За правое дело (Книга 1) (16)

"Ах, какой молодец, какой молодец", и ему показался законным и понятным уверенный, хозяйский жизненный стиль Постоева.

Он говорил легко, просто и в то же время обдуманно, видно было, что ему не стоило труда несколькими словами выразить сложную идею, резко и ясно подчеркнуть пользу богатой технической перспективы и бесплодность меры, приносящей шумный, но пустой, однодневный эффект. Потом заговорил Андрей Трофимович.

- Чего же тут сомневаться в реальности квартального плана, - сказал он, помните, в ноябре прошлого года, в самые, можно сказать, тяжёлые дни, когда немец подошёл к Москве, когда вся промышленность западных районов перестала давать продукцию, находилась на колёсах либо, сгруженная, лежала под снегом, многим из нас казалось, что все силы и средства можно вкладывать лишь в то, что завтра, через неделю может дать качественный прокат. А ГОКО предложил именно в эту пору строить новые мощности чёрной металлургии. А вот сегодня, когда введены в строй на Урале, в Сибири, в Казахстане десятки тысяч новых станков, когда производство качественного проката поднялось втрое, чем бы мы загрузили все эти блуминги, станки, прокатные станы, молоты, не будь у нас новых домен и новых мартенов? Вот как надо руководить! Сегодня думать о завтрашнем дне своего завода - это недостаточно. Надо думать о том, что будет через год - И, видимо, нарочно, чтобы собравшиеся здесь могли поверх забот сегодняшнего дня увидеть всю огромность сделанного ими, Андрей Трофимович сказал: - Да вы вспомните, вспомните октябрь, ноябрь, декабрь прошлого года! Ведь был период - выпускали меньше трёх процентов довоенного цветного проката, около пята процентов шарикоподшипников. А сегодня?

Он встал, поднял руку. Лицо его потемнело от прилившей крови, и весь он стал вдруг похож на оратора массовика, выступающего на большом рабочем митинге, а не на председателя технического совещания.

- Вы только подумайте, что мы подняли из-под сибирских, уральских, поволжских снегов! Да ведь это дивизии станков, прессов, молотов, печей! Ведь это армии поднялись! Армии металлорежущих станков, мартены, электропечи, прокат на блуминге броневого листа, новые домны встали - это же линкоры нашей металлургии! Один Урал пустил четыреста новых заводов! Знаете, как говорят: из-под снега цветы вышли, ожили, пробились. Понимаете, какое дело?

Штрум напряжённо слушал Андрея Трофимовича.

Все прочитанное им в журналах, книгах, стихах, все кадры хроникальных фильмов о великом строительстве соединялись в живом воспоминании, словно виденное и пережитое лично им.

Он рисовал себе картину - задымленные цехи, белые от жара, похожие на пламя вольтовой дуги, разверстые печи, серый, застывший броневой металл и рабочие в облаках дыма, среди бьющих молотов, среди треска и свиста длинных электрических искр. Ему казалось, в эти минуты он ощущал огромность металлической мощи, слившейся с огромностью советского пространства. Эта металлическая мощь осязалась в словах людей, говоривших о миллионах тонн стали и чугуна, о тысячах и десятках тысяч тонн качественного проката, о миллиардах киловатт-часов.

Но, видимо, Андрей Трофимович, хотя и говорил так поэтически о выбившихся из-под снега цветах, не был лёгким, склонным к мечтаниям человеком. Когда один из главных инженеров попросил его обосновать директиву, полученную заводом, он властно оборвал его и угрюмым голосом сказал:

- Обоснования уже были даны, теперь я приказываю! - И при этом приложил ладонь к столу, словно поставил большую государственную печать.

Когда заседание окончилось и все стали прощаться с Постоевым, худой инженер в очках подошёл к Штруму и спросил:

- Вы ничего не слышали о Николае Григорьевиче Крымове?

- О Крымове? - удивлённо спросил: Штрум и, сразу поняв, почему длинное, худое лицо инженера показалось ему знакомым, быстро спросил: - Вы родственник?

- Я Семён, младший брат его.

Они пожали друг другу руки.

- Я часто вспоминаю Николая Григорьевича, я его люблю, - сказал: Штрум и с горячностью добавил: - Ох, уж эта Женя самая, я на неё очень зол.

- А она здорова?

- Здорова, конечно, здорова, - сердито ответил Штрум, точно это было неприятно ему.

Они вместе вышли в коридор и некоторое время прохаживались, вспоминая Крымова и довоенную жизнь.

- А ведь мне о вас Женя говорила, - сказал: Штрум, - вы на Урале быстро выдвинулись, стали заместителем главного инженера.

Семён Крымов ответил:

- Теперь я главный инженер.

