно было говорить с дядей Гриценко: он больше отмалчивался, а если и отвечал, то крайне односложно.

— Ну, были там, — проговорил он, — воевали. А что в того? Не мы одни были. Народ…

— Ну и я хочу там, где народ. Люди воюют, а я что же — смотреть только должен? Нет уж, спасибо вам! Дядя Ваня, ну дядечка Ванечка, будь же человеком! Раз в жизни прошу — помоги!

— Да цыц ты, перестань ты болтать про отряд! Чтоб я слова такого не слышал! Узнал — забудь. Ясно?

— Ясно, я же понимаю, раз военная тайна.

— Именно, что тайна, а ты шумишь! И откуда только ты все вызнал, чертенок! А-а-а! Стой! Стой! Погоди! Понял я… Это тебе Ванька сказал. Ну, ладно же, будет ему от меня за то!

Дядя Гриценко затянулся, прикрывая раздувшийся огонек ладонью, затем аккуратно потушил цигарку, притоптав на земле.

— Ну, добре, Вовка, поговорю насчет тебя с командиром. Может, так и вернее будет, чтобы тебе с нами уходить. Пошли пока в хату, повечеряем, а то машина в город пойдет. Пора тебе до дому.

Когда Володя, наспех поев, уже собирался уходить из домика Гриценко, хлопнула дверь, и из темноты двора вошел в горницу, щуря блестящие черные глаза, огромный, необыкновенно красивый и на диво хорошо сложенный человек в сапогах, короткой куртке, перехваченной поясом, и фуражке, сбитой на затылок. Он был так высок, что, входя, наклонился, чтобы не зацепиться головой за притолоку. Блеснули чистые белые зубы, когда он заговорил:

— Вечер добрый, Иван Захарович! Не помешаю?.. Здравствуйте, хозяюшка! Как здоровьичко?.. Лучше?

— Присаживайтесь, милости прошу, Александр Федорович, — сказал дядя Гриценко, подставляя гостю крашеную табуретку. — Может, покушаете с нами?

Гость, широко шагнув, легко кинул под себя табурет и сел:

— Нет, спасибо, ел недавно, да и некогда. Я на полминуты. Завтра опять тебе в город придется съездить. Там по распоряжению товарища Андрея… Понятно?.. — Он взглянул многозначительно на Гриценко. — Звонили, что орехов и стручков обещают. Понятно?.. Чей хлопец? — спросил он, кивнув в сторону Володи.

— Да с городу родственник, племяш вроде. Кореши они у меня с Ванькой моим. Дубинина Никифора — может, слышали? — сын.

— А-а… знаю. На флот который ушел, — протянул гость и посмотрел на Володю, как показалось тому, внимательно и одобряюще.

— Пристал, чтобы тоже его к нам взяли, — искоса поглядывая на гостя, проворчал дядя Гриценко. — Ну до того пристал, прямо как татарник к собачьему хвосту, — не отцепишь!

Гость кинул быстрый, настороженный взгляд на Володю:

— А откуда знает? Ведь из Керчи сам?

— Да с машиной сегодня увязался, шутенок, — смущенно пробормотал дядя Гриценко. — Оплошка моя. А уж тут разве скроешь от него? У него глаза приметливые, это ужас просто! Подо все подбираются. Все у него на заметку идет.

— Мал уж больно, — проговорил высокий. — Так-то парень, вижу, ничего, да мал.

— Где ж я мал?! — Володя сразу взвился на скамейке. — Это я только ростом так задержался, а мне уж в августе месяце на пятнадцатый год перешло.

— Да ты на цыпки-то не становись, — сказал дядя Гриценко, заглядывая под стол на ноги Володи. — И так ты парень собой видный, что говорить.

Гость рассмеялся хорошо и раскатисто. Так блеснули его белые зубы, такую славную возню учинили смоляные искорки в глазах гостя, под тесно сведенными прямыми бровями, что даже Володе самому сразу стало весело.

— Ну, доброй ночи вам, — промолвил гость, вставая. Он потянулся, хруст пошел по его большому и сильному телу. Ударил фуражкой о ладонь, с размаху надел ее на голову, попрощался и в дверях вдруг совсем по-мальчишески, озорно подмигнул Володе: — Ладно, поглядим. Мать-то отпустит?

И, наклонившись, не дожидаясь ответа, распахнул дверь, шагнул в черный провал ночи.

— Дядя, это кто был? — спросил Володя.

— Эх ты, не разобрался! — сказал Ваня, все время смирно сидевший поодаль. — А тоже говорит, я все знаю…

— Ну ты, цыц! — пригрозил ему отец. — Болтать больно стал! — Он помолчал, посмотрел на Володю, потом покачал головой: — Да ладно уж, скрывать тут нечего. — И он сказал с солдатским уважением: — То сам командир был наш Зябрев Александр Федорович!

Вернувшись в город, Володя наутро пошел проститься с Юлией Львовной и Светланой.

— Здравствуй! Мама дома? — спросил он у Светланы, входя в темную кухоньку учительской квартиры.

— Дома я, дома! — раздалось откуда-то из-под потолка, и Володя, взглянув наверх, увидел Юлию Львовну: она стояла на лесенке, прислоненной к стене. Володя, еще не приглядевшись со света, не заметил ее. — Электричество вот чиню, — объяснила Юлия Львовна сверху. — После той бомбы все у нас разладилось. Отовсюду дует, двери не закрываются. И вот опять с пробками что-то… Полчаса уже бьюсь.

— Юлия Львовна, вы оттуда слезайте, — предложил Володя, — я вам это в два счета…

— А умеешь? Мне помнится, ты больше занимался обратным: пережигал пробки, оставлял всех в темноте.

— Это когда еще я неученый был совсем.

— Ну, действуй, ученый, — сказала Юлия Львовна и легко спустилась с лесенки.

Володя мигом взлетел на верхнюю ступеньку. Пристроился удобнее. Пощупал пробки в предохранителе, вытащил из кармана, где у него хранилась всякая техническая мелочь, тоненькую проволоку, навертел на карандаше «жука». И вмиг вспыхнула, мигнула разок и засияла лампочка в коридоре, осветились комнаты, где до этого было темно — из-за фанеры, вставленной в окна вместо выбитых стекол. Медленно налились огнем спиральки на электрической плитке, и Володя так величественно сошел с лесенки, словно был оратором, спускавшимся с трибуны, либо статуей, сошедшей с пьедестала.

— Вот и весь разговор!

— Смотри, какой ты мастер, Дубинин! — похвалила Юлия Львовна. — Мастер — золотые руки.

— Ну, пустяк дело-то, — поскромничал Володя.

— Ну, как тебе сказать… Все-таки это еще одно лишнее доказательство, что учение — это свет, и даже электрический, а неучение — тьма, и во всей квартире, — пошутила Юлия Львовна. — Правда, Светлана?

— Я это тоже умею, — Светлана обидчиво повела плечом, — только ты мне никогда не даешь доделать.

— Да я что-то не верю в твои технические таланты.

Володя, гордый тем, что его технический талант был по достоинству оценен, уже привинчивал оторванный шпингалет на окне. Потом он подстрогал ножом порог, и дверь стала закрываться, как прежде. Он законопатил щель в другом окне, исправил поломанный табурет, нашел какие-то неполадки в отлично действовавшей плитке и вообще развил такую бурную деятельность, что Юлия Львовна вежливо взяла у него из рук электрическую плитку и сказала:

— Ну, захлопотался совсем! Спасибо тебе, Дубинин.
[1] [2] [3]