Глава первая. УРАЛЬСКИЙ ХРЕБЕТ (3)

В Свердловске остро не хватало колхозных рынков. Жители одного из городских районов много писали в обком, требовали свежих овощей и фруктов. В результате решение о строительстве рынка было принято, но когда к Ельцину пришли подписывать бумаги, он отложил их в сторону: «Пока не время».

А через несколько месяцев, приехав на встречу с жителями этого района, принялся расспрашивать: «Какие проблемы? Чем помочь?»

Граждане, понятно, начинают опять талдычить о строительстве рынка. Ельцин внимательно их выслушал и прямо на месте, «идя навстречу пожеланиям трудящихся», чуть ли не на коленке подписывает решение о строительстве. Еще и подчиненным досталось – «за нечуткое отношение к просьбам населения».

(Как похоже это на будущие его эффектные акции, типа подписанного на броне БТРа указа о прекращении чеченской войны.)

Даже из пары этих нехитрых примеров отчетливо видно, что за хваленой ельцинской экспрессивностью, импульсивной его непредсказуемостью скрывался на деле тонкий расчет. Все это – не более чем хорошо срежиссированный образ; весьма талантливый, надо заметить, ибо в те времена политтехнологов не было еще и в помине и до всего Ельцину приходилось доходить самому.

Известный академик Леонид Абалкин рассказывал мне, как увидел впервые Ельцина на идеологическом совещании году в 1984-м. Свердловский секретарь впечатлил всех присутствующих своей статью, манерами, зычным голосом. Он выступал не как другие, по шаблону, а говорил эмоционально, рублеными отточенными фразами.

«Рядом со мной сидел помощник Щербицкого – первого секретаря ЦК Украины. Как сейчас помню, он нагнулся и говорит: "Надо же, какие секретари обкомов теперь пошли. Нам бы на Украину хоть одного такого. Вернусь – сразу же расскажу Щербицкому"».

Впрочем, для успешной карьеры нестандартности и яркости совсем и не требовалось. Для ЦК и престарелого Политбюро народная любовь значения никакого не имела. Критерии отбора – если представить, что Ельцин хотел выделиться, продвинуться наверх – заключались совсем в другом: в преданности, послушании, предсказуемости. Десятки партийных бонз на всех необъятных просторах страны жили припеваючи, не терзали себя и подчиненных, а в массы спускались лишь для того, чтобы зачитать доклад и сорвать ДПАПО (было в советской печати такое стенографическое сокращение: «долгие, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию»).

Думаю, в этом и заключается феномен Ельцина. Ему постоянно нужно было брать новые высоты.

Высшее удовлетворение для него – победа над самим собой. Ельцин сознательно ищет самые трудные участки, лезет напролом, ставит всевозможные эксперименты.

Так было и в детстве, и в юности, когда, отправляясь в поход, он специально выбирал маршруты потруднее, а потом выводил заплутавших и оголодавших спутников из тайги. Когда за год осваивал он двенадцать рабочих специальностей, залезал в разгар бури на башенный кран и отгонял перед носом мчавшегося поезда застрявшую на переезде машину с бетоном.[1]

Может быть, сам того не подозревая, он все время боролся с собственным комплексом неполноценности, намертво вбитым в него отцовским ремнем. Потому-то все свои подвиги Борис Николаевич неизменно совершает на публике. Подобно мифическому Антею, черпавшему свои силы из земли, Ельцин заряжается энергией от зрителей. Без них – он просто недвижим.

Та же злополучная граната, оторвавшая у него пару пальцев, украдена была из воинской части на глазах у восторженных приятелей, а потом, под их же зачарованными взглядами, начала разбираться. А первый в его жизни публичный бунт во время выпускного? Если бы не массовое скопление школьников, родителей и учителей, бьюсь об заклад, никакого демарша не случилось бы.

Теперь же зрителей у него – хоть пруд пруди: без малого четыре с половиной миллиона…

Годы ельцинского правления ознаменовались в Свердловске проведением множества шумных кампаний. Он едва ли не первым в стране начал возводить МЖК – молодежно-жилищные комплексы, строящиеся силами самих же потенциальных новоселов; изобрел великий почин «коллективной ответственности», когда за прогул или любую другую серьезную провинность одного премий и наград лишали весь коллектив.

После него свердловчанам остались новые городские районы: Юго-Западный и Кировский. Десятки помпезных объектов и зданий – Дом актера, Театр драмы, Дворец молодежи, Дом политпросвещения. (Собственно, все, что возводилось в Екатеринбурге до недавнего времени, строилось по ельцинскому образу и подобию, ибо генплан города утверждался при нем.) Он провел в Свердловске метро. Реконструировал множество шахт и заводов. Заасфальтировал сотни километров дорог.

Правда, и новое здание обкома он тоже построил: одно из шикарнейших в стране…

Это уже потом Борис Николаевич примется рассказывать о вечном своем нон-конформизме, потаенном диссидентстве и нелюбви к привилегиям.

В «Исповеди…» он пишет, что ни друзья, ни родственники, ни близкие или дальние знакомые – никто даже не пытался прийти к нему, с его неограниченными возможностями, за какой-нибудь помощью или в поисках блата.

Конечно, Ельцин, мягко говоря, лукавил. Будучи первым секретарем обкома, практически невозможно не пользоваться определенными привилегиями. Например, роскошной пятикомнатной квартирой – 167 метров без учета 4 лоджий – в самом лучшем свердловском доме на улице 8 Марта, прозванном, естественно, «дворянским гнездом», с бассейном, бильярдным залом и круглосуточной охраной.

У него была большая зарплата, дача, служебная и семейная машины с водителями, свора челяди, прислуги, возможность ездить за границу.

Но все это – сущие пустяки в сравнении с другой, самой главной привилегией, которую получил он, очутившись в кресле первого : фактически безграничная, никем не контролируемая власть.

О такой власти над людьми Ельцин мечтал с самого детства, еще стоя в магазине, где за отдельным прилавком обслуживалась номенклатурная знать. Он словно рожден был для того, чтобы править, направлять и указывать.

Встречавшийся с ним в то время Сергей Алексеев, крупный юрист, будущий депутат Верховного Совета и творец Конституции, вспоминает:

«Производили впечатление и крупная фигура Бориса Николаевича, стиль его поведения, его стремительность – в речах, поступках, даже в походке, в том, как он вбегал на трибуну, и – как ни странно – властная отчужденность, отстраненность, и оттого, наверное, неизбежное одиночество.

Запомнилось мое первое зрительное впечатление о нем: в холле областной спецбольницы, где я ожидал приема, вдруг все замерли: по коридору, не глядя ни на кого, стремительно, в окружении нескольких сотрудников и врачей двигался крупный человек. Сидящая рядом сотрудница обкома, вскочив с места, громко крикнула вслед: “Борис Николаевич!” Он приостановился, прищурился, всматриваясь, кто это, и поднятой рукой властно остановил, уже было обращенные к нему слова: “Потом!”» 1 Борис Николаевич любил рассуждать, что он то ли наследник царской династии, то ли мессия, посланный сверху. Чем это подтверждалось: у него тело было абсолютно лысое. Если он не брился пару дней, щетина почти не росла – пробивались какие – то смешные кустики. Под мышками – торчали две волосинки. И вот он на полном серьезе говорил, что это особый знак свыше. Потому что, если б у него и голова тоже была лысой – это одно дело. Но шевелюра – то у него росла нормально…
[1] [2] [3] [4]