За правое дело (Книга 1) (25)

Оказалось, что желтобрюхи поселились во многих пустых блиндажах, а теперь, когда в блиндажи пришли люди, не собирались уходить.

Они шуршали за дощатой обшивкой, шумели, возились.

Городские их до судорог боялись, некоторые даже не хотели спать в блиндажах, хотя желтобрюхие полозы были безвредны, те же ужи Больше вредили крошечные полевые мыши. Они стремились пробраться к солдатским сухарям, прогрызали мешки, добирались до кусочков сахару, заложенных в белые торбочки Докторша объяснила, что мыши разносят печёночную болезнь: "туляремия", сказала она.

В годы воины этих мышей развелось великое множество, так как в местах боёв зерно часто оставалось неубранным, и урожай на полях собирали мыши. На рассвете ополченцы видели, как желтобрюх устроил охоту на мышей" он долго таился неподвижно, мышь всё ближе металась возле него, хлопотала над ченцовским мешком Вдруг желтобрюх прянул, мышь пискнула ужасным голосом, собрав в этот писк весь ужас кончины, и желтобрюх, шурша, ушёл с ней за доски

- Он у нас будет, вроде кота, мышей ловить, вы его, ребята, не секите штыками, - сказал Поляков, - безвредная тварь, одна видимость, что гадина.

Желтобрюх сразу понял Полякова и поверил людям, он перестал таиться, ползал по блиндажу, приходил, уходил, а намаявшись, ложился отдыхать у стенки, за Поляковским сундуком.

Вечером, когда в земляной полутьме блиндажа вспыхнули пыльные столбы косого солнечного света и зажелтел янтарь смолы, выступавшей из досок, ополченцы увидели необычайную вещь.

Сергей перечитывал в это время письмо, Поляков тихонько тронул его руку и шепнул.

- Гляди-ка.

Сергей поднял глаза и рассеянно огляделся. Он не утирал слез, так как знал, что в полутьме блиндажа никто не увидит его заплаканных глаз, в сотый раз напряжённо вчитывающихся в строки письма.

Каска, висевшая в углу, покачивалась и звенела. Густой, сжатый столб света освещал её. Сергей увидел, что каску раскачивает желтобрюх, он казался медным в свете солнца. Присмотревшись, Сергей увидел, что змея медленно, с тяжёлым усилием, выползала из своей шкурки, и новая кожа на ней казалась потной, блестела, как молодой каштан. Не дыша, следили люди за работой змеи вот-вот, казалось, она закряхтит, пожалуется - очень уж тяжело и медленно вылезать из крепкого, мёртвого чехла. Этот тихий полусумрак, пронзённый светом, и это никем невиданное зрелище - змея, доверчиво, в присутствии людей, меняющая кожу, - всё это захватило солдат

Притихшие, сидели они, и казалось, в них вошёл вечерний пыльный, сухой свет, и всё кругом было задумчиво, молчало. И вот в эту тихую минуту отчаянно крикнул часовой:

- Старшина, немцы!

И тотчас послышались один за другим два глухих удара, и блиндаж ухнул, вздрогнул, заполнился серой пылью.

Это немецкая дальнобойная артиллерия начала пристрелку с левобережного донского плацдарма.

22

В пыльный, жаркий августовский вечер в просторной комнате станичной школы за большим конторским столом сидел командир немецкой гренадерской дивизии генерал Веллер, тонкогубый человек с длинным костистым лицом.

Он просматривал лежавшие на столе бумаги, делая пометки на оперативной карте и отбрасывая в угол стола прочитанные донесения.

Работал он с чувством человека, знающего, что главное дело им уже сделано и текущие доделки не могут ни повлиять на предстоящие события, ни изменять их ход.

Мысли генерала, утомленного разработкой подробностей предстоящей операции, то и дело обращались к общему ходу событий прошедших месяцев и складывались так, словно он уже подготавливал мемуары, конспектировал свои размышления для учебников военного дела.

Финальная картина драмы, разыгранной гренадерами, танкистами и мотопехотой на просторном театре степной войны, вскоре завершится на берегах Волги; и генерала не оставляло волнение при мыслях о последних днях невиданной в истории войн кампании Он ощущал край русской земли, он видел за Волгой начало Азии. Будь генерал философом и психологов, он, вероятно, задумался бы над тем, что это ощущение, такое радостное для него, должно неминуемо породить в русских иное, грозное, мощное чувство.

