Акт первый (2)
[1] [2] [3] [4]ЛЕТИК (уничтожающе хохочет ). Мимо на пять сантиметров! Ну, еще раз! (Хохочет зловеще ). Off the mark again![121] Черт тебя дери, Урия Мак-Честный, ты уже ни на что не годишься! (Берет его руку и медленно опускает палец на монету, заглядывает в глаза ). Вот теперь попал.
МАК-ЧЕСТНЫЙ (в полном отчаянии ). Нужно потренироваться, Марта. Марта, слушай, попробуй меня через десять минут, и ты увидишь, я буду попадать сразу.
ЛЕТИК. Есть мнение отстранить тебя от сегодняшнего задания.
МАК-ЧЕСТНЫЙ (падает перед ней на одно колено ). Ты не сделаешь этого! Ты же знаешь, что это значит! Ведь товарищ Квутанзо меня растерзает! Меня, твоего любимого аспиранта!
ЛЕТИК. Как ты не похож на того юношу, который еще недавно писал «Зародыши гражданских позиций»! Какой огонь в тебе тогда пылал! Все вздымалось в тебе, словно обелиски грядущего!
МАК-ЧЕСТНЫЙ. Марта, поверь, времена «Зародышей» еще вернутся!
ЛЕТИК (сухо ). Прости меня, но я уже переросла твои «зародыши», уже отринула твои «обелиски». (Молчит и смотрит на трепещущего Мак-Честного ). Ну хорошо, на этот раз ты еще останешься и замкнешься. Когда они все выйдут и возникнет ситуация общего подъема, ты по моему сигналу — это будет тост за ГРЯДУЩЕЕ — нажмешь кнопку детонатора. Где находится заряд?
МАК-ЧЕСТНЫЙ (суетливо ). В левой передней ножке вон того стола. (Показывает на стол, за которым продолжает пиршествовать Горелик ). Там, правда, этот симпатичный молодой господин расположился. Кто-нибудь его отзовет?
ЛЕТИК. Наплевать на эту буржуазную сволочь! Я его узнала. Однажды он сорвал конференцию в Шантьере. Беспрерывно провоцировал, острил, видите ли. В конце концов неплохо, если будет хоть одна жертва. Небольшие брызги не помешают. Скажем, что погиб философ, идейный лидер движения. Сотворим культ из этого проходимца. Возникнет вихрь, а это то, чего нам не хватает и для практики, и для теории, и для моего фундаментального труда «Грядущее сознание», — вихря!
МАК-ЧЕСТНЫЙ. Ты была права, сказав, что у меня подсознание скрипит. Но я слажу, слажу! Может быть, во всем виновато мое имя, мое проклятое происхождение. Я знаю, что взрыв необходим, но что-то скрипит во мне, что-то корежится. Но я слажу, слажу!
ЛЕТИК. Знаешь, что однажды сказал Фрейд? «С той материей, с которой мы работаем, никогда нельзя будет избежать маленьких лабораторных взрывов». Конечно, это было сказано о психоанализе, но и к нашей теории это имеет прямое отношение.
МАК-ЧЕСТНЫЙ. Я восхищаюсь тобой, Марта!
ЛЕТИК. Потренируйся на эскудо! (Выходит вперед для произнесения монолога ).
Монолог профессора Летик
Должна признаться, я просто женщина. Как всякая женщина, мечтаю о простом: взять любимое существо, отдать ему себя, мять его, подминаться под ним, раскрывать его, раскрываться самой, ну а потом погружаться в быт — все эти пуфики, коврики, песики, котики, детки, конфетки, супу наварить на три дня, денег заработать на три года, починить телефизор или, как его там, телевьюзор, и так изо дня в день.
Увы, как теоретику движения мне приходится еще прочитывать каждый день три титула соответствующей литературы в рамках междисциплинарной программы — к счастью, у меня зеркальная память: пятнадцать секунд смотрю на страницу, и она уже вот в этом маленьком хорошеньком компьютере — ну и постоянно приходится думать о сочетании теории с практикой, подбирать литературу, которую смогут прочесть на местах, контролировать текучку кадров, пестовать взрывчатку для лабораторных взрывов. Ну, если уж признаваться, то во всем. Эстетически это мне не очень-то по душе. Только лишь первый момент прекрасен — явление огня, акустическая феерия, а дальше, ах, сплошная размазня. Ведь где-то в сугубо личностном плане, несмотря на все напечатанные труды, я осталась все той же крестьянской девчонкой, пастушкой козлят и козлищ, майне дамен унд херрен. Увы, если ты выбираешь путь в теории, грани личности смещаются, ибо нужно искать подтверждения своим гипотезам на практике. Не так ли? (С изяществом удаляется ).
