Глава 7. Характер человека – его судьба (2)
[1] [2]– Точно, по гражданству. А вообще-то, надо полагать, потомок каких-нибудь эмигрантов.
– И чего хочет этот белогвардеец?
– Я думаю, он не белогвардеец, спекулянт скорее. Или маклер. Он должен свести Креста с каким-то приезжим бизнесменом, и тот назовет цену за инструмент. Как они собираются переправлять скрипку за границу, Крест не знает.
– И что – разочаруешь швейцарца Козлова? – поинтересовался комиссар.
– Наверное. Завтра надо будет выехать в Ленинград, поближе взглянуть на любителей старинных скрипок. Но это уже пустяки – как говорится, вопрос техники.
– Лады, – кивнул комиссар. – Ты скрипку Полякову завтра повезешь?
– Да. Я вот думаю, может быть, его сюда пригласить? Для торжественности.
Комиссар ухмыльнулся, и в косом свете настольной лампы ярко блеснул его зеленый глаз.
– Для торжественности? А ты его что, награждаешь этой скрипкой? Скрипка-то, между прочим, его, а не твоя. Просто попросил помочь разыскать ее, вот мы и того… подсобили…
– Ага, – сказал я и почесал в затылке. – И это верно.
– Вот вас с Лавровой мы за это дело наградим ценными подарками. Есть у нас приемнички такие маленькие, по тридцать рублей, «Маяк» – берут бесподобно, вот мы в торжественной обстановке вам и вручим,
– Ну, спасибо, – сказал я.
– Благодарить рано. Это мне еще с отделом кадров согласовать надо. Так что благодарить подожди.
– Ладно, я подожду.
Комиссар кивнул на динамик, откуда доносилась песня о неугомонном Одиссее.
– Вот этот парень ведь не из-за ценного подарка старался? – Он встал, обошел свой огромный стол, положил мне руку на плечо и негромко сказал: -Спасибо тебе, сынок…
Мы ехали с комиссаром по пустынным, ярко освещенным улицам. Домой, спать. Остро пахло хвоей, даже здесь, в машине, ощущался этот терпкий свежий аромат – город готовился к Новому году, везде наряжали елки. На площади Маяковского комиссар показал мне рукой:
– Вон, посмотри…
Огромная афиша сообщала о концерте Льва Полякова. И розовой, как аспид, полоски «ОТМЕНЯЕТСЯ» не было.
– Он еще ничего не знает, – сказал я.
– Вот позвони утром и сделай человеку сюрприз, – комиссар снял фуражку, привалился головой к боковой стойке и задремал.
Шуршали по замерзшему асфальту шины, и от ровного шелеста мотора клонило в сон. Вязли и медленно, бесшумно тонули мысли в мягкой одури, звучали обрывки звуков, фраз, плыли какие-то воспоминания, неподвижные, цветные, мгновенные, как фотографии. Красное солнце в окне гостиной Полякова, трещины на портрете королевы – «Скрипка, где моя скрипка?!.» -тонкие детские пальцы скрипача в черной дактилоскопической мастике… Кирпичные геометрические дорожки в антиалкогольной лечебнице – «…правда – не рупь, она по виду, может, и монета чистая, а на зуб ее не возьмешь…» – и прозрачные злые слезы Обольникова… Прекрасная белая девушка Марина Колесникова – «…ему пришлось победить Минотавра»… Пустой осенний парк – «Есть люди, способные сразу раскрыть отпущенное им дарование…» – это снова Поляков, и Иконников с аспидом в руке: «…это сыщиком можно быть первым или восемнадцатым…» Элегантный Белаш с перекинутым на руку плащом – «Страдивари» воруют, чтобы не попадаться"… Алюминиевый блеск сгоревшего листочка со следами цифр – «…будьте добрее, это вам не повредит»… Седая красивая Раиса Никоновна Филонова у портрета Иконникова – «…то, что прощается среднему человеку, никогда не прощают таланту»… Хоровод девушек на экране цветного телевизора в витрине напротив больницы, где лежал мертвый Иконников, и линованная страничка его письма… Мельник с лысым шишковатым черепом – «…ты как вошел, я тебя сразу понял…» – и сверкающие на дощатом столе ордена Полякова, и снова Мельник, сваливший тулуп у дверей комиссара… Шустрый седенький парикмахер Кац, лохматый, заросший до бровей Дзасохов – и курица со скорбным человеческим глазом, противное розовое злорадство Содомского, бесчисленные лица допрошенных людей, сумасшедшие от ужаса глаза Белаша, увидевшего Мельника, и снова Иконников: «…характер человека – это его судьба»… Бегущие по ломкому, трещащему льду Хрюня и Нико-димов… Багровое, в красных жилках лицо Федора Долгова: «…соседская девочка утром с голодухи померла, а у него – музей пополам с лабазом»… Тревожное дрожание в руках камертона и животный трепет сердца Никодимова…
Разве такое могло вместиться в два месяца? Хотя я забыл – это же семнадцать лет, а не два месяца А может быть, больше? Ведь скрипке уже двести сорок восемь лет. И разве со скрипки все началось? А с чего началось?
…Качаются, шумят зеленые волны, и мелькают на гребнях белые весла сиракузских трирем.
Звяк-звяк – ударяют в такт цепи гребцов. Тирану Миносу везут украшения для удивительного дворца, из которого нет выхода.
Тут-тук – возводят высокие стены, за которые можно войти, а назад нет выхода.
Скрип-скрип – бежит по папирусу перо Дедала.
– Зачем, мудрый всезнатец, возводишь дворец, из которого не улететь даже на твоих крыльях? Звяк-звяк – Дедал тоже раб.
– Зачем, Мудрость, служишь злодейству?
– Мой лабиринт прекрасен, а прекрасное не может быть присно злодейству.
Цок-цок – ты слышишь, Дедал, шаги чудовища?
– Но Минотавр лишь скроет здесь от взглядов людских свое уродство!
– Зачем же ведут в страшный дворец семь невинных девушек и семь прекрасных юношей?
– Я не хотел этого – я мечтал построить неслыханное чудо!
– Дедал, ты слышишь стенания и крики в твоем чудесном дворце?
– Я только раб, а деспот всегда сильнее мудреца!
– Смотри, Дедал, никогда не давало свободы и добра повиновение Мудрости тирану.
– Но я жажду искупления!
– Ты получишь его, отдав богам сына Икара…
– Нет, нет, возьмите лучше мою жизнь!
– С судьбой нельзя торговаться, корабль Тезея уже отошел от берегов.
– Нет, нет, нет! А-а-а!..
– Товарищ капитан, проснитесь!
Я открыл глаза – шофер Леша легонько похлопывал меня по плечу. Машина стояла около моего дома. Комиссар дремал. Я вылез из машины, осторожно притворил дверцу, и «Волга» бесшумно унеслась.
На заснеженном пустынном тротуаре я стоял еще долго, но так и не вспомнил, с чего все началось. Потом махнул рукой и пошел спать – до утра осталось совсем мало времени.
[1] [2]