За правое дело (Книга 1) (31)

На миг ему даже показалось, что речь идёт не о нём, настолько просто и кратко было выражено в приказе то, о чём он часто мечтал, то, к чему и относился, как к мечтанию, а не как к практической жизненной перспективе. Собственная фамилия показалась ему в этот миг какой-то чужой, не своей.

Он вновь перечёл приказ, и чувство благодарности и гордости охватило его. Через два дня он самолётом должен был вылететь по месту новой службы... И вместе с волнением он ощутил желание немедленно рассказать Евгении Николаевне об этом, чтобы она, именно она, первой разделила с ним эту новость, рассказать ей для того, чтобы она поняла его любовь к ней, неизменность его любви к ней, одинаково сильной и ровной в час гордости и успеха и в час испытаний и неудач.

Впоследствии, вспоминая этот день. Новиков подивился тому, как просто и быстро привык он к событию, казавшемуся ему недавно несбыточным.

Через два часа после получения приказа он вёл уже деловые переговоры в Бронетанковом управлении, созванивался с одним из заместителей генерала Хрулева, уславливался о встрече с начальником танкового училища, и голова его была полна множеством деловых мыслей и соображений, а в блокноте появились десятки записей, пометок, вопросов телефонных номеров, телеграфных адресов, цифр. И десятки вопросов, ещё вчера бывшие для него вопросами теоретическими, общими, вдруг превратились в жгучую, важную, определяющую покой, жизнь и честь действительность, ту, что требовала всех без остатка сил разума и души.

Вопросы комплектования личного состава в батальонах, полках, бригадах, темпы поступления боевой техники, радиооборудования, средств связи, нормы горючего и финансирования, поступление обмундирования, продовольствия, методические указания, учебные планы, обеспеченность жильём, да и ещё десятки и сотни других - крупных и малых, сложных, простых, первостепенных и второстепенных - вопросов...

Теперь и он редко ночевал в квартире Иванова. Накануне отъезда из Москвы он до позднего вечера разговаривал в кабинете генерала, возглавлявшего технический отдел, с военными инженерами, знатоками танкового топлива и смазочных масел. К двенадцати ночи его должен был принять начальник Бронетанкового управления.

Во время разговора с инженерами о зольности солярки Новиков попросил у генерала разрешения позвонить по телефону и набрал номер телефона Иванова. Тот оказался дома и спросил:

- Что, брат, паришься?

Новиков сказал Иванову, что приедет с ним проститься на рассвете, и спросил, заранее предполагая отрицательный ответ?

- Писем или телеграмм для меня нет?

- Постой, - сказал Иванов, - есть открытка.

- А кто подписал, посмотри...

Иванов помедлил, видимо, разбирая незнакомый почерк, и сказал:

- Не то Штурм, не то Штром, вот так.

- Прочти мне открытку, пожалуйста, - быстро сказал Новиков.

- "Дорогой товарищ Новиков, вчера вернулся с Урала, куда был срочно вызван, - начал читать Иванов, покашлял и сказал" - Доложу тебе, почерк жуткий - Пишу вам печальные вести, из письма Александры Владимировны мы узнали, что в первый день бомбёжки погибла Мария Николаевна..." - Иванов запнулся, видимо не сразу разобрав еле дующие слова открытки, а Новикову показалось, что он колеблется, прежде чем прочесть о гибели Евгении Николаевны...

Сдержанность изменила Новикову в эти минуты. Он забыл о том, что говорит из служебного кабинета генерала танкиста, что четыре малознакомых человека, продолжая деловую беседу, невольно прислушиваются к телефонному разговору... Резким, внезапно дрогнувшим голосом он вскрикнул:

- Да читай же ты, ради бога!

Сидевшие в комнате внезапно примолкли, посмотрели на него.

- "Евгения Николаевна с матерью доехала до Куйбышева, задержится там, от неё вчера получена телеграмма", - прочёл Иванов, и примолкшие собеседники снова заговорили о своих делах - так ясно преобразилось лицо Новикова. Да и сам он заметил: в тот миг, когда он услышал о том, что Евгения Николаевна выехала в Куйбышев, стиснувший сердце обруч лопнул, и, казалось, без всякой связи мелькнула мысль: "Надо не забыть до отъезда поговорить о назначении Даренского".

Далее Штрум писал, что о судьбе Веры и Степана Фёдоровича ничего не известно, а Новиков, слушая медленное чтение, думал - "На корпусной штаб Даренского уж очень хлопотно определить, не поставить ли его на бригаду для начала - и тотчас же усмехнулся и вновь подумал: "О брат, проснулась в тебе административная душа..."

Он поблагодарил Иванова, шутливо сказавшего ему под конец: "Передача телефонограммы окончена, передал полковник Иванов".

- Принял Новиков, - проговорил он и, кладя трубку, уже был спокоен, уже привык к минуту назад полученному известию, и ему уже казалось: "Да разве могло быть иначе"; но он понимал, что могло быть и иначе...

Новиков спросил у пожилого майора, сотрудника технического отдела, который должен был лететь вместе с ним к месту формирования танковых бригад:

- Мы каким маршрутом полетим, вы уж летали?

- На Киров, - ответил майор, - можно бы и на Куйбышев, да там случается, не заправляют, есть риск, что застрянем, недавно мне там пришлось больше суток на аэродроме просидеть.

