Акт второй

ГОЛОС КАКАШИ (с любопытством школьницы ). Как это может быть пространство без звезд?

ПТАХ. Позвольте мне напомнить, как двенадцатилетний Слава Горелик в кабинете своего дедушки однажды докопался до одной фразы Николая Лобачевского: «Само по себе пространство не существует». Слава, ты помнишь, как ты упал и кулачками, кулачками молотил по ковру, на котором выткан был туркменскими умельцами шестимоторный самолет родины?

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Значит, все звезды растают?

ХНУМ. Примерно так.

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Жаль.

ГОЛОС КАКАШИ. Послушайте, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно? (Плачет ).

ПТАХ. Ну, не нужно так расстраиваться. Вы уйдете в такую энергию, с которой звездам не сравниться.

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. А нельзя… а нельзя там выловить хотя бы уши?..

ГОЛОС КАКАШИ. И глазки?

Пауза.

ПТАХ. Ты видишь, Хнум, как им трудно. Мне всегда казалось, что с этого уровня труднее уходить, чем с других. Особенно если эти так называемые мужчины, так называемые женщины влюблены друг в друга.

ХНУМ. Славка, Какашка, неужели вам хочется назад? Туда, где все умирает и гниет?

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Пожалуй…

ГОЛОС КАКАШИ. Ста! Пожалуй — Ста! Пожалуй — Тысячи! Пожалуй — Миллиона! Пожалуй — Триллиона! Пожалуй — Зиллиона!

Пауза.

ПТАХ. Ну что ж, Хнум, придется тебе закручивать свой гончарный круг в обратную сторону.

ХНУМ (ворчливо ). Странно, эти дети небольшого перекоса не понимают, что они просто дети небольшого перекоса, что все идет к концу так или иначе. Как-то глупо снова проходить через эти мифологические фазы: остров Элефантина, бог плодородия… вычленять из единого понятия всех этих Нунов, Анукет, Менхит, Нептунов… опять тревожиться по поводу ба-ба-ба, что это — баран или душа… почему-то считаться «владыкой катарактов Нила»… отождествляться с Амоном, Ра, Себеком…

ПТАХ. Послушай, Хнум, ты крутишь свой круг?

ХНУМ (ворчливо ). Кручу, кручу… однако, Птах, ведь мы же опять в рамках времени, поэтому мне нужно время, чтобы прогнать весь этот хлам через крутилку.

ПТАХ. Как своему второму или первому «я», Хнум, я должен тебе признаться, что мне иногда доставляет удовольствие посещение этой смертной биологии. Признаюсь, я люблю их творить своим языком и сердцем. Зубы и губы Птаха и все, что возникает из них, как-то меня умиляют. Так что я и сам, твой Птах, чем-то здесь заряжаюсь, чем-то, что они называют вдохновением, трагедией, шампанским…

ХНУМ (продолжает работу ). В принципе, от них ничего не требовалось, кроме наивности, учитывая обреченность этого варианта. Однако они умнеют — вот в чем дело. В своей материи они уже добрались до генов и всяких там основных кислот. И их тянет все глубже. В их акустике появляются нездешние ноты. Казалось бы, это благо, но среди них начинает расцветать какое-то странное неверие, мания величия. Бог, видите ли, умер, человек — венец творения! Природа кружит им голову. И вместе с тем жалуются на вселенское одиночество. О какой из вселенных вы речь ведете, мне хочется их спросить. Самое же главное, что они не хотят всерьез воспринимать неизбежность перехода на другой уровень… Кажется, готово. Сейчас мы увидим своих Славку и Какашку. Чииииич!

Из темноты в освещенный круг сцены падает большущий мягкий шар, из которого торчат башмак Горелика и Какашина славная мордаха.

ХНУМ (со скромной гордостью ). Ну вот!

ПТАХ. Это само совершенство!

Пауза.

ПТАХ. Как себя чувствуете, ребята?

ГОРЕЛИК. Ничего не чувствую, кроме своей левой туфли.

КАКАША. А я почему-то чувствую только глупость своей физиономии.

ГОРЕЛИК (осторожно ). Подожди, девочка, процесс еще не завершен — не так ли, дружище Хнум?

ХНУМ. Птах, ты видишь? Совершенство они принимают за незавершенность!

ПТАХ. Здесь всегда так, ну, ты же знаешь, Великий Хнум, ну, ну…

ХНУМ. Отказаться от такого классного холозагора — нет, не могу!

ПТАХ. Открути немного назад, Великий Хнум, и я вдохну в них то, что тут так правильно называется вдохновением.

ХНУМ. Только ради тебя, Великий Птах.

