Акт первый (3)

ГОРЕЛИК. Дюжина.

ГВАТЕМАЛА. Чего дюжина?

ГОРЕЛИК. Чего, чего — ясно, что не романов… Откроешь — увидишь, деревенщина! А нет — так пинка в жопу, и к барьеру!

ГВАТЕМАЛА (с горечью ). Эх, Какаша, продаешься за деньги, да? (С гневом ). Эх, гады, как великий СССР продали, так и бабу покупают! (Уходит с мешком на плече ).

Какаша и Горелик опускаются на пол. Вся сцена снова погружается в сумрак, сквозь пелену которого видны в глубине фигуры участников драмы. Влюбленные лежат в пятне яркого света. Каждое их движение вызывает усиленный киароскуро. Их диалог прерывается паузами, сорванным дыханием, эротическим подвизгиванием.

КАКАША. Ну я больше уже не могу, Славка, ну давай!

ГОРЕЛИК. Зрители тебя не смущают?

КАКАША. Пусть сами смущаются, раз в театр пришли. Дай-ка я тебя возьму! Вот так! И давай, давай, давай!

ГОРЕЛИК. Я и впрямь становлюсь плененной Пенелопой, а ты Одиссеем-освободителем. Впрочем, это уже не важно. В такой любви, как у нас, теряются различия пола. Мое становится твоим, твое — моим. Не об этом ли писал Ницше?

КАКАША. Именно об этом. Вздувается страсть к «переоценке ценностей». Переплетаясь, мы строим мост в идеал.

ГОРЕЛИК. Это кто говорит, я или ты?

КАКАША. Это говорит Заратустра. В идеале мы вдвоем сотворим надчеловека, это будет надчеловек любви, а не супермен убийства. Не нам ли выпало на долю выжать священный сок хаомы?

ГОРЕЛИК. Вал, вал, вал! Ико, ико, ико!

КАКАША. Вобюл, вобюл, вобюл! Оки, оки, оки!

ОБА (в экстазе ). Ч-и-и-и-и-и-и-и-и-ч!

Испустив этот вопль, они лежат некоторое время неподвижно и молча. Потом закуривают.

ГОРЕЛИК. Где ты набралась таких премудростей?

КАКАША. В Северо-Западном университете.

ГОРЕЛИК. Если впасть в хронологию, родная, окажется, что ты прожила без меня безобразно долгий кусок жизни. Но мы в нее не впадем. Проживем и без хронологии. И тогда окажется, что мы просто продолжаем ту нашу единственную ночь на Елагином острове. Ты помнишь тот гребной клуб, где я тогда сторожем работал? Это была ночь фантастической гребли, как будто сами отцы-демиурги Хнум и Птах сидели рядом. Мы бросили матрас прямо на мостки и там валялись. Меж досок в воде отражались звезды… крутилась кассета «Аквариума»… три бутылки «Солнцедара» стояли у изголовья… и мы хлебали эту гадость, и гребли, гребли, как будто плыли в центр Вселенной…

КАКАША. Потому что покуривали кое-что.

ГОРЕЛИК. У меня была шмаль из Красноводска.

КАКАША. Ох, сладкая была эта красноводская шмаль. Ты меня тогда просто затрахал, Славка. А ведь я считалась чемпионкой в «системе»… Славка, а ты помнишь нашу тогдашнюю песенку? (Поет, Горелик ей подпевает ).

ГОРЕЛИК. Ты бы знала, сколько раз я эту ночь в памяти прокручивал!

КАКАША. Я знаю. Ровно столько же раз, сколько и я эту ночь в памяти прокручивала. Иногда осточертеет все на свете, заберешься куда-нибудь в темноту и вспоминаешь, как с тем Славкой Гореликом, простым советским заключенным, греблась в гребном клубе.

ГОРЕЛИК. У нас с тобой, наверное, это одновременно случалось. Учитывая разницу во времени между Россией и Америкой, если у меня, скажем, в полночь, то у тебя в четыре часа прошлого дня, а если у тебя в полночь, то у меня в восемь утра дня будущего. Это тебе понятно?

