I

– Ты путаешься с этой херовиной I can't help but, – сказал Огородников.

Конский побледнел.

– Не может быть!

Огородников попросил счет и выложил карточку «Американ экспресс».

– Хм, – сказал Конский.

– Ну, а ты-то как вообще? – спросил Огородников.

– Вообще-то клево! – сказал Конский и как бы загорелся от старого жаргонного словечка. – Я, знаешь, сейчас все-таки беру что-то из голографии. Некоторые компьютерные новинки, Макс, раскрывают…

– Да я не об этом, – отмахнулся Огородников. – Не женился?

Вот ответил на равнодушие к Москве равнодушием к творчеству. Конский, кажется, понял, усмехнулся. Нет, не женился, зачем? А ты? А я, конечно, женился. Да? А вот я до сих пор не женился. Ну, а я женился в седьмой раз. Можно позавидовать. Нет, я так и не женился. А ты ощущаешь, Макс, сжатие пространства? В такой же степени, как его расширение, что ли? И в том, и и другом направлении, б-р-р, не очень-то уютно, а? Давно ли возникало чувство по имени «радость»? Уходит вместе с некоторыми элементами того, что именуется попросту «свинством», не гак ли? Хорошо еще, что нам не надо называть предметы «своими именами», верно? За это благо я отдам последние штаны…

Такой довольно быстрый и не вполне вразумительный диалог как бы возвращал в прежние времена, когда где-нибудь на Арбате под джазовую пластинку и под хорошую «банку» общались, так сказать, «на межклеточном уровне». Оба были довольны, что так вот, без нажима, расшевелили прошлое. Ты, наверное, крестился? – спросил один другого. Не без этого. Извлечен был из-под ворота рубашки нательный крест. И я этого не избежал, хотя, признаюсь, иногда кажусь себе… Не продолжай, здесь то же самое…

Со вздохом облегчения «межклеточное общение» было завершено.

– Скажи-ка, Алик, – сказал тогда Максим, – что это за вздор тут Фима нес о переводе русской фотографии на западные языки? Он по-прежнему слишком много киряет?

– Он просто мудак и ремесленник, но ты… разве ты не слышал… об этом процессе?… – Конский зачастил, как будто давно уже ждал этого вопроса. – Уж кто-кто, но ты, Макс, должен попять… ведь это же только ремесленнику покажется вздором… после стольких лет большевизма автоматический переход в западную фотографию невозможен. Поэтому и возникла идея так называемого «перевода». Не все русские вещи, увы, поддаются этой обработке, однако…

– Алик? Ты в порядке? – спросил Огородников. – Я думал, Фима шутит, а ты, кажется, и в самом деле серьезным стал мальчиком. Я вижу, вы тут все очень серьезными стали. Переведи мои «Щепки» на язык канадских чукчей.

– При чем тут «Щепки»? – с неожиданной жесткостью спросил Конский.

– Что-нибудь еще желаете, джентльмены? – спросил черный Ваня, давая понять, что засиделись.

Они вышли на Пятьдесят Седьмую. Косая туча на бреющем полете шла вдоль улицы, таща за собой запахи нью-йоркской этнической гастрономии. У Конского под зажеванным рукавом часы были отменные – «Роллекс».

– Бемс, я в диком цейтноте! – сказал он.

– Я тоже, – сказал Огородников. – Напомни мне, как быстрее к «Фараону» прошлепать.

– К «Фараону»? Зачем тебе туда? – В голосе Конского снова прозвучало какое-то непонятное напряжение. Потом он взял Огородникова под руку. – Давай еще пяток минут прогуляемся вместе? Хрен с ними, пусть ждут. Слушай, ты знаешь, что о тебе сказали те люди в ресторане? У вашего товарища, говорят, вид типичного неудачника. Воображаешь? Физиономисты! Когда я им сказал, что ты – самый знаменитый советский фотограф, чуваки отпали. Слушай, Макс, честно говоря, я не совсем уверен, что ты принял правильное решение.

– Какое решение? – Огородников скосил глаз вниз на ведущего его под руку сквозь толпу Конского. Седоватая греческая шевелюра мастера красиво развевалась над молодым лицом.

– Ну, это решение, вносчихпых, ха-ха, такое русское выражение вспомнилось, ну, словом, твое решение остаться на Западе.

– Не было такого решения.

Конский отпал от огородниковского локтя.

– Позволь, но как же тогда понимать твое интервью? Ведь не собираешься же ты после такого – назад?

– Какое, впахменячихпых, Алик, интервью, я тебя не совсем понимаю.

– Да, вот же, случайно, у меня в кармане… – Конский вытащил не очень свежий номер эмигрантской газеты «Русская стрела».

«Бунт новой волны», – прочел Макс заголовок. Далее помельче: «Интервью со знаменитым советским фотографом Огородниковым». Еще мельче: «Вопрос. Скажи, Макс, какие сейчас тенденции превалируют в советском фотоискусстве? Ответ. Видишь ли, Амбруаз, удушливая атмосфера социалистического реализма…»

– Май гуднесс, – сказал Конский, – я и в самом деле опаздываю. Где издательство «Фараон»? Честно говоря, не вполне помню, кажется, отсюда блоков десять на юг… «Фараон», хм, эта богадельня…
[1] [2] [3]