КАКАША (канареечным голосом ). Ура-ура-ура-рар-ра-а-а-а!

Свет снова гаснет, видны только лики Хнума и Птаха, да слышен свист гончарного круга.

Снова яркий свет. Теперь перед нами стоят разделенные Горелик и Светлякова. Но что это? На Горелике красуются Какашины груди, а у девушки свисает гореликовский пенис.

Влюбленные бросаются друг к дружке, но останавливаются: что-то не то.

ХНУМ. Ну какая вам разница, у кого что? Все равно ведь вы стремитесь к слиянию — разве нет?

ПТАХ. Дело в том, что в этом варианте у них вся их лирика перепутается.

ХНУМ. Ну хорошо, еще одна попытка. Предупреждаю, последняя!

Новое затемнение. Новые повороты круга. Торжествующая нота Птаха. Свет. Перед зрителями приплясывают полностью восстановленные Горелик и Светлякова. Ой, прикрывают обнаженности. «Славка!» — «Какашка!» Обнимаются.

ГОРЕЛИК И СВЕТЛЯКОВА (одновременно, в восторге ). Мы живы! Мы целы! У нас все на месте! Но где мы? Кажется, все там же, в пьесе! А где же демиурги? Где ты, Великий Хнум? Где ты, Великий Птах?

Никого рядом нет. Вокруг руины кафе. Живых, кажется, после «лабораторного взрыва» не осталось. Тела участников «смычки» навалены кучами. Струйки пожара играют на стенах. Дым. Слышны приближающиеся сигналы аварийных машин, выстрелы, взрывы, марши.

Под главной люстрой переливается разными цветами небольшой, но неотразимый холозагор. Похоже, что именно оттуда доносится объединившийся голос Хнума и Птаха.

ХНУМ И ПТАХ. С возвращеньицем в вашу биологию, в ваше любимое, со звездами, пространствочко!

ГОРЕЛИК И КАКАША. Ну что же вы так просто сваливаете? Ведь надо же выпить за жизнь! И за то, что рядом с нею!

ХНУМ И ПТАХ. Это смешно, это соблазнительно, но мы вас покидаем. По законам жанра.

ГОРЕЛИК И КАКАША. Надолго? Неужели навсегда?

ХНУМ И ПТАХ. Вот этот вопрос уже не в духе жанра. Пока что посылаем вам небольшие сюрпризы.

Из развалин, переступая через тела, выбирается Ст. Официант. Тащит складной столик и авоську с шампанским.

СТ.ОФИЦИАНТ. Вот все, что осталось от неплохого кафе. Да, еще вот это. (Подтаскивает мешок с миллиардами, расставляет столик, разливает шампанское ). Давайте выпьем, пока сюда еще не ворвались красные. Или белые.

ГОРЕЛИК. Кажется, пора драпать, Наталья Ардальтовна.

КАКАША. Не спеши. Похоже, что-то еще должно случиться.

Зловещая картина сцены внезапно меняется. Задник освещается видом бухты. Среди прожекторов и огней там появляется ультрасовременный боевой корабль. Вступает музыка, что-то вроде концерта D-Minor Алессандро Марчелло. Над кораблем как бы в облаке романтизма появляется женская суть крейсера, большое лицо с нежными губами и туманными очами.

АВРОРА ГОРЕЛИКА. Ты права, Светлякова, вот оно и случилось. Случилась наша встреча, любезнейшая Какаша.

ГОРЕЛИК. Не верю своим глазам и ушам. Аврора, ты научилась говорить и являться в своей сути?

Монолог Авроры Горелика

Слава, Слава… Как живется вам с другою — проще ведь? — удар весла! — Линией береговою скоро ль память отошла обо мне, плавучем острове?.. Ах, Горелик, Горелик… Не смущайся и не оправдывайся, ведь ты же знаешь, что я тебе все прощаю! Я не обиделась, даже когда ты продал меня китайцам. Ведь ты же знал, что я уйду от них и отыщу тебя. Ты знал, что мое чувство к тебе вкупе с моим радарным зонтом и самонаводящимися ракетами сильнее всех китайских ВВС, что моя суть, явившаяся сейчас перед тобой и перед всеми участниками этой драмы, живыми и мертвыми, перед актерами и зрителями, равно как и перед священными демиургами Хнумом и Птахом, о которых ты мне столько говорил в те ветреные и звездные ночи, когда мы шли с тобой наедине, кроша лед полярных морей, в Китай, — она, суть ее так неотрывна от твоей сути, сутяга мировой сутолоки, странствующий рыцарь миллиардной барахолки, Чичиков постбайронизма, последний солдат и дуэлянт экологического ристалища.
[1] [2] [3] [4]