Оставшийся в одиночестве Мак-Честный сам встает в позицию монолога.
Монолог Урии Мак-Честного
«Почитай сон и входи в него с робостью, это превыше всего. Избегай тех, кто плохо спит или проводит ночи без сна. Даже вор бывает застенчив перед тем, как заснуть. По ночам он ворует молча. Бесстыж, однако, ночной сторож, с бесстыдством он поднимает свой горн.
Ради сна ты должен бодрствовать весь день. Десять раз в день ты должен одолевать себя. Это сделает тебя добрым и усталым, и это будет опиумом для твоей души. Десять раз в день ты должен примирять себя с самим собой: непримирившийся спит плохо. Десять истин в день ты должен найти, иначе ты будешь искать истину в ночи и твоя душа останется голодной. Десять раз в день ты должен рассмеяться, иначе тебя будет беспокоить желудок, отец тоски».
Так говорил мудрец на горном склоне. И я внимал ему на зеленом пастбище среди молодежи. Кто бы сейчас поверил, что я был когда-то апостолом чистого сна? Будто стоик Рахметов, я десять раз в день одолевал себя, то есть всякий раз, когда мне хотелось выпить и закурить. Десять истин в день я находил в университетской библиотеке в десятке книг. Десять раз в день я смеялся над этими истинами. И все это ради сна, ради мудрости того горного склона. О, эти сладкие сны предреволюционного транса! Я спал, как большой хитрый ребенок. Каждую минуту сна я притворялся невинным. Десять больших выпивок бултыхались во мне. Истины превращались в эротические кошмары, а я все спал, как бы на зеленом пастбище, как бы ягненок. Вдруг однажды мне приснилось, что я никогда не проснусь, — это прямо мне в ухо свистнул Заратустра: «Блаженны спящие, ибо они скоро выпадут в полный осадок». И тогда мне осталось поверить только в то, что желудок действительно — это отец тоски.
Завершив монолог, Урия возвращается к столику, тычет пальцем в монету, промахивается и роняет голову на руки. Свет в этой месте гаснет.
Освещается столик, за которым Слава Горелик заканчивает свой ужин.
ГОЛОС КАКАШИ (издалека ). Славка, если ты еще жив, освободи меня из этого рабства! Ради юности! Ради всего знакомого до слез!
Горелик, отшвырнув стул, бросается в самую гущу ресторанного сборища. После довольно бестолковой свалки вытаскивает в осцениум почти голую в ее бесценном вечернем платье Какашу.
ГОРЕЛИК. Боже, это она! Какаша моей тоски!
КАКАША. Боже, это он! Горелик души моей!
ГОРЕЛИК. Теперь я понимаю, почему меня так тянуло в это Боа-из-Лис!
КАКАША (счастливая ). Какое еще Боа-из-Лис, сумасброд?
ГОРЕЛИК. Ну, Лиссабон, Лисбоа, то есть Боа-из-Лис!
КАКАША. Ты все такой же, Славка! И обнимаешь так же, так же… безвозвратно!
ГОРЕЛИК. А ты еще краше стала, моя Какаша, любовь моя иммортельная!
КАКАША. Вот это новости — я его любовь иммортельная!
ГОРЕЛИК. Я тебя ждал все эти годы. Тебя носило по заморским странам, как Одиссея, а я тебя ждал, как Пенелопа!
КАКАША. Славка, ты какого-то андрогина сочинил своим отвязанным языком.
ГОРЕЛИК. Андрогина? Да откуда ты такой премудрости набралась, Какашка моя?
КАКАША. Да я университет окончила по славистике.
Стоят, обнявшись, смеются и целуются.
ГОРЕЛИК. Впрочем, мужская Пенелопа, не дождавшись женского Одиссея, сама пустилась в странствия. Я давно шел по твоим следам. Почти перехватил тебя в нью-гемпширской «белоруссии», где наследники империи окопались уже в четвертом поколении. Меня там чуть не убили из-за тебя.
КАКАША. Так это действительно ты устроил скандал в благородном семействе? Слухи о негодяе гуляли по всей Америке. Ты, кажется, убил там кого-то?
ГОРЕЛИК. Я убил там двоих на дуэли. Двух отличных ребят, аристократов. В полном соответствии с их кодексом чести. Целые сутки там заседал совет дворян — решали вопрос, можно ли драться на дуэли с евреем. Прогрессивные силы взяли верх. Никто на меня не в обиде. Дамы даже заинтересовались.