Штрум стал расспрашивать его, возможно ли на уральском заводе наладить опытную плавку и выпустить некоторое количество стали, нужной ему для специальной аппаратуры,

Крымов задумался и ответил:

- Сложно, очень сложно, но надо поразмыслить, - и, лукаво улыбнувшись, добавил: - Ведь не только наука помогает производству, бывает наоборот, производство помогает науке

Штрум пригласил Крымова к себе, но тот замотал головой:

- Что вы, где там, жена просила заехать к родным в Фили, у них телефона нет, и то, видно, не успею. Через час в наркомат, в половине двенадцатого назначен приём в ГОКО, а на рассвете снова вылетаю в Свердловск. Но телефон ваш на всякий случай запишу.

Они простились.

- Приезжайте на Урал, обязательно приезжайте, - сказал: Крымов.

Он во многом походил на старшего брата - длинные руки, шаркающая походка, сутулость, только ростом был меньше.

Штрум снова зашёл к Постоеву. Постоева очень утомило заседание, но он был доволен.

- Интересный народ, - сказал: он. - Вам повезло всех вместе увидеть, главные тузы, их вызвали в ГОКО.

Он сидел за столом, с салфеткой на коленях; официант убрал окурки и, раскрыв окна, накрывал на стол.

- Обедать будете? - спросил: Постоев. - Не отощали на домашних харчах?

- Спасибо, я обедал, - сказал: Штрум.

- Упрашивать не стану, не такое нынче время, - сказал: Постоев.

Официант усмехнулся и вышел из комнаты. Постоев стал рассказывать:

- По всему судя, многие москвичи как будто не отдают себе отчёта в серьёзности положения. В Казани, хотя она и на тысячу километров восточнее, настроение более нервное Но там, где я вчера был, - он показал рукой в сторону потолка, - наверху, там охватывают ситуацию во всех связях, широкий общий взгляд на карту главных событий. И должен вам сказать, чувствуется по всему большое напряжение. Я прямо спросил: - "Как положение на Дону, тяжёлое?", а мне ответили: "Что Дон, возможен прорыв к Сталинграду и к Волге". - Он посмотрел на Штрума и раздельно произнёс: - Вы понимаете, Виктор Павлович, это уж не обывательские разговоры... - Потом он вдруг сказал: - Хороший народ наши инженеры, а? Замечательный народ!

- Да, - сказал: Штрум - А меня вчера спрашивали - какой способ реэвакуации я считаю более целесообразным - постепенное перетаскивание или единовременный переезд? Без точных сроков, но вот вопрос этот задавался, как вы это свяжете с тем, что сейчас говорили?

Они помолчали.

- По-видимому, разгадка в том, - проговорил Постоев, - что вы сегодня от инженеров моих слышали. Помните, что Сталин сказал: в ноябре прошлого года: современная война есть война моторов. Вот наверху и подсчитали, кто их больше сегодня производит - мы или немцы Ведь силища у нас есть! Знаете, на одного токаря в дореволюционной промышленности - наших шесть, на одного инструментальщика - у нас двенадцать, у царя - один механик, а у нас - в девять раз больше. И так всюду!

- Леонид Сергеевич, - сказал: Штрум, - я никогда никому не завидовал. Никогда! А вот сегодня, слушая вас всех, я, кажется, всё бы отдал, чтобы работать там, где рабочие делают танковую сталь, где строят моторы.

Постоев полушутя ответил ему:

- Но-но-но, я вас знаю, вы одержимый, вас оторвёшь на месяц от электронной и квантовой премудрости, вы и захиреете, как дерево без солнца.

Штрум жил в Москве в хлопотах и напряжённых делах. Но, несмотря на занятость, он почти каждый вечер встречался с Ниной. Они гуляли по Калужской улице, заходили в Нескучный сад, однажды смотрели кинофильм "Леди Гамильтон". Во время этих прогулок большей частью говорила она, а он шёл рядом и слушал, изредка задавая вопросы. Штрум уже знал множество обстоятельств и подробностей её жизни - и о том, как она работала в швейкомбинате, и о том, как, выйдя замуж, уехала в Омск, и о старшей сестре, которая замужем за начальником цеха на одном из уральских заводов. Она рассказала ему о старшем брате, капитане, командире зенитного дивизиона, и о том, что она, Нина, и её сестра

и брат сердиты на отца за то, что он женился после смерти матери.

Всё то, о чём простодушно и доверчиво рассказывала Нина, почему-то не было безразлично Штруму, он помнил имена Нининых подруг и родственников, спрашивал.

- Простите, я забыл, как зовут мужа Клавы? Но особенно волновали его рассказы о Нининой семейной жизни, муж её был плохим человеком. Штрум заподозрил в нём множество пороков, считал его грубым, пьяницей, себялюбцем, невеждой и карьеристом.

Иногда Нина заходила к Штруму и помогала ему готовить ужиню. Его трогало и волновало, когда она спрашивала:

- Может быть, вы любите перец, я принесу, у меня есть. А однажды она сказала ему:

- Вы знаете, как хорошо, что мы с вами познакомились. И так жалко, что скоро уезжаю.

- Я к вам в гости непременно приеду, - сказал: он.

- Ну, это только говорится так.

- Нет, нет, совершенно серьёзно. Остановлюсь в гостинице.
[1] [2] [3] [4]