Дорога к власти (5)

Енукидзе жил в том же Кавалерском корпусе, что и мы. Старый холостяк, он занимал небольшую квартирку, в которой в старые времена помещался какой-либо второстепенный чиновник. Мы часто встречались с ним в коридоре. Он ходил грузный, постаревший, с виноватым видом. С моей женой, со мной, с нашими мальчиками он, в отличие от других «посвященных», здоровался с двойной приветливостью. Но политически Енукидзе шел по линии наименьшего сопротивления. Он равнялся по Калинину. А «глава государства» начинал понимать, что сила ныне не в массах, а в бюрократии и что бюрократия – против «перманентной революции», за банкеты, за «счастливую жизнь», за Сталина.

Сам Калинин к этому времени успел стать другим человеком. Не то, чтоб он очень пополнил свои знания или углубил свои политические взгляды; но он приобрел рутину «государственного человека, выработал особый стиль хитрого простака, перестал робеть перед профессорами, артистами и, особенно, артистками. Мало посвященный в закулисную сторону жизни Кремля, я узнал о новом образе жизни Калинина с большим запозданием и притом из совершенно неожиданного источника. В одном из советских юмористических журналов появилась, кажется, в 1925 г. карикатура, изображавшая – трудно поверить! – главу государства в очень интимной обстановке. Сходство не оставляло места никаким сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, Калинин назван был инициалами, М.И. Я не верил своим глазам. «Что это такое?» – спрашивал я некоторых близких ко мне людей, в том числе Серебрякова (расстрелян в феврале 1937 г.). «Это Сталин дает последнее предупреждение Калинину». «Но по какому поводу? Конечно, не потому, что оберегает его нравственность. Должно быть, Калинин в чем-то упирается?» Действительно, Калинин, слишком хорошо знавший недавнее прошлое, долго не хотел признать Сталина вождем. Иначе сказать, боялся связывать с ним свою судьбу. «Этот конь, – говорил он в тесном кругу, – завезет когда-нибудь нашу телегу в канаву». Лишь постепенно, кряхтя и упираясь, он повернулся против меня, затем – против Зиновьева, и, наконец, еще с большим сопротивлением – против Рыкова, Бухарина и Томского, с которыми он был теснее всего связан своими умеренными тенденциями. Енукидзе проделывал ту же эволюцию, вслед за Калининым, только более в тени, и несомненно с более глубокими внутренними переживаниями. По всему своему характеру, главной чертой которого была мягкая приспособляемость, Енукидзе не мог не оказаться в лагере термидора. Но он не был карьеристом и еще менее негодяем. Ему было трудно оторваться от старых традиций и еще труднее повернуться против тех людей, которых он привык уважать. В критические моменты Енукидзе не только не проявлял наступательного энтузиазма, но, наоборот, жаловался, ворчал, упирался. Сталин знал об этом слишком хорошо и не раз делал Енукидзе предостережения. Я знал об этом, так сказать, из первых рук. Хотя и десять лет тому назад система доноса уже отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения, однако, тогда еще сохранялись многочисленные оазисы взаимного доверия. Енукидзе был очень дружен с Серебряковым, в свое время видным деятелем левой оппозиции, и нередко изливал перед ним свою душу. «Чего же он /Сталин/ еще хочет? – жаловал Енукидзе. – Я делаю все, чего от меня требуют, но ему все мало. Он хочет, чтобы я считал его гением…» (А в воспоминаниях 1929 г. очевидна попытка выдать Сталина за «гения».)

Чтобы крепче связать Енукидзе, Сталин ввел его в Центральную Контрольную Комиссию, которая призвана была наблюдать за партийной моралью. Предвидел ли Сталин, что сам Енукидзе будет привлечен за нарушение партийной морали? Такие противоречия, во всяком случае, никогда не останавливали его. Достаточно сказать, что старый большевик Рудзутак, арестованный по такому же обвинению, был в течение нескольких лет председателем Центральной Контрольной Комиссии, т.е. чем-то вроде первосвященника пратийной и советской морали. Через систему сообщающихся сосудов я знал в последние годы моей московской жизни, что у Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей. В 1929 г. во время открытого разрыва с правыми членами Политбюро, Бухариным, Рыковым и Томским, Сталину удалось удержать на своей стороне Калинина и Ворошилова только угрозой порочащих разоблачений. Так, по крайней мере, писали мне друзья в Константинополь.

Как только Сталин сосредоточил в своих руках партийные пружины в армии, он поспешил перевести Ворошилова из Северо-Кавказского военного округа в Москву, на место Муралова. Так он получил в Москве наиболее преданного ему военного командующего. Смерть Фрунзе открыла Ворошилову пост народного комиссара по военным делам. В 1925 г. работала еще комиссия по выработке устава строевой службы, назначенная мною в лице председателя Тухачевского и членов Якира, Уборевича, Примакова и Эльдемана. Это был цвет командного состава. Все они впоследствии были расстреляны.

Сталин всячески заигрывает перед армией, но он смертельно боится ее. В преддверии новой великой войны он открыл истребительный поход против советского командного состава – факт небывалый в человеческой истории. Союз с Гитлером продиктован страхом – перед Гитлером и перед народом.

Гитлер создал свою собственную программу. Какое место «идеи» Гитлера занимают в истории человечества, – вопрос другой. Путь Сталина иной. Коммунистическую партию создали идеи Ленина. Эта партия завоевала власть. Аппарат этой партии сосредоточил власть в своих руках.

Я смотрю на фотографический снимок, на котором Сталин и Риббентроп пожимают друг другу руки. На лице Риббентропа больше уверенности. На лице Сталина за улыбкой кроется неуверенность и сконфуженность провинциала, который не знает иностранных языков и теряется при столкновениях с людьми, которым он не сможет приказывать, которые его не боятся.

Несомненно, что мысль о чистке в большевистской партии пришла Сталину в голову в связи с чисткой, учиненной Гитлером в 1934 г. И вообще, Сталин, лишенный творческого воображения, изобретательности, окруженный крайне серыми людьми, явно подражает Гитлеру, который импонирует ему своей изобретательностью и смелостью.
[1] [2] [3] [4]