- Понятно, - сказал Новиков, - рисковать не следует, надо на Киров. - И подумал: "Ох, и влетело бы мне, услышь она эти мои слова",

В полночь Новикова должен был принять начальник Бронетанкового управления. Ожидая, Новиков поглядывал на дежурного секретаря, сидевшего за столом, уставленным телефонами, прислушивался к негромким разговорам в приёмной.

За эти дни Новиков как-то по особому начал ощущать события и людей, и когда он думал о делах прошедших, то и они как-то по-новому представлялись ему, по-новому связывались между собой.

Цепь событий, жестокие дни испытаний привели отступающие войска к Волге, а рядом война проложила другую дорогу идя по ней, рабочие и инженеры подготовляли день, в который советские танковые заводы выпустят танков больше, чем танковая промышленность противника.

Почти в каждом разговоре, в каждом телефонном звонке, в каждой инструкции и докладной записке он ощущал нечто отличное от того, что ощущал он в своей оперативной работе на фронте.

Военный инженер говорил по телефону с директором расположенного в тылу танкового завода Морщинистый, лысый генерал-майор звонил на полигон, уточнял с начальником организацию исследовательской работы; на заседаниях люди говорили о предстоящем росте программы сталелитейных заводов, о планировании производства, о предстоящих зимой выпусках командиров из Академии имени Дзержинского и об изменениях в программе танковых училищ в новом учебном году.

Сидевший сейчас рядом с Новиковым в приёмной инженерный генерал сказал своему соседу:

- Придётся второй жилой посёлок строить, к зиме негде будет людей селить, а когда в марте сорок третьего года пустим два сборочных цеха, этот поселок должен будет превратиться в город.

И Новикову казалось, что он понимал, в чём было новое, волновавшее его ощущение. Весь этот год главной реальностью войны была для него линия фронта, её движение, изгибы, разрывы, и он воспринимал войну как бы линейно; реальностью, действительностью войны являлась узкая полоса фронтовой земли, узкая полоса времени, нужного для сосредоточения и выхода на передний край расположенных в этом фронтовом и прифронтовом пространстве резервов, единственной реальностью войны было соотношение сил на линии фронта в строго ограниченный отрезок времени.

Но вот здесь, в эти дни Новиков по-иному, по-новому ощутил войну - она оказалась объемна! Её действительность определялась не десятками километров, не часами, днями и неделями Война планировалась в многотысячной глубине часов. Действительность войны угадывалась в том, что в уральском и сибирском тылу зрели, росли, кристаллизовались танковые корпуса, артиллерийские и авиационные дивизии. Реальностью войны был не только сегодняшний день, а и тот желанный час, который сверкнёт через полгода, может быть, через год. И этот скрытый в глубине пространства и во тьме времени час подготовлялся десятками и сотнями путей, в десятках и сотнях мест; истинный ход воины угадывался не в одном лишь сегодняшнем боевом дне, определялся не одним лишь исходом вчерашнего боя... Конечно, Новиков и на фронте знал обо всём этом, но тогда знание это было каким то академическим, не касалось каждодневной, каждочасной практики боёв.

Это будущее, эти битвы 1943 года подготовлялись в совершенствовании учебных программ военных школ и училищ, в разработке новых поточных способов производства, в сегодняшних спорах и догадках конструкторов, технологов, профессоров-теоретиков, в отметках, которые получали слушатели танковой, артиллерийской, воздушной академий, в расширении выемочных полей в карьерах и шахтах, в повышении съёма стали с квадратного метра пода мартеновских печей.

Что знал Новиков о боях 1943 года? Где, на каких рубежах произойдут они?

Будущее было скрыто пеленой фронтовой пыли и фронтового дыма, оно тонуло в скрежете и лязге битвы над Волгой.

Но Новиков понимал, что становится ныне одним из тех тысяч командиров, кому Верховное Главнокомандование поручает судьбу завтрашнего дня войны, её будущее.

Нынешний приём у командующего бронетанковыми войсками был совершенно отличен от первого - Новиков сразу же почувствовал это. Генерал был по-деловому краток и сух, сделал несколько довольно сердитых замечаний, недовольным голосом сказал "Я считал, что вы больше успели, набирайте темпы". Но именно в этом Новиков видел радостное и приятное для себя: командующий не относился к нему "вообще", Новиков уже вступил в семью танкистов.

Во время разговора вошёл адъютант и доложил, что приехал Дугин, командир прославленного танкового соединения.

- Через несколько минут приму его, - сказал начальник управления и удивлённо посмотрел на улыбнувшегося Новикова.

Новиков объяснил?

- Мой старый сослуживец, товарищ генерал.

- А, - ответил генерал, не проявив желания говорить о былой службе Новикова и Дугина, - давайте, давайте, что там у вас ещё, - и посмотрел на часы.

Под конец разговора Новиков попросил о назначении Даренского в корпус. Генерал задал ему несколько быстрых вопросов, именно те, которые следовало задать, и, на мгновенье задумавшись, сказал:

- Пока отложим. Ставьте вопрос перед выходом из резерва. - Они вскоре коротко простились, и начальник управления на прощание не спросил Новикова, справится ли он и не робеет ли: поздно уж было об этом говорить - Новикову предстояло справиться и не робеть.
[1] [2] [3] [4]