Глава 17 (1)
[1] [2] [3] [4]Он побрызгал лицо лосьоном после бритья, кончил одеваться, закурил сигарету и уселся у окна, ожидая условленного времени.
Когда он снова посмотрел на часы, было без одной минуты восемь. Он встал и вышел из номера, опустив ключ в карман. Ладони его стали липкими и влажными, а живот то и дело стискивала судорога страха. На лифте он спустился вниз. Во рту у него было сухо, а когда лифт остановился на третьем этаже и впустил еще одного пассажира, сердце у него чуть не оборвалось.
Наконец он оказался в вестибюле. В этот час там было полно народа: новые постояльцы сгрудились у стойки консьержа, а в дверях толпились спешащие на ужин, в театр или на концерт.
Серебров подошел к газетному киоску и купил “Журналь де Женев”. Возможно, в вестибюле гостиницы находился один из соглядатаев Дмитрия, который тайно следил за ним. Морозов частенько направлял людей из подразделения внутренней безопасности следить за своими же оперативниками, опасаясь предательства. Серебров знал об этом и сделал так, чтобы не вызывать ничьих подозрений. Он был без плаща, он не собирался выходить из гостиницы, а в последние четыре дня он регулярно спускался в вестибюль и покупал “Журналь де Женев”, прежде чем пойти поужинать в ресторан “Альпин” при гостинице.
Вот и сейчас он завернул за газетный ларек и пошел по коридору, образованному сувенирными лавками и киосками. Сейчас здесь было пустынно, все ларьки были закрыты.
Оттуда Серебров прошел к туалетам. Напротив двери с надписью “Для мужчин” располагался вход в парикмахерскую отеля. Парикмахерская не работала, но Серебров подошел к ней и толкнул дверь.
Дверь оказалась но заперта. В парикмахерской было темно, и он вдохнул запах кремов, шампуней и лосьонов, повисший в воздухе. Два высоких кресла, сверкая в полумраке хромированными деталями и кожей сидений, напоминали инопланетных монстров, непрошеными вторгшихся на Землю.
Вторая дверь в глубине парикмахерской тоже была не заперта. Серебров прошел коротким темным коридором, спустился по ступенькам и толкнул еще одну дверь. Он оказался во внутреннем дворе гостиницы, и прохладный ночной воздух мигом охладил его пылающие щеки. Неподалеку от выхода, тихонько урча мотором, дожидалось такси. Никита Серебров открыл заднюю дверцу и сел на сиденье рядом с неподвижной темной фигурой.
Такси медленно выехало со двора и покатилось по узкой темной улочке, затем свернуло на ярко освещенный проспект и затерялось в потоке одинаковых женевских таксомоторов. Через несколько минут они уже мчались по шоссе, ведущему к французской границе.
За все это время второй пассажир такси не произнес ни одного слова. Когда они оказались в пригороде Женевы, Серебров повернулся к нему. Незнакомец был светловолос и довольно красив, хотя взгляд его мерил Сереброва откровенно оценивающе и холодно.
– Добрый вечер, Никита Владимирович, – сказал незнакомец на чистом русском языке. Его рукопожатие было крепким, но кратким. – Меня зовут Алекс Гордон.
Алекс намеревался безотлагательно начать допрос Сереброва. Той же самой ночью на уединенной ферме вблизи Гренобля он провел с перебежчиком первую, предварительную беседу. Фамилия его происходила от слова “серебро”, но Алекс быстро понял, что напал на золотую жилу. Серебров обладал бездонной, почти компьютерной памятью, и без труда вспоминал мельчайшие подробности всех, даже самых давних операций Тринадцатого отдела, в хронологическом порядке воспроизводя длиннейшую цепь убийств, покушений, подлогов и попыток шантажа, перечисляя имена и адреса известных ему заграничных агентов. Вкратце он описал излюбленные методы и приемы, которыми пользовались его коллеги, особо остановившись на характеристиках используемого оружия, новейших разработках лаборатории ядов, порядке, в котором сменяли друг друга три ударные бригады, а также на иерархии отдела и планах на будущее.
Однако наиболее ценной информацией был для Алекса детальный портрет собственного брата, который Серебров рисовал мелкими штрихами подробно и точно, начав с его вкусов в одежде и еде и закончив его странной дружбой с умирающим от рака Октябрем.
На протяжении двух недель перебежчик говорил негромко, спокойно и весомо, к полному восторгу Алекса и его помощников, которые помогали записывать и сортировать информацию. Если не считать постоянных и однообразных просьб о пластической операции и собственном домике во Флориде, собеседования шли без сучка и задоринки. Так продолжалось почти до самого последнего дня, когда Серебров рассказал такое, что Алекс даже не знал, верить ли собственным ушам.
Они как раз сидели за столом из почерневших бревен, потягивая обжигающий горький кофе из глиняных кружек и закусывая шоколадным печеньем, которое было разложено на блюде. Под локтем Алекса бесшумно крутился диктофон. Несмотря на то, что до вечера было еще далеко, все лампы были включены. Снаружи шел теплый весенний дождь, его капли негромко стучали по ставням, а ветер выл в печной трубе.
– Итак, мы остановились на том, что он не любит Горбачева, – сказал Алекс.
– Не любит? По-моему, он собирается убить его, – сообщил Серебров, набив рот печеньем. Заметив недоверчивую улыбку собеседника, он поспешно добавил: – Я говорю совершенно серьезно, Алекс. Он готовит убийство Горбачева.
Алекс искоса взглянул на него.
– О чем это ты говоришь, Никита?
Серебров вытер губы тыльной стороной ладони.
– Я не посвящен в это дело, – осторожно сказал он, – и мне неизвестны детали. Просто я сложил воедино все кусочки информации, намеки и обрывки разговоров, которые мне довелось услышать за последние несколько недель. Тогда-то я и догадался, что Морозов хочет устранить Горбачева любыми средствами.
Далее Серебров рассказал, что внутри КГБ сформировалась тайная группа единомышленников, возглавляемая Дмитрием Морозовым. Постепенно они подбирали себе сторонников в армии, в партаппарате, среди ученых и интеллигенции. Это движение называлось “Память”, в память о России-матушке, и вошли в него сторонники “жесткого” курса, чьи коммунистические идеалы причудливым образом сплелись с великодержавным русским шовинизмом и традиционным антисемитизмом. Их цели и взгляды напоминали сталинский коммунистический национализм времен войны, при помощи которого “великий вождь и учитель” пытался подстегнуть патриотические чувства своих соотечественников.
Алекс кивнул.
– Я слышал о “Памяти”, но не подозревал, что Морозов имеет к ней какое-то отношение.