КАКАША. Да, теперь-то я понимаю, в чем было дело. Иногда в классе или с мужем каким-нибудь на дипприеме как подхватит, едва успеваю проскочить в туалетку. И вспоминаю, как тебя в первый раз увидела с двумя веслами на плече на фоне нашего меланхолического балтийского заката. Что за кадр, я подумала и тут же узнала: да ведь это же Славка Горелик из подполья! Все девки ахнули, но я так посмотрела, что они сразу поняли — мой кадр!

ГОРЕЛИК. Значит, дала бы и без шмали?

КАКАША. Ну, конечно, дала бы и без всего.

ГОРЕЛИК. А я, признаться, попался на курьезе, как сказал бы мой дед. Как это так — самая красивая девчонка откликается на Какашу? Откуда это взялось, неужели от дурацкой рифмы Наташа-Какаша?

КАКАША. Ну, не так-то просто. У меня в подростковом возрасте стало проявляться анальное беспокойство. Особенно во время траханья. При тебе этого, к счастью, не случилось, а вот некоторые кобельки несказанно удивлялись, когда из шикарной телки выскакивали пахучие кусочки. Потом, уже в Америке, один профессор излечил меня от этого дела психоанализом.

ГОРЕЛИК. Расскажи мне об этом, любимая.

КАКАША. Да там я одного такого Абрашку встретила Щумейкера. Он и сам-то был вполне сумасшедшим, но меня вылечил. Докопался до детского стресса, когда меня трехлетнюю с соседкой оставляли, а та мне в попку палец совала. Я так была этому Эйбу благодарна, что родила ему целый выводок гусят. Вот так Какаша стала Мамашей.

ГОРЕЛИК. А где же ты детей своих держишь, Наташа-Какаша-Мамаша моя любимая?

КАКАША. Да они все улетели, когда время пришло. Ты же сам это видел, Славка мой родной. Изволь, напомню. Я сидела на пригорке со всем своим выводком. Внизу было озеро, в нем скользила чета лебедей — Этель и Эланор. За озером из-за леса высовывались стеклянные башки билдингов: коридор высокой технологии этого графства. Над ними заходили на посадку джамбо-джеты. Всем подъем, сказала я своим птенцам. Пора вам учиться летать и плавать. Они побежали вниз к озеру. Иные еще на склоне отрывались от земли и поднимались. Другие плюхались в воду, плыли к середине и там взмывали в потоках брызг. Я плакала от счастья. За близкой рощей тут стала вышагивать вереница гигантских и многоликих холозагоров и олеожаров. Они сияли и смешно приседали на пики елок.

Тут поблизости остановился автобус компании «Питер Пэн», и из него выпрыгнул ты, Славка Горелик. Я хотела перелететь к тебе, однако жировая прослойка, отложившаяся во время высиживания яиц, тянула к земле. Ты, кажется, тоже хотел перелететь ко мне, но тут приблизились холозагоры, ты смешался с ними, и вы все исчезли за горизонтом. Вот как было дело, и, если ты этого не помнишь, тебе надо полечиться.

ГОРЕЛИК. А своему психоаналитику ты этого не рассказывала?

Какаша не успевает ему ответить. В просцениум проходит Ильич Гватемала с сильно похудевшим денежным мешком.

ГВАТЕМАЛА (Горелику ). Слушай, амиго, эта девчонка не стоит и половины твоих миллиардов. Я отсыпал себе сколько полагается, а остальное возвращаю.

ГОРЕЛИК. Значит, мы все сейчас сможем дернуть шампанского. Сеньор Де Бритто, дюжину брюта!

Появляется шампанское. Все в просцениуме, включая и официантов, поднимают бокалы.

ГОРЕЛИК. Первый тост — за любовь! Второй — за деньги! Третий — за шампанское!

Все выпивают по три бокала без передышки. После третьего звучит сирена и грубый голос подрядчика со стройки объявляет: «Конец первой смены!»

Занавес