Глава II Сердце горит (1)

Он был на углу Пироговской, когда объявили воздушную тревогу.

Впервые Володя забеспокоился так сильно: очень уж хрупкое и легко бьющееся добро тащил он. Обидно будет, если все разобьется. И Володя помчался домой. Бутылочный перезвон сопровождал каждый его шаг. Влетев во двор, уже пустой и словно вымерший, Володя свалил все бутылки в один мешок и потащил его к убежищу. По дороге он столкнулся с Алевтиной Марковной, которая несла огромный узел и тоже торопилась в укрытие. Она закричала:

— Володя, мама беспокоится, не хотела без тебя в убежище пойти! Хоть покажись ей, пусть успокоится.

Но Володю сегодня не надо было уговаривать. Он волочил свой тяжелый, громыхающий мешок, осторожно спустил его по кирпичным ступеням подвала и оказался в подземном укрытии. Там тускло горела желтая электрическая лампочка в проволочной сетке. В чахлом свете ее Володя разглядел людей, сидевших у сырой стены, притихших ребят, горестно сгорбившихся старух. Кислая духота подвала, ощущение подземелья, жуткое ощущение земной толщи, которая нависла над головой и вот-вот рухнет, удручали Володю. Нет, скорее на поверхность, на свет, на воздух! Володя бережно уложил в дальнем углу свой драгоценный мешок с бутылками — теперь они были в сравнительной безопасности, — а сам стал пробираться к выходу.

— Бегает тут взад-вперед! — заворчали на него.

— Без дела бы не бегал! — огрызнулся Володя.

— Знаем мы твои дела…

И сейчас же из сумрака подвала послышался голос матери:

— Вовочка, это ты там? Иди, сынок, сюда, родной, скорее! Одна я тут, и Вали нет — в горкоме, видно, задержалась… Что же это будет такое?

— Я здесь, мама, я сейчас… — говорил Володя, пробираясь к матери.

— Ну умница, что спустился, спасибо тебе, золотко, — говорила мать, и Володя почувствовал, что лучше не говорить о бутылках. — Сделай хоть мне одолжение, посиди ты со мной, не вылазь наверх. Прошу тебя! — уговаривала мать.

— Разве только если для тебя.

Тяжелые вздрагивания земли сообщали о падавших где-то фугасках. В укрытии было тихо, все прислушивались. Только в уголке плакал ребенок.

— Я не могу, мама, я пойду, — не выдержал Володя.

— Да ты ж обещал посидеть.

— Ну, посидел, а теперь пойду. Я ж не сказал, что до отбоя тут буду.

Гулкий, все сотрясающий удар отдался во всех уголках подвала. С потолка что-то посыпалось. Люди заговорили наперебой, но тихо, испуганно, многие шарахнулись к выходу. Володя тоже вскочил было, но мать схватила его за руку:

— Сиди, Володя… Сиди, прошу тебя! Володя с осторожной, но настойчивой силой молча высвобождал свою руку.

— Скажите ему, люди добрые, чтобы не бегал! — обратилась к соседям мать. — Может, вас послушает!

Какой-то гражданин в двух пальто, надетых одно на другое, сидевший на большом чемодане, с огромным узлом на руках, заметил Володе:

— Действительно, сидел бы уж, как все дети сидят. Смотри, какой герой!

Володя отвернулся от него, бросив через плечо:

— Герой не герой, а на узлах сидеть не буду… Такой здоровый дядька забился в щель, как таракан, а там, может быть, пожар тушить надо. Вам, видно, своего города не жалко.

— А я, кстати, приезжий, — невозмутимо ответил гражданин на чемодане. — Между прочим, какой у вас дерзкий мальчик! — добавил он, обращаясь к Евдокии Тимофеевне.

Опять накатившимся издалека гудящим ударом грузно тряхнуло землю над головой и под ногами. Мать выпустила руку Володи, и он, воспользовавшись этим, бросился вон из подвала, крикнув уже с лестницы:

— Мама, я быстро, не волнуйся!

Едва он выбежал со двора на улицу, как до него донеслись слова, от которых все в нем внутри тяжко осело. Прошли двое военных, переговариваясь на ходу:

— На Пироговской школу имени лейтенанта Шмидта разнесло. Прямое попадание.

— Да, нам звонили из районного штаба… Народу, говорят, много побило.

Володя бросился на Пироговскую. Сокращая путь, он карабкался по крутогору, мчался проходными дворами, перерезая кварталы. Он поднялся на Пироговскую и, задыхаясь, бежал против ветра, который нес навстречу гарь и какие-то бумажки. Его обогнала пожарная автомашина с колоколом. Когда Володя подбежал к зданию школы в, расталкивая толпу, подобрался ближе, он увидел, как из окон класса, где еще несколько часов назад он сидел за партой, вылетели рваные лоскутья пламени. Угол здания обвалился, обнажив часть физического кабинета и учительской. Над кучей битого стекла, из которого торчали медные части каких-то приборов, зацепившись за погнутый железный прут, висело чучело ястреба. Тяга пожара шевелила его, и одноглазый ястреб, казалось, медленно парил над руинами школы.
[1] [2] [3] [4]