Но он не был философом, он был пехотным генералом. Он хранил в душе некую сладостную мысль и сегодня дал ей волю. Удовлетворение он найдёт не в почестях, а в суровой солдатской простоте, с которой он подымает славу Германии. Он тешил себя соединением двух полюсов - власти и солдатского подчинения, военного успеха и смиренного выполнения приказов, диктаторских поступков и ефрейторской исполнительности. В этой игре всесилия и покорности, в единстве власти и подчинения была душевная утеха, сладость и горечь его жизни.

В эти летние дни он переживал редко достающееся человеку в такой всеобъемлющей полноте чувство успеха.

Веллер объезжал речные переправы и видел сожжённые советские грузовики, разбитые бомбами и снарядами орудия, сожженные и развороченные танки Он видел разбитые советские самолёты. Во вчерашней сводке верховного командования германской армии сообщалось, что "в колене Дона закончены окружение и разгром 62 Советской Армии".

Ночью 18 августа Веллер донёс штабу армии, что в северовосточной петле большого колена Дона, несколько северо-западней Сталинграда, силой передовых подразделений он форсировал Дон на участке Трехостровская, Акимовский и закрепился на захваченном плацдарме.

Дальнейший план был прост. После сосредоточения танковых и скоростных соединений на этом левобережном плацдарме командование предполагало вырваться к Волге севернее Сталинграда, с ходу занять заводской район, отрезать переправу через Волгу. В месте предполагаемого прорыва расстояние от Дона до Волги составляло не больше 70 километров. Одновременно наносили мощный удар по Сталинграду с юга танковые дивизии армии Готта, наступавшие вдоль железной дороги от Плодовитое Действию наземных сил должен был предшествовать удар воздушного флота генерала Рихтгоффена.

Правда, при взгляде на карту операция в целом иногда казалась парадоксальной ведь вся огромная Россия нависла с севера над немецкой армией, казалось, миллионы тонн земли, неисчислимые массы людей колоссальной тяжестью давили на левый фланг армии Паулюса.

Однажды на северном крыле, в дни наибольшего августовского успеха, русские неожиданно перешли Дон и смяли итальянскую дивизию, прикрывавшую необычайно растянувшийся левый фланг армии.

Но, невидимому, они расценили успех как совершенно случайный и не придали своей вылазке на западный берег значения Они даже не подняли шума в своих газетах по поводу того, что захватили дивизионную артиллерию итальянцев и угнали с собой за Дон около двух тысяч пленных. Правда, Советы с непонятным упорством обороняют плацдармы на западном берегу Дона в районах Серафимовича и Клетской. Но и это ведь практически бесцельно: многие важные операции германской армии проводились с открытыми флангами. Единственное, что раздражало Веллера и на что жаловался сам командующий армией, - это вечная спешка, вечное понукание. К чему ставке торопить игроков, успешно доигрывающих решающую партию?

Веллер увидел, как мимо окна провели какого-то пленного, должно быть армянина или грузина, со светлым пятном от споротой комиссарской звезды на рукаве. Пленный был бос, необычайно грязен, зарос чёрной щетиной, он шёл, припадая на раненую, обвязанную тряпкой ногу. В выражении его лица, казалось Веллеру, не было ничего человеческого - тупое, одновременно измученное и равнодушное. И вдруг человек этот поднял голову, посмотрел в сторону генерала; краткое мгновение они смотрели друг на друга, и Веллер увидел не мольбу, не просьбу о пощаде, а яростную, тёмную, тяжёлую ненависть во взгляде оборванного пленного. Веллер посмотрел на стол, где лежала карта, обозначавшая движение германских дивизий.

Он думал, что разгадку войны нужно искать на этой карте, а не в яростных глазах пленного комиссара.

Так, вероятно, топор, привыкший легко раскалывать лишённое сучков полено, склонен переоценивать свою тяжесть и остроту своего лезвия и недооценивать силы сцепления в могучем древесном стволе. Но вот топор, глубоко ворвавшись в суковатый ствол, вдруг останавливается, намертво схваченный силами напружившегося дерева. И кажется, вся чёрная земля, испытавшая лютые морозы, битая ливнями, жжённая пожарами, изведавшая страшные июльские грозы и радостное томление весны, передаёт свою силу этому взбешённому, могучему стволу, глубоко ушедшему в неё корнями.

Веллер прошёлся несколько раз по комнате, половица у двери каждый раз, когда он сгупал на неё, поскрипывала.

Вошёл дежурный офицер и положил на стол несколько донесений.

- Эта доска скрипит, - сказал Веллер, - нужно постелить здесь ковёр.

Дежурный поспешно вышел, и доска у двери снова скрипнула.

- Was der Fuhrer hat gesagt ?1 - спросил Веллер у запыхавшегося молодого денщика, пришедшего через несколько минут с большим, свёрнутым трубой ковром.
[1] [2] [3] [4]