Мир искусства
Мир искусства
Далее все действие переносится в зону отеля «Бельмонд», где можно даже и забыть, что находишься на Кукушкиных островах бывшего Советского Союза. Вышколенные гарды из лучших охранных агентств Москвы и Острова Крыма, присутствующие на всех этажах и в саду, исключают всякую возможность появления здесь всякой «неруси» из поклонников местных божеств Бальдека, Гамедо и Хуразу, да, впрочем, и иных православных с недостаточным воспитанием. Везде за пределами ваших покоев звучит приглушенная музыка, в основном Стравинский и Прокофьев. В покоях же спутниковое телевидение и автономная телефонная система соединяют вас со всем миром. Холлы и коридоры украшены тут великолепными шелкографическими копиями художников начала века. Сервис улыбчивый, тихий и, что поразительно, очень быстрый. Ну, словом, высший международный класс, если уж не придираться к небольшим и случайным проявлениям совка: ну, скажем, выключатель лампы находится не под рукой, а на противоположной стене, или рулон туалетной бумаги не обладает должной дыркой для надевания на изящный медный штырек, а посему просто лежит на ампирной табуреточке — но ведь это, согласитесь, сущие мелочи, их не стоило бы даже и упоминать, если бы не придирчивость Стаса Ваксино.
Он помнил этот отель в стиле belle epoqee по прежним советским временам. В досоветские прежние времена, в 1910 году, «Belmonde» был построен как раз для придания Имперску первоклассного туристического а-ля «Контора Кука» шику и петербургского модерного намека. В советские времена почти все эти намеки испарились. В здание стали вселяться полезные учреждения вроде отдела снабжения сейнерного флота, госкомхоза, краеведческого музея и т. п. Только лишь в одном крыле существовала задрипанная гостиница «Дружба», где то и дело замыкалось электричество, пропадала то горячая вода, то холодная вода, а то и всякая вода, обваливались потолки, но зато постоянно слышался пьяный рев командированных.
Представить себе возрождение этого величественного и тревожно манящего здания мог только какой-нибудь писатель вроде Ваксино, что он нередко и делал по ночам, сидя на парапете набережной, глядя на венчающий угловую башню огромный глобус, вставляя силой воображения этому глобусу выбитые зеркальные бока, той же силой возрождая лица и конечности изуродованным океанским титанам, на плечах которых сей глобус покоился, восстанавливая осыпавшийся с фасада майзельский кафель.
Однако и он не мог себе тогда представить, что произойдет с этим отелем в новые времена, среди разрухи социализма, среди отвязанной паники, среди воровства и хуразитства. Дом и парк вдруг по мановению чьей-то руки (чьей? чьей?) превратились в то, что по праву можно было назвать «жемчужиной Российской Океании» и представить как отличное место действия этой повести в его собственном ваксиновском ключе.
Телефоны тут тоже звонили мягко, как бы давая понять, что отвечать необязательно. Третий уже раз, включая запись, Ваксино слушал любезнейший голос портье, который изящно напоминал, что его ждут в зале «Колхида» на банкете по случаю Месячника Островов. Отзвонив и сказавшись занятым — приглашение на банкет знаменитого кукушкинского поэта Яна Петрушайло, — Ваксино отправился на обследование своих новых декораций. Отель, казалось, был еще мало заселен. В коридорах не встретилось ни души за исключением бесшумных, как призраки, слуг. Все они кланялись по-английски, а также шептали good evening, одними губами, но доходчиво. Он вышел в парк и был очарован лиловыми сумерками. То тут, то там среди ухоженной листвы светились мраморы то Аполлона, то Психеи. Не меньше часа он бродил по хрустящим под подошвами аллеям, внимал фонтанам, которые, казалось, пели пушкинский стих, обонял вживе известный в поэзии феномен «Букет Архипелага» и все жалел, что стал стар и приходится сочинять роман вместо того, чтобы быть его участником. Он не сразу понял, что на страницах этого «малого романа» он присутствует в третьем лице.
Между тем совсем стемнело. «Бельмонд» озарился искусной подсветкой, что выгодно подчеркивало его благородное происхождение. Окна номеров были темны, светилась только одна из так называемых «президентских квартир» на третьем этаже. Оттуда доносились переборы гитары. Женский голос пел по-русски, останавливаясь, возвращаясь и продолжая, то ли заучивая новую вещь, то ли сочиняя.
Мой братец во грехе, ха-ха, мой нежный брат,
Пою тебе стихи, все с рифмами хромыми.
Ночной той гребли плот у нас не отобрать,
Все мнится Ланселот Франческе де Римини.
Ваксино поднялся на обширную террасу прямо под этими окнами, но пение скоро оборвалось, затихла и гитара. Он сел в кресло лицом к горам. Хребет был подчеркнут светом полной луны, которая и здесь позировала со своей извечной претензией на вечность, если так можно выразиться без претензии на каламбур. Ну а если нельзя, забудем об этом. За хребтом, замыкая ночной прозрачный горизонт, высился трехглавый Святош. Именно из-за Святоша выдвинулось и преодолело расстояние летающее блюдце. Нельзя сказать, большое или малое. Нельзя сказать, в секунды пришло или тащилось тысячелетиями. С натяжкой можно сказать, что круглое и светящееся. Теперь оно висело прямо над фонтаном «Купающийся фавн» и общалось с Ваксино. Да это ведь, может быть, мой Прозрачный, подумал он, и блюдце тут же ответило: «Угадал».
Неподалеку что-то прошуршало. Он повернул голову и увидел, что по соседству в кресло садится высокая девушка в вечернем платье и наброшенной на плечи куртке «Адидас». Летающее блюдце ушло за Святош, исчезло.
— Вы видели? — спросил он девушку.
— Да, — сказала она. Это была та самая, что пела. Он не знал, что дальше сказать. Она повернула к нему глаз, сверкнувший, как кусочек НЛО.
— А еще говорят, что они просто атмосферные явления, — грустно добавила она.
— Ну конечно, они атмосферные явления! — воскликнул он. — Почему бы им, ко всему прочему, не быть еще атмосферными явлениями?
— А вы горяч! — засмеялась она.
Он похолодел: уж не заигрывает ли она со мной? Она снова поникла, отвернулась, пробормотала, не обращаясь к нему:
— Иногда мне кажется, что это попытки умерших проникнуть к нам, живущим. Вот так моя сестра, быть может…
Он молчал, боясь ее спугнуть. Она продолжала:
— Ведь вы же не знали, что у меня была сестра, не правда ли? Она родилась за год до меня, мертвой. Вот почему меня извлекли из мамы кесаревым сечением.
— Вас тоже?! — воскликнул он. — Боги, я этого не знал!
Она расхохоталась и встала из кресла.
— Вот почему, как все кесарята, я ни черта не боюсь, идиотка. Я даже и вас не боюсь — не знаю, как вас по батюшке. — Сбросила адидасовский куртяк и предстала с голыми плечами. — Хочешь трахнуть меня, старик? — Сделала шаг к нему, запустила пальцы в свои волосы и вздыбила их так, что они замелькали искрами.
Он тоже встал и отошел в сторону.
— Вы предназначены другому, мисс.
Она еще пуще расхохоталась.
— Вы имеете в виду барона, с которым я приехала?
— Нет, я имею в виду того, кто ищет вас уже несколько лет.
— Вы что, его отец?
— Я считаю его своим литературным детищем.
Здесь диалог был прерван громкими звуками. Поблизости за углом открылось сразу несколько окон. Немолодой голосишко взвизгнул: «Да где же эта чертовка Какаша?» Вслед за этим загремел хор патриотического банкета: