Глава 17

– Утешение. Совсем неплохое слово. Но о себе мне совершенно точно известно лишь то, что я превратился в жалкого старика. И ничто не способно меня утешить. Как не утешает то, что я умру или что ты умрешь. Я знаю: мне никогда не утешиться после смерти жены. И если вдруг окажется, что я наделен бессмертной душой, то для меня это будет самым страшным наказанием. Я совершенно уверен в том, что у меня не возникнет желания восстать из могилы, когда прогремят трубы, возвещая о Страшном Суде. Что же касается прощения, то мы все… кажется, я об этом уже говорил… должны иногда прощать. Но тем не менее я не могу простить себе того идиотского броска за мячом. А ведь с тех пор минуло почти полвека. А… – Вайнштейн сердито махнул рукой. – Полуночный треп за стаканом пива. – Затем он позвал бармена, заказал еще бутылку и, попытавшись изобразить улыбку, сказал: – Роджер, разрешение сломать мне руку откладывается до четвертой порции. Кстати, когда в следующий раз увидишь Шултера, спроси, что служит утешением ему. Прости, что я так много болтаю, – добавил он. – И при этом о тех вещах, о которых ни хрена не знаю. Я так долго живу один, что стоит мне оказаться в компании, как у меня начинается недержание речи.

– Я женат и живу не один, – сказал Деймон, – но часто страдаю тем же недержанием. Тебе надо было бы послушать меня, когда я начинаю рассуждать о Рейгане или о современном бродвейском театре.

Пытаясь развеять мрачное состояние Вайнштейна, он постарался произнести свою сентенцию как можно веселее. Однако попытка ему не удалась.

– Наш мир… – мрачно промолвил Вайнштейн и покачал головой с таким видом, будто мировое зло настолько необъятно, что он не способен описать его словами.

Он отвернулся и посмотрел на телевизионный экран. Там в этот момент шла реклама пива: рослые сильные мужчины – черные и белые – трудились у нефтяной вышки. Красиво потея на ярком солнце, они перетаскивали трубы, закручивали гайки на фланцах и сражались с рукоятками тяжелых задвижек. Когда свет солнца превратился в розово-золотое сияние, мужчины прекратили работу, накинули на плечи джинсовые куртки или ветровки и со счастливым видом направились в бар, где под беззвучный смех и похлопывание по спинам получили бокалы с пенящимся пивом. Как они его пьют, увидеть не удалось, ибо процесс выпивки в соответствии с правилами рекламы демонстрировать запрещено.

– Ну и дерьмо! – прорычал Вайнштейн. – Счастливая и веселая межрасовая трудовая Америка. Кого, интересно, они надеются этим облапошить? – Прикончив залпом пиво, он бросил: – Сваливаем отсюда.

Домой они вернулись почти в полночь, и Вайнштейн уже нещадно зевал. Прежде чем скрыться в маленькой комнате, где он расположился, Манфред сказал:

– Прости, что я так разошелся в баре. С утра буду более приятным компаньоном. Доброй тебе ночи, малыш.

К тому времени, когда Деймон, улегшись в постель, выключил свет, дом уже сотрясался от храпа Вайнштейна.

Его разбудил телефонный звонок. Деймон крепко спал, и, прежде чем проснуться, ему пришлось с трудом выплывать из глубины темных вод на поверхность. Перекатившись на постели, Деймон поднял трубку; в этот миг ему почудилось, что храп в маленькой комнате прервался. Светящиеся стрелки часов на тумбочке рядом с кроватью показывали три двадцать.

– Деймон? – Он сразу узнал этот голос. – Говорит Заловски. Мне надо тебя увидеть. Даю тебе десять минут. Я – рядом с тобой…

– Подождите, – попросил Деймон. – Никак не проснусь.

Дверь спальни открылась, и на фоне светлого дверного проема он увидел силуэт облаченного в пижаму Вайнштейна.

– Слушай меня как следует, – продолжал Заловски. – Я, как сказал, буду ждать тебя через десять минут. На Валингтон-Мьюз. Надеюсь, тебе известно, где это?

– Да.

– Прекрасное темное местечко для серьезной беседы. Если ты себе не враг, не затевай глупостей. Считай, я тебя предупредил.

– Я понял.

Заловски повесил трубку.

– Это он, – сказал Деймон, кладя трубку на место.

– Я догадался, – ответил Вайнштейн.

– Он на Вашингтон-Мьюз, по пути из бара мы мимо этой улицы проходили. Въезд на нее с Пятой авеню, как раз перед площадью Вашингтон-сквер. С противоположной стороны есть лишь проход для пешеходов.

– Я пойду следом, – сказал Вайнштейн. – В семидесяти – восьмидесяти ярдах от тебя.

– Дай мне возможность немного с ним поговорить и узнать, чего он на самом деле хочет, – сказал Деймон, торопливо одеваясь.

– Не беспокойся. Я окажусь на месте в тот момент, когда во мне возникнет необходимость. Как ты чувствуешь себя, малыш? Нервничаешь?

– Не очень. В основном ошущаю любопытство.

– Хороший мальчик, – заключил Вайнштейн и отправился в свою комнату, чтобы одеться.

Из дома они выходили по одному. Прежде чем последовать за Деймоном, Вайнштейн почти минуту простоял в вестибюле. Когда он выскользнул на улицу, Деймон уже сворачивал за угол на Пятую авеню.

Движения на улице почти не было. Лишь время от времени проносились автомобили, а сам Деймон обогнал по пути только двух пьянчуг, которые, обнявшись, брели на заплетающихся ногах. При этом пьянчуги нестройно и хрипло горланили: «Когда катят упряжки с зарядными ящиками…», из чего Деймон заключил, что парни вместе служили в армии. Деймон быстро шагал. Голова его была совершенно ясной, а сам он оставался на удивление спокойным. Он не смотрел назад с целью проверить, следует ли за ним Вайнштейн. Подойдя к углу Вашингтон-Мьюз, Деймон замер. Крошечная улица – скорее аллея – утопала во тьме. Лишь в самом ее начале светилось единственное окно. Никакого движения на улице длиной не более ста ярдов Деймон не заметил. Он прошел до ее середины по направлению к проходу, на противоположном конце.

Рев двух пьянчуг, по мере того как они приближались к входу в Вашингтон-Мьюз, становился все громче, и Деймон опасался, что по роковому стечению обстоятельств, кто-то из весельчаков живет в одном из красивых домов, которые стоят вдоль вымощенной брусчаткой улицы. Когда он находился ярдах в двадцати от последнего дома, из неглубокой дверной ниши выступила тень, которая была чуть светлее окружающей ее тьмы.

– Отлично, – прозвучал хриплый знакомый голос. – Ты можешь остановиться.

Деймон не видел лица человека, о его внешности или росте оставалось лишь догадываться.

– Итак, дьявол вас побери, – ледяным тоном сказал Деймон, – что, в конце концов, это должно означать?

– Разве я тебя не предупреждал, чтобы ты не затевал глупостей?

Тень немного приблизилась.

– Разве я не пришел? При этом один. – Деймон подавил почти неукротимое желание оглянуться, чтобы убедиться в присутствии Вайнштейна.

– А это кто? Твои дружки?

– О ком вы?

– Об этих двух. О тех, которые поют.

– Не знаю, кто они. Просто какие-то пьяные. Я обогнал их по пути сюда.
[1] [2] [3]