За правое дело (Книга 1) (21)
[1] [2] [3] [4]- Столько, сколько тебе, - ответила Женя, глядя на сестру сердитыми глазами.
11
Спиридонова вызвали в обком, к Пряхину, который теперь ведал вопросами, связанными с жизнью и работой оборонных предприятий города. Причин для вызова могло быть много. Мог быть разговор в связи с общим положением: вопросы обороны и воздушной защиты станции, новые задания, выдвинутые новой обстановкой...
Но мог предстоять другой разговор, разнос - может быть, случай с аварией турбины либо случай, когда хлебозавод на два часа остался без энергии и сорвал своевременную выпечку хлеба, а может быть, жалоба судоверфи, которой Степан Фёдорович отказал дать добавочный ток от подстанции, а может быть, неготовность аварийного кабеля либо спор по поводу рекламации на недоброкачественное топливо.
Степану. Фёдоровичу шли на ум объяснения и оправдания: многие квалифицированные рабочие сейчас в ополчении, износ оборудования, на линии мало монтёров, на заводских подстанциях плохо поставлено дело. Он ведь просил энергетиков Тракторного, "Баррикад", "Красного Октября" дать ему план, договориться и не создавать перегрузки в одни часы и недогрузки в другие, но они пальцем не ударили, наваливаются все вместе, а виноват он. Шутка ли накормить энергией таких три гиганта. Они вдруг, в один час, втроём могут сожрать больше киловатт, чем пять городов.
Но Степан Фёдорович знал, что в обкоме не любят ссылок на объективные причины, скажут: "Что ж, попросим войну подождать, пока Спиридонов свои дела устроит?"
Степан Фёдорович хотел заехать домой, время позволяло, а он скучал по родным, если не видел их день-два, тревожился об их делах и здоровье. Но дома в рабочее время, вероятно, никого не застанешь, и Степан Фёдорович велел водителю ехать прямо в обком
Возле здания обкома стояли часовые-ополченцы в пиджаках, перетянутых поясами, с винтовками на брезентовых ремнях. Они напоминали петроградских красногвардейцев, рабочих-бойцов времени первой обороны Царицына. Особенно один, с большими седеющими усами, словно сошёл с картины.
Степана Фёдоровича взволновал вид вооружённых рабочих. Отец его погиб в Красной гвардии, защищая революцию, да и он мальчишкой стоял с берданкой на посту возле здания уездного ревкома.
Часовой у входа оказался знакомым, он до последнего времени работал помощником монтёра на Сталгрэсе в машинном зале.
- А, здорово, рабочий класс, - сказал Степан Фёдорович и хотел пройти в дверь. Но помощник монтёра спросил,
- Вам куда?
- К Пряхину, - ответил Степан Фёдорович. - Загордился, не узнаёшь бывшее начальство?
Но лицо парня осталось серьёзно. Преграждая Спиридонову дорогу, он сказал:
- Предъявите документы.
Он долго всматривался в партийный билет, дважды пере водил глаза с фотографии на живую личность Степана Фёдоровича.
- Э, друг, ты совсем забюрократился, - сказал Степан Фёдорович, начиная сердиться.
- Можете проходить, - ответил часовой с тем же серьёзным каменным лицом, и лишь в глубине его глаз мелькнул озорной огонёк
Степан Фёдорович, поднимаясь по лестнице, несколько раз насмешливо и сердито повторил про себя: "В войну играть затеяли".
Помощник секретаря, глубокомысленно молчаливый Барулин, носивший обычно галстук и кофейного цвета пиджак, был одет в защитного цвета галифе и гимнастёрку, с ремнём через плечо, на боку у него висел наган в кобуре; сотрудники обкома, входившие в приёмную, тоже надели гимнастёрки. Почти у всех появились планшеты и полевые сумки.
В коридорах и приёмной было много военных. Поскрипывая ладными блестящими сапогами и снимая кожаную коричневую перчатку с руки, прошёл через приёмную в кабинет сухощавый, статный полковник-командир дивизии внутренних войск. Все военные в приёмной встали, вытянулись. И Барулин тоже встал, хотя он не был военным. Полковник узнал Степана Фёдоровича, улыбнулся ему, и Степан Фёдорович встал и поздоровался почти по-военному. Они познакомились в обкомовском доме отдыха, и воспоминание об этом знакомстве, совсем не военном, было связано с весёлыми и приятными днями - прогулками в пижамах, купаньем, рыбной ловлей.
Полковник в своём безукоризненно сшитом кителе и лайковых перчатках походил на потомственного кадрового офицера, но как-то на ночной рыбалке в доме отдыха он, приятно "окая", рассказывал Спиридонову о своей жизни: он был сыном вологодского плотника и в молодости работал по отцовской линии, ходил с плотницкой артелью.
В приёмную вошёл председатель городского совета Осоавиахима, жёлчный человек, постоянно обиженный тем, что к нему и его работе областные работники относятся без должного почтения и интереса; сегодня, казалось, даже обычная сутулость его как будто исчезла, голос, движения стали уверенны и деловиты. Два пария несли за ним плакаты: "Устройство гранаты", "Винтовка", "Ручной пулемёт".
- Журавлёв уже утвердил, - сказал осоавиахимовец, показывая плакаты Барулину.
- Тогда их прямо в типографию, - ответил Барулин. - Я сейчас дам команду директору типографии.
- Только срочно, для полков ополчения, пока в поле не вышли, - сказал осоавиахимовец, - а то в прошлом году я месяц бился, пока напечатали сто плакатов, учебники печатали.
- Не задержит типография, - сказал Барулин, - вне всяких очередей, по законам военного времени.
Председатель Осоавиахима, сворачивая плакаты, пошёл со своей свитой, оглядел рассеянным взором Степана Фёдоровича: "Знаешь, брат, хоть я тебя помню, но не до тебя мне сейчас".
А телефоны звонили беспрерывно.
То к Сталинграду подошла война! Звонили из Политуправления штаба фронта, звонил начальник зенитной обороны города, звонил начальник штаба бригад, работавших по подготовке укреплений, звонил командир ополченского полка, звонили из управления госпиталей, из управления снабжения горючим, звонил военный корреспондент газеты "Известиям, звонили директора, приятели Степана Фёдоровича, один про изводил тяжелые минометы, второй - бутылки с горючей жид костью, звонил начальник военизированной пожарной охраны завода. Да, вот здесь, в этой давно знакомой приёмной, Степан Фёдорович ощутил по-настоящему, что война подходили к Волге.
Сейчас приёмная в обкоме напоминала заводскую контору. Такой шум бывал всегда у дверей Спиридоновского кабинета: волновались снабженцы, цеховые начальники, мастера, звонили из котельной, шумел представитель треста, толкался всегда чем-то недовольный шофёр директорской легковушки. То и дело входили возбуждённые люди: пар падает, напряжение упало, скандалит раздосадованный абонент, машинист зазевался, контролёр просмотрел - и всё это с утра до ночи, с шумом, звоном внутренних и городских телефонов.
Спиридонов знал примеры другого стиля в работе. В Москве его несколько раз принимал нарком. Его удивляла и восхищала после отрывочных разговоров в учрежденческих комнатах, перебиваемых телефонными звонками и шёпотом сотрудниц о последних событиях в буфете, спокойная обстановка наркомовской приёмной и кабинета.
Нарком долго расспрашивал, разговаривал с ним подробно и неторопливо, словно у него не было важнее забот, чем обстоятельства работы Сталгрэса. Спокойной и немноголюдной обычно была приёмная секретаря обкома. А он ведь отвечал перед партией и государством за десятки сталинградских предприятий, за урожаи, за речной транспорт... Но в этот день Степан Фёдорович видел, как вихрь войны ворвался в строгие, спокойные комнаты. События войны толпой входили в двери обкома. В тех районах, где прошлой весной по мирному плану осваивались новые земли, закладывались электростанции, стрсил ись школы, мельницы, где составлялись сводки ремонта тракторов и сводки пахоты, где с размеренной точностью готовились для обкома данные о ходе сева, - сегодня рушились дома и мосты, горел заскирдованный хлеб, ревел, метался скот, исполосованный очередями "мессершмиттов".
Тут, в эти минуты, Степан Фёдорович всем существом чувствовал, что волновавшие и мучившие его события войны становятся событиями сегодняшней судьбы его семьи, жены, дочери, близких товарищей, улиц и домов его города, его турбин и моторов. Они, эти события, уже не в сводках, не в газетных статьях, не в рассказах приехавших оттуда, они сегодня - жизнь и смерть.
К нему подошёл работник облисполкома Филиппов. Он, как и все, надел военную гимнастерку, на боку у него был револьвер.
Филиппов полтора года сердился на Степана Фёдоровича за то, что тот отказался дать ток для одного опекаемого Филипповым строительства. При встречах они обычно едва здоровались, а на пленумах Филиппов неодобрительно отзывался о руководстве Сталгрэса: "Все крохоборством занимаются". Степан Фёдорович говорил среди товарищей:
- Да, имею я в лице Филиппова постоянную поддержку, чуть через него не получил строгача.
Сейчас Филиппов, подойдя к нему, сказал:
- А, Стёпа, здорово, как живёшь? - и стал трясти ему руку. И они оба взволновались и растрогались, поняв, как мала была их пустая вражда перед лицом великой беды. Какие пустяки мешали иногда людям!
Филиппов кивнул в сторону двери и спросил:
- Скоро тебе? А то пошли в буфет, пиво Жилкин хорошее привёз, и осетрина хорошая.
- С удовольствием, - сказал Степан Фёдорович, - я раньше назначенного часа приехал.
Они зашли в буфет для сотрудников обкома.
- Да, брат, - сказал Филиппов, - такое дело, сегодня в сводке немцы заняли Верхне-Курмоярскую, моя родная станица, там родился, там в комсомол вступил и вот, понимаешь... Ты родом не сталинградец, кажется, ярославский?
- Сегодня мы все сталинградские, - сказал Степан Фёдорович.
- Это правильно, - согласился Филиппов и повторил понравившиеся ему слова: - Да, сегодня мы все сталинградские. Сводка плохая сегодня.
Какими близкими казались Степану Фёдоровичу люди. Вокруг - товарищи его, все свои, свой круг. Через буфет прошёл заведующий военным отделом, лысый пятидесятилетний человек. Филиппов